Глава восьмая. Несколько вопросительных знаков по поводу некоего Кабюка, который, быть может, и не звался Кабюком

Наше трагическое повествование не было бы полным, и читатель не увиделбы во всей их строгой и правдивой выразительности великие часы рожденияреволюции, часы наивысшего общественного напряжения, сопровождавшегосямучительными судорогами, если бы мы опустили в начатом здесь наброскеисполненный эпического, чудовищного ужаса случай, происшедший тотчас послеухода Гавроша. Скопища людей, как известно, подобны снежному кому; катясь вперед, ониобрастают шумной человеческой массой, где не спрашивают, кто откуда пришел.Среди прохожих, присоединившихся к сборищу, руководимому Анжольрасом,Комбефером и Курфейраком, находился некто, одетый в потертую на спине курткугрузчика; он размахивал руками, кричал и был похож на человека, которыйхватил лишнего. Этот человек, которого звали или который назвался Кабюком,совершенно неизвестный тем, кто утверждал, будто знает его, сильноподвыпивший или притворявшийся пьяным, сидел с несколькими повстанцами застолом; этот стол они вытащили из кабачка. Кабюк, приставая с угощением ктем, кто отказывался пить, казалось, в то же время внимательно оглядывалбольшой дом в глубине баррикады, пять этажей которого возвышались над всейулицей и глядели в сторону Сен-Дени. Внезапно он вскричал: - Товарищи, знаете что? Вон из какого дома нам следует стрелять. Еслимы там засядем за окнами, тогда - черта с два! -никто не пройдет по улице! - Да, но дом заперт, - возразил один из его собутыльников. - А мы постучимся. - Не откроют. - Высадим дверь! Кабюк бежит к двери, возле которой висит увесистый молоток, и стучится.Ему не открывают. Он стучит еще раз. Никто не отвечает. Третий раз. В ответни звука. - Есть тут кто-нибудь? - кричит Кабюк. Никаких признаков жизни. Тогда он хватает ружье и начинает бить в дверь прикладом. Дверьстаринная, сводчатая, низкая, узкая, крепкая, из цельного дуба, обитаяизнутри листовым железом, с железной оковкой, - настоящая потайная дверькрепости. Дом задрожал от ударов, но дверь не поддалась. Тем не менее жильцы дома, вероятно, встревожились: на третьем этажеосветилось и открылось, наконец, слуховое квадратное оконце. В оконцепоказалась свеча и благообразное испуганное лицо седовласого старикапривратника. Кабюк перестал стучать. - Что вам угодно, господа? -спросил привратник. - Отворяй! - потребовал Кабюк. - Это невозможно, господа. - Отворяй сейчас же! - Нельзя, господа! Кабюк взял ружье и прицелился в привратника, но так как он стоял внизуи было очень темно, то привратник этого не видел. - Ты отворишь? Да или нет? - Нет, господа! - Ты говоришь - нет? - Я говорю, - нет, милостивые... Привратник не договорил. Раздался выстрел; пуля ударила ему подподбородок и вышла сквозь затылок, пронзив шейную вену. Старик свалился безединого стона. Свеча упала и потухла, и ничего больше нельзя было различить,кроме неподвижной головы, лежавшей на краю оконца, и беловатого дымка,поднимавшегося к крыше. - Так! - сказал Кабюк, опустив ружье прикладом на мостовую. Едва он произнес это слово, как почувствовал чью-то руку, взявшую егоза плечо со всей мощью орлиной хватки, и услышал голос: - На колени! Убийца обернулся и увидел перед собой бледное и холодное лицоАнжольраса. Анжольрас держал в руке пистолет. Он пришел на звук выстрела. Левой рукой он сгреб в кулак ворот блузы, рубаху и подтяжки Кабюка. - На колени! - повторил он. Властным движением согнув, как тростинку, коренастого, здоровенногокрючника, хрупкий двадцатилетний юноша поставил его на колени в грязь. Кабюкпытался сопротивляться, но, казалось, его схватила рука, обладавшаясверхчеловеческой силой. Бледный, с голой шеей и разметавшимися волосами, Анжольрас женственнымсвоим лицом напоминал античную Фемиду. Раздувавшиеся ноздри и опущенныеглаза придавали его строгому греческому профилю выражение неумолимого гневаи чистоты, которое, в представлении древнего мира, должно было быть управосудия. Сбежавшиеся с баррикады люди стали поодаль; то, что им предстоялоувидеть, было так страшно, что никто из них не мог вымолвить ни слова. Поверженный Кабюк не пытался отбиваться и дрожал всем телом. Анжольрасотпустил его и вынул часы. - Соберись с духом, - сказал он. - Молись или размышляй. У тебяосталась одна минута. - Пощадите! - пролепетал убийца и, опустив голову, пробормоталнесколько бранных слов. Анжольрас не сводил глаз с часовой стрелки; выждав минуту, он сунулчасы в карман. Потом, схватив за волосы Кабюка, который, корчась и воя,жался к его коленям, приблизил к его уху дуло пистолета. Многие из отважныхлюдей, спокойно отправившихся на рискованное и страшное предприятие,отвернулись. Раздался выстрел, убийца упал ничком на мостовую, Анжольрас выпрямилсяи оглядел всех уверенным и строгим взглядом. Потом толкнул ногою труп и сказал: - Выбросьте это вон. Три человека подняли тело негодяя, еще дергавшееся в последнихнепроизвольных судорогах уходящей жизни, и перебросили через малую баррикадуна улицу Мондетур. Анжольрас стоял задумавшись. Выражение мрачного величия медленнопроступало на его грозном и спокойном челе. Вдруг он заговорил. Все затихли. - Граждане! - сказал Анжольрас. - То, что сделал этот человек, гнусно,а то, что сделал я, - ужасно. Он убил - вот почему я убил его. Я обязан былтак поступить, ибо у восстания должна быть своя дисциплина. Убийство здесь -большее преступление, чем где бы то ни было: на нас взирает революция, мыжрецы Республики, мы священные жертвы долга, и не следует давать другимповод клеветать на нашу борьбу. Поэтому я осудил этого человека и приговорилего к смерти. Принужденный сделать то, что я сделал, хотя и чувствовал кэтому отвращение, я осудил и себя, и вы скоро увидите, к чему я себяприговорил. Слушавшие содрогнулись. - Мы разделим твою участь, - крикнул Комбефер. - Пусть так, - ответил Анжольрас. - Еще одно слово. Казнив этогочеловека, я повиновался необходимости, но необходимость - чудовище старогомира; там необходимость называлась Роком. Закон же прогресса в том, чточудовища рассеиваются перед лицом ангелов и Рок исчезает перед лицомБратства. Сейчас не время для слова "любовь". И все же я его произношу, и япрославляю его. Любовь! За тобой - будущее! Смерть! Я прибегнул к тебе, но ятебя ненавижу. Граждане! В будущем не будет ни мрака, ни неожиданныхпотрясений, ни свирепого невежества, ни кровавого возмездия. Не будет большени Сатаны, ни Михаила Архангела. В будущем никто не станет убивать, землябудет сиять, род человеческий - любить. Граждане! Он придет, этот день,когда все будет являть собой согласие, гармонию, свет, радость и жизнь, онпридет! И вот, для того чтобы он пришел, мы идем на смерть. Анжольрас умолк. Его целомудренные уста сомкнулись; неподвижно, точномраморное изваяние, стоял он на том самом месте, где пролил кровь. Егозастывший взгляд принуждал окружавших говорить вполголоса. Жан Прувер и Комбефер молча сжимали друг другу руки и, прислонившисьодин к другому в углу баррикады, с восторгом, к которому примешивалосьсострадание, смотрели на строгое лицо этого юноши, палача и жреца, светлого,как кристалл, и твердого, как скала. Скажем тут же, что после боя, когда трупы были доставлены в морг иобысканы, у Кабюка нашли карточку полицейского агента. Автор этой книгирасполагал в 1848 году особым рапортом, представленным по этому поводупрефекту полиции в 1832 году. Добавим также, что если верить странному, но, вероятно, обоснованномуполицейскому преданию, Кабюк был не кто иной, как Звенигрош. Во всякомслучае, после смерти Кабюка больше никто не слышал о Звенигроше. Исчезнув,Звенигрош не оставил за собой никакого следа, казалось, он слился сневидимым. Его жизнь была мраком, его конец - тьмою. Весь повстанческий отряд был еще под впечатлением этого трагическогосудебного дела, столь быстро расследованного и быстро законченного, когдаКурфейрак снова увидел на баррикаде невысокого молодого человека, которыйутром спрашивал у него про Мариуса. Этот юноша, смелый и беззаботный на вид, с наступлением ночи вернулся,чтобы вновь присоединиться к повстанцам.

* Книга тринадцатая. МАРИУС СКРЫВАЕТСЯ ВО МРАКЕ *