Глава первая. Харибда предместья Сент-Антуан и сцилла предместья Тампль

Часть 5 * ЖАН ВАЛЬЖАН

* Книга первая. ВОЙНА В ЧЕТЫРЕХ СТЕНАХ *

Глава первая. ХАРИБДА ПРЕДМЕСТЬЯ СЕНТ-АНТУАН И СЦИЛЛА ПРЕДМЕСТЬЯ ТАМПЛЬ

Две наиболее замечательные баррикады, которые может отметитьисследователь социальных бурь, не принадлежат к тому времени, когдапроисходят события этой книги. Обе эти баррикады, бывшие каждая в своем родесимволом грозной эпохи, выросли из земли во время рокового июньскоговосстания 1848 года - величайшей из всех уличных войн, какие только виделаистория. Случается иногда, что чернь, великая бунтовщица, восстает даже противвысоких принципов, против свободы, равенства и братства, противизбирательного права, против верховной власти народа, восстает из безднысвоего отчаяния, своих бедствий, разочарований, тревог, лишений, смрада,невежества, темноты; случается, что толпа объявляет войну народу. Оборванцы нападают на общественное право, охлократия ополчается противдемоса. Это мрачные дни, ибо даже в таком безумии всегда есть известная долясправедливости, такая дуэль похожа на самоубийство, а слова якобыоскорбительные - оборванцы, чернь, охлократия, простонародье - доказывают,увы, скорее вину тех, кто господствует, чем тех, кто страдает: скорее винупривилегированных, чем вину обездоленных. Что до меня, я произношу эти слова с болью и уважением, ибо еслифилософия углубится в события, которым эти слова соответствуют, она нередконайдет там великое наряду с ничтожным. В Афинах была охлократия, гезысоздали Голландию, плебеи много раз спасали Рим, а чернь следовала заИисусом. Кто из мыслителей порою не задумывался над величием социального дна! Именно об этой черни, о всех этих бедняках, бродягах, отверженных, изкоторых вышли апостолы и мученики, думал, вероятно, блаженный Иероним, когдапроизнес свое загадочное изречение: Fex urbis, lex orbis {Скверна Рима -закон мира (лат.)}. Возмущение толпы, страдающей и обливающейся кровью, ее бессмысленныйбунт против жизненно необходимых для нее же принципов, ее беззакония ведут кгосударственному перевороту и должны быть подавлены. Честный человек идет наэто и, именно из любви к толпе, вступает с ней в борьбу. Но как онсочувствует ей, хотя и выступает против! Как уважает ее, хотя и дает ейотпор! Это один из редких случаев, когда, поступая справедливо, мыиспытываем смущение и словно не решаемся довести дело до конца; мыупорствуем - это необходимо, но удовлетворенная совесть печальна; мывыполняем свой долг, а сердце щемит в груди. Поспешим оговориться, - июнь 1848 года был событием исключительным,почти не поддающимся классификации в философии истории. Все слова, сказанныевыше, надо взять обратно, когда речь идет об этом неслыханном мятеже, вкотором сказалась священная ярость тружеников, взывающих о своих правах.Пришлось подавить мятеж, того требовал долг, так как мятеж угрожалРеспублике. Но что же в сущности представлял собою июнь 1848 года? Восстаниенарода против самого себя. То, что относится к основному сюжету, нельзя считать отступлением;поэтому да будет нам дозволено ненадолго остановить внимание читателя надвух единственных в своем роде баррикадах, только что упомянутых нами иособенно характерных для восстания. Одна заграждала заставу предместья Сент-Антуан, другая защищалаподступы к предместью Тампль; те, кому довелось увидеть эти выросшие подясным голубым июньским небом грозные творения гражданской войны, никогда ихне забудут. Сент-Антуанская баррикада была чудовищных размеров - высотой стрехэтажный дом и шириной в семьсот футов. Она загораживала от угла до углаширокое устье предместья, то есть сразу три улицы; изрытая, иссеченная,зубчатая, изрубленная, с громадным проломом, как бы образующим бойницу,подпираемая грудами камней, превращенными в бастионы, там и сям выдаваясьвперед неровными выступами, надежно прикрывая свой тыл двумя высокими мысамидомов предместья, она вздымалась, как гигантская плотина, в глубине грознойплощади, некогда видевшей 14 июля. Девятнадцать баррикад громоздилисьуступами, уходя в глубь улиц, позади этой баррикады-прародительницы.Достаточно было увидеть ее издали, чтобы почувствовать мучительные страданиягородских окраин, достигшие того предела, когда отчаянье превращается вкатастрофу. Из чего была построена баррикада? Как говорили одни, из развалинтрех шестиэтажных домов, нарочно для этого разрушенных. По словам других, еесотворило чудо народного гнева. Эти развалины наводили уныние, как всепорожденное ненавистью. Можно было спросить: кто это построил? Можно былоспросить также: кто это разрушил? То было создано вдохновенным порывомклокочущей ярости. Стой! вот дверь! вот решетка! вот навес! вот рама!сломанная жаровня! треснувший горшок! Давай все, швыряй все! Толкай, тащи,выворачивай, выламывай, сшибай, разрушай все! В одну кучу дружно валилибулыжники, щебень, бревна, железные брусья, тряпье, битое стекло, ободранныестулья, капустные кочерыжки, лохмотья, мусор, проклятья. Это быловеличественно и ничтожно. Пародия на первозданный хаос, созданная в спешке исуматохе. Громады и атомы вперемешку; кусок стены рядом с дырявой миской -грозное братство всевозможных обломков; Сизиф бросил сюда свою каменнуюглыбу, а Иов -свою черепицу. Все в целом внушало ужас. Это был Акропольголытьбы. По всему скату торчали опрокинутые тележки; огромная повозка,перевернутая колесами вверх, казалась шрамом на этом мятежном лике;распряженный омнибус, который со смехом втащили на руках на самую верхушку,как будто строители варварского сооружения хотели соединить трагическое сзабавным, вытягивал свое дышло навстречу неведомым небесным коням. Этагигантская насыпь, намытая волнами мятежа, вызывала в памяти нагромождениеОссы на Пелион во всех революциях: 93-й год на 89-й, 9 термидора на 10августа, 18 брюмера на 21 января, вандемьер на прериаль, 1848-й год на1830-й. Площадь того стоила, и баррикада имела право возникнуть на том самомместе, где исчезла Бастилия. Если бы океан строил плотины, он воздвиг быименно такую. Ярость прилива наложила печать на эту бесформенную запруду.Какого прилива? Толпы. Казалось, вы видите окаменелый вопль. Казалось, выслышите, как жужжат над баррикадой, словно над ульем, огромные невиданныепчелы бурного прогресса. Не то непроходимая чаща. Не то пьяная оргия. Не токрепость. Чудилось, будто безумие создало это взмахом крыла. Было что-тоомерзительное в этом укреплении и нечто олимпийское в этом хаосе. Там и сямв невероятном сумбуре торчали стропила крыш, оклеенные обоями углы мансард,оконные рамы с целыми стеклами, стоящие среди щебня в ожидании пушечноговыстрела, сорванные с кровель трубы, шкафы, столы, скамейки, вбессмысленном, вопиющем беспорядке, всевозможный убогий скарб, отвергнутыйдаже нищим и носящий отпечаток ярости и разрушения. Можно было бы сказать,что это лохмотья народа: лохмотья из дерева, из железа, меди, камня, и чтопредместье Сент-Антуан вышвырнуло все это за дверь могучим взмахом метлы,создав баррикаду из своей нищеты. Обрубки, напоминавшие плаху, разорванныецепи, брусья с перекладиной в виде виселиц, колеса, валяющиеся среди щебня,населяли это жилище анархии мрачными видениями всех древних пыток, какимнекогда подвергался народ. Сент-Антуанская баррикада обращала в оружие все;все, чем гражданская война может запустить в голову обществу, вылеталооттуда; то было не сражение, а припадок бешенства. Карабины, которыезащищали этот редут, и несколько мушкетонов палили осколками, костяшками,пуговицами, даже колесиками из-под ночных столиков - весьма опаснымиснарядами, так как они были из меди. Баррикада бесновалась. Она оглашаланебо неистовыми воплями; время от времени, как бы дразня осаждавших, онапокрывалась бушующей толпой, морем горячих голов; она вся кишела людьми,щетинилась колючим гребнем ружей, сабель, палок, топоров, пик и штыков;огромное красное знамя плескалось по ветру. С баррикады доносились команда,боевые песни, дробь барабанов, женский плач и хриплый смех умиравших сголоду. Она была чудовищна и полна жизни, она вспыхивала искрами, как спинаэлектрического ската. Дух революции клубился облаком над этой вершиной,откуда гремел глас народа, подобный гласу божию; от этой гигантской грудымусора исходило странное величие. То была куча отбросов, и то был Синай. Как мы говорили выше, баррикада сражалась во имя Революции. С кем? Ссамой Революцией. Эта баррикада, порождение беспорядка, смятения,случайности, недоразумения, неведения, восстала против Учредительногособрания, верховной власти народа, всеобщего избирательного права, противнации, против Республики Карманьола вызвала на бой Марсельезу. Вызов безрассудный, но героический, ибо этот старый пригород сам былгероем. Предместье и его редут защищали друг друга. Предместье опиралось наредут, редут прислонялся к предместью. Громадная баррикада высилась, какскала, о которую разбивалась стратегия генералов, прославленных вафриканских походах. Все ее впадины, наросты, шишки, горбы казались в клубахдыма ее гримасами, озорной усмешкой. Картечь застревала в ее бесформенноймассе, снаряды вязли, поглощались, исчезали, ядра только дырявили дыры;какой смысл бомбардировать хаос? И войска, привыкшие к самым страшнымкартинам войны, с тревогой глядели на этот редут-чудовище, щетинистый, каквепрь, и огромный, как гора. Если бы кто отважился заглянуть в четверти мили оттуда за острыйвыступ, образуемый витриной магазина Далемань, на углу улицы Тампль,выходившей на бульвар близ Шато-д'О, то увидел бы вдалеке, по ту сторонуканала, на верхнем конце улицы, поднимающейся лесенкой по предместьюБельвиль, какую-то странную стену в два этажа высотой. Она соединяла прямойчертой дома правой стороны с левой, как будто улица сама отвела назад своюсамую высокую стену, чтобы выставить надежный заслон. Это была стена изтесаного камня. Прямая, гладкая, холодная, крутая, она была выверенанаугольником, выложена по шнурку, проверена по отвесу. Разумеется, ее нецементировали, но, как в иных римских стенах, это не нарушало строгой ееархитектуры. По высоте можно было догадаться о ее прочности. Карниз былматематически точно параллелен основанию. На серой поверхности, черезизвестные промежутки, виднелись едва заметные отверстия бойниц, подобныечерным линиям. Бойницы были расположены на равных расстояниях друг от друга.Улица была пустынна; все окна и двери заперты, а в глубине возвышаласьзастава - неподвижная и безмолвная стена, превращавшая улицу в тупик. Настене никого не было видно, ничего не было слышно: ни крика, ни шума, нидыхания. Она казалась гробницей. Ослепительное июньское солнце заливало светом это грозное сооружение. То была баррикада предместья Тампль. Подойдя и увидев ее, даже самые смелые призадумывались, пораженныезагадочным видением. Все здесь было строго, прямолинейно, тщательноприлажено, плотно пригнано, симметрично и зловеще. Здесь наука сочеталась смагией. Казалось, создателем такой баррикады мог быть геометр или призрак.Глядя на нее, невольно понижали голос. Время от времени, лишь только солдат, офицер или представитель властирешался пересечь пустынную улицу, раздавался тонкий свистящий звук, ипрохожий падал раненный или убитый. Если же ему удавалось перебежать, пулявонзалась в закрытую ставню, застревала между кирпичами или в стеннойштукатурке. А иногда вылетала и картечь. Бойцы баррикады соорудили из двухобломков чугунных газовых труб, заткнутых с одного конца паклей и глиной,две небольшие пушки. Пороха не тратили зря: почти каждый выстрел попадал вцель. Здесь и там валялись трупы, лужи крови стояли на мостовой. Мнезапомнился белый мотылек, порхавший посреди улицы. Лето остается летом. Все подворотни окрестных домов были забиты ранеными. Каждый чувствовал себя под прицелом невидимого врага и понимал, чтоулица пристреляна во всю длину. Солдаты, построенные для атаки у Тампльской заставы, за горбатым мостомканала, хмуро и сосредоточенно разглядывали этот мрачный редут, неподвижный,бесстрастный, рассылающий смерть. Некоторые добирались ползком до серединывыгнутого дугой моста, стараясь не выставлять кивера. Бравый полковник Монтейнар любовался баррикадой не без внутреннеготрепета. - А как построено! - сказал он, обращаясь к одному из депутатов. - Ниодин камень не выдается. Точно из фарфора! В этот миг пуля пробила орден на его груди, и он упал. - Трусы! - кричали солдаты. - Да покажитесь же! Дайте на васпосмотреть! Они не смеют! Они прячутся! Баррикада предместья Тампль, которую защищали восемьдесят человекпротив десяти тысяч, продержались три дня. На четвертый, как в битве приЗааче и при Константине, атакующие ворвались в дома, прошли по крышам, ибаррикада была взята. Ни один из восьмидесяти "трусов" и не подумал бежать,все были убиты, кроме начальника Бартелеми, о котором мы скажем позже. Баррикада Сент-Антуан поражала раскатами громов, баррикада Тампль -молчанием. Между двумя редутами была та же разница, как между страшным изловещим. Одна казалась мордой зверя, другая - маской. Если в грандиозном и мрачном июньском восстании сочетались гнев изагадка, то за первой баррикадой чудился дракон, за второй - сфинкс. Две эти крепости были созданы двумя людьми, по имени Курне и Бартелеми.Курне воздвиг баррикаду Сент-Антуан, Бертелеми - баррикаду Тампль. Каждаяотражала черты того, кто ее построил. Курне был человек высокого роста, широкоплечий, полнокровный, смогучими кулаками, смелым сердцем, чистой душой, с открытым и грознымвзглядом. Отважный, решительный, вспыльчивый, буйный, он был самымдобродушным из людей и самым опасным из бойцов. Война, борьба, схватка былиего родной стихией и радовали его. Он служил когда-то офицером флота; по егодвижениям и голосу можно было угадать, что он сын океана, порождение бури;он врывался в битву, как ураган. У Курне было нечто общее с Дантоном, кромегениальности, как у Дантона было нечто общее с Геркулесом, кромебожественного происхождения. Худенький, невзрачный, бледный, молчаливый Бартелеми напоминал гамена,но с трагической судьбой; получив как-то пощечину от полицейского, он еговыследил, подстерег, убил и, семнадцати лет от роду, был сослан на каторгу.Выйдя оттуда, он построил баррикаду. Волею рока, в Лондоне, где позже оба они жили в изгнании, Бартелемиубил Курне. Злосчастная дуэль! Некоторое время спустя, впутанный в одну изтех загадочных историй, где замешана страсть, в одну из тех катастроф, гдефранцузское правосудие видит смягчающие обстоятельства, а английскоеправосудие - только убийство, Бартелеми был повешен. Наш общественный стройтак мрачен, что этот несчастный, который несомненно был одарен незаурядным,а может быть, и выдающимся умом, в силу материальных лишений и низкогоморального уровня, начал каторгой во Франции и кончил виселицей в Англии. Вовсех случаях Бартелеми водружал одно только знамя - черное.