Глава третья. Погребение - повод к возрождению

Весной 1832 года, несмотря на то, что эпидемия холеры в течение трехмесяцев леденила возбужденные умы, наложив на них печать какого-то мрачногоуспокоения, Париж, в котором давно назревало недовольство, готов былвспыхнуть. Как мы уже отмечали, большой город похож на артиллерийскоеорудие: когда оно заряжено, достаточно искры, чтобы последовал залп. В июле1832 года такой искрой оказалась смерть генерала Ламарка. Ламарк был человек действия и доброй славы. И при Империи и приРеставрации он проявил двойную доблесть, необходимую для этих двух эпох:доблесть воина и доблесть оратора. Он был так же красноречив, как ранее былотважен: его слово было подобно мечу. Как и его предшественник Фуа, он,высоко державший знамя командования, теперь высоко держал знамя свободы.Занимая место между левой и крайней левой, он был любим народом за то, чтосмело смотрел в будущее, и толпой - за то, что хорошо служил императору.Вместе с графом Жераром и графом Друэ он чувствовал себя in petto {в душе(итал.).} одним из маршалов Наполеона. Трактаты 1815 года он воспринял какличное оскорбление. Он ненавидел Веллингтона нескрываемой ненавистью,вызывавшей сочувствие у народа, и в продолжение семнадцати лет, едва замечаяпроисходившие в это время события, величественно хранил печаль Ватерлоо.Умирая, он в свой смертный час прижал к груди шпагу, которую ему поднесликак почетную награду офицеры Ста дней. Наполеон умер со словом армия наустах. Ламарк со словом отечество. Близкая его смерть страшила народ, как потеря, а правительство - какповод к волнениям. Эта смерть была трауром. Как всякая скорбь, траур можетобернуться взрывом. Так именно и произошло. Накануне и в самый день 5 июня - день, назначенный для погребениягенерала Ламарка, - Сент-Антуанское предместье, мимо которого должна былапроходить похоронная процессия, приняло угрожающий вид. Запутанная сеть улицнаполнилась глухим ропотом толпы. Люди вооружались, как могли. Столярызапасались распорками от верстаков, "чтобы взламывать двери". Один из нихсделал кинжал из крючка для надевания сапог, взятого у сапожника, отломивзагнутую часть и заточив обломок. Другой, горя желанием "идти на приступ",три дня спал не раздеваясь. Плотник Ломбье встретил приятеля; тот спросил:"Куда ты идешь?" - "Да видишь ли, у меня нет оружия." - "Ну так что же?" -"Вот я и иду на стройку за своим циркулем." - "А на что он тебе?" - "Незнаю", - ответил Ломбье. Некто Жаклин, человек предприимчивый, ловилпроходивших рабочих: "Ну-ка, поди сюда!" Потом давал им десять су на вино испрашивал: "У тебя есть работа?" - "Нет". - "Поди к Фиспьеру - это междуМонрейльской и Шаронской заставами, - там найдешь работу." У Фиспьера ониполучали патроны и оружие. Некоторые известные главари "мчались как напочтовых", то есть бегали всюду, чтобы собрать свой народ. У Бартелеми,возле Тронной заставы, и у Капеля, в "Колпачке", посетители подходили друг кдругу с серьезным видом. Слышно было, как они переговаривались: "Ты гдедержишь пистолет?" - "Под блузой." - "А ты?" - "Под рубашкой." На Поперечнойулице, у мастерской Роланда, и во дворе Мезон-Брюле, против мастерскойинструментальщика Бернье, шептались кучки людей. Неистовой своей горячностьюбросался в глаза некий Маво, который ни в одной мастерской не работал большенедели, - хозяева увольняли его, "потому что приходилось все время с нимспорить". Маво был убит на баррикаде на улице Менильмонтан. Прето, которомутоже суждено было умереть в схватке, вторил Маво и на вопрос "Чего же тыхочешь?" - отвечал "Восстания". Рабочие, собравшись на углу улицы Берси,поджидали Лемарена, революционного уполномоченного предместья Сен-Марсо.Пароль передавался друг другу почти открыто. Итак, 5 июня, в день, то солнечный, то дождливый, по улицам Парижа, софициальной, военной пышностью, из предосторожности несколькопреувеличенной, следовал траурный кортеж. Гроб генерала Ламарка сопровождалидва батальона, с барабанами, затянутыми черным крепом, и с опущеннымиружьями, десять тысяч национальных гвардейцев с саблями на боку, иартиллерийские батареи национальной гвардии. Катафалк везла молодежь. За нимшли отставные офицеры с лавровыми ветвями в руках. Затем шествовалонесметное множество людей, возбужденное, необычное, - члены общества Друзейнарода, студенты юридического факультета, медицинского факультета,изгнанники всех национальностей, знамена испанские, итальянские, польские,немецкие, длинные трехцветные знамена, всевозможные флаги; дети,размахивавшие зелеными ветками, плотники и каменотесы, как раз бастовавшие вэто время, типографщики, приметные по их бумажным колпакам, шли по двое, потрое, крича, размахивая палками, а некоторые и саблями, беспорядочно и темне менее дружно, где шумной толпой, где стройной колонной. Отдельные группывыбирали себе предводителей, какой-то человек, вооруженный двумя отчетливопроступавшими под одеждой пистолетами, казалось, делал смотр плотным рядам,которые проходили перед ним. На боковых аллеях бульваров, на деревьях, набалконах, в окнах, на крышах, всюду виднелись головы мужчин, женщин, детей;у всех глаза были полны тревоги. Толпа вооруженная проходила, толпасмятенная глядела. Правительство тоже наблюдало. Наблюдало, держа руку на эфесе шпаги. Наплощади Людовика XV можно было заметить в боевой готовности, с полнымипатронташами, с заряженными ружьями и мушкетонами, четыре эскадронакарабинеров на конях, с трубачами впереди; в Латинском квартале и вБотаническом саду - муниципальную гвардию, построенную эшелонами от улицы кулице, на Винном рынке - эскадрон драгун; на Гревской площади - половину12-го полка легкой кавалерии, другую половину - на площади Бастилии, 6-йдрагунский - у Целестинцев; двор Лувра запрудила артиллерия. Остальныевойска, не считая полков парижских окрестностей, стояли в казармах, ожидаяприказа. Встревоженные власти держали наготове, чтобы обрушить их на грозныетолпы, двадцать четыре тысячи солдат в городе и тридцать тысяч в пригороде. В процессии передавались слухи. Говорили о происках легитимистов;говорили о герцоге Рейхштадском, которого бог приговорил к смерти в ту самуюминуту, когда толпа прочила его в императоры. Некто, оставшийся неизвестным,объявил, что в назначенный час два завербованных мастера откроют народуворота оружейного завода. Выражение лица у большинства людей, шедших снепокрытыми головами, было восторженное и вместе с тем подавленное. Срединарода, находившегося во власти необузданных, но благородных страстей,виднелись физиономии настоящих злодеев, виднелись мерзкие рты, словнокричавшие: "Пограбим!" Существуют волнения, которые словно взбалтываютглубину болот, и тогда вся муть поднимается со дна на поверхность. Явлениеэто возникает не без участия "хорошо организованной" полиции. Шествие двигалось с какой-то лихорадочной медлительностью вдольбульваров, от дома умершего до самой Бастилии. Время от времени накрапывалдождь, но толпа не замечала его. Несколько происшествий - обнесли гробвокруг Вандомской колонны, бросили камни в замеченного на балконе герцогаФицжама, который не обнажил головы при виде шествия, сорвали галльскогопетуха с народного знамени и втоптали в грязь, у ворот Сен-Мартенполицейского ударили саблей, офицер 12-го легкого кавалерийского полкагромко провозгласил: "Я республиканец", Политехническая школа вырвалась изсвоего вынужденного заточения и появилась здесь, крики: "Да здравствуетПолитехническая школа! Да здравствует Республика!" - отметили путьпроцессии. У Бастилии длинные ряды любопытных устрашающего вида, спустившисьиз Сент-Антуанского предместья, присоединились к кортежу, и какое-то грозноеволнение всколыхнуло толпу. Слышали, как один человек сказал другому: "Видишь вон того, с рыжейбородкой? Он-то и скажет, когда надо будет стрелять". Кажется, этот самый срыжей бородкой появился в той же самой роли, но во время другоговыступления, в деле Кениссе. Колесница миновала Бастилию, проследовала вдоль канала, пересекламаленький мост и достигла эспланады Аустерлицкого моста. Там онаостановилась. Если бы в это время взглянуть на толпу с высоты птичьегополета, то она показалась бы кометой, голова которой находилась у эспланады,а хвост распускался на Колокольной набережной, площади Бастилии и тянулся побульвару до ворот Сен-Мартен. У колесницы образовался круг. Огромная толпаумолкла. Говорил Лафайет, - он прощался с Ламарком. Это была умилительная иторжественная минута. Все головы обнажились, забились все сердца. Внезапносреди толпы появился всадник в черном, с красным знаменем в руках, анекоторые говорили - с пикой, увенчанной красным колпаком. Лафайетотвернулся. Эксельманс покинул процессию. Красное знамя подняло бурю и исчезло в ней. От Колокольного бульвара доАустерлицкого моста по толпе прокатился гул, подобный шуму морского прибоя.Раздались громкие крики: Ламарка в Пантеон! Лафайета в ратушу! Молодые людипри одобрительных восклицаниях толпы впряглись в похоронную колесницу ифиакр и повлекли Ламарка через Аустерлицкий мост, а Лафайета - поМорландской набережной. В толпе, окружавшей и приветствовавшей Лафайета, люди, заметив одногонемца, по имени Людвиг Шнейдер, показывали на него друг другу; этот человек,умерший впоследствии столетним стариком, тоже участвовал в войне 1776 года,дрался при Трентоне под командой Вашингтона и при Брендивайне под командойЛафайета. Тем временем на левом берегу двинулась вперед муниципальная кавалерия изагородила мост, на правом драгуны тронулись от Целестинцев и развернулисьна Морландской набережной. Народ, сопровождавший катафалк Лафайета, внезапнозаметил их на повороте набережной и закричал: "Драгуны!" Драгуны, спистолетами в кобурах, саблями в ножнах, мушкетами в чехлах при седлах,молча, с мрачно выжидающим видом, двигались шагом. В двухстах шагах от маленького моста они остановились. Фиакр Лафайетадостиг их, они разомкнули ряды, пропустили его и снова сомкнулись. В этовремя драгуны и толпа вошли в соприкосновение. Женщины в ужасе бросилисьбежать. Что произошло в эту роковую минуту? Никто не сумел бы ответить. Этобыло смутное мгновение, когда две тучи слились в одну. Кто говорил, что состороны Арсенала была услышана фанфара, подавшая сигнал к атаке, другие -что какой-то мальчик ударил кинжалом драгуна, с этого и началось. Несомненноодно: внезапно раздались три выстрела; первым был убит командир эскадронаШоле, вторым - глухая старуха, закрывавшая окно на улице Контрэскарп, третийзадел эполет у одного офицера; какая-то женщина закричала: "Начали слишкомрано!.." - и тут же, со стороны, противоположной Морландской набережной,показался остававшийся до сих пор в казармах эскадрон драгун, с сабляминаголо, мчавшийся галопом по улице Бассомпьера и Колокольному бульвару,сметая перед собой все. Этим все сказано: разражается буря, летят камни, гремят ружейныевыстрелы, многие стремглав бегут вниз по скату и перебираются через малыйрукав Сены, в настоящее время засыпанный; тесные дворы острова Лувье, этойобширной естественной крепости, наводнены сражающимися; здесь вырывают изоград колья, стреляют из пистолетов, воздвигается баррикада, молодые люди,оттесненные назад, проносятся бегом с похоронной колесницей по Аустерлицкомумосту и нападают на муниципальную гвардию, прибегают карабинеры, драгунырубят саблями, толпа рассыпается в разные стороны, шум войны долетает дочетырех сторон Парижа, люди кричат: "К оружию!", люди бегут, падают,отступают, сопротивляются. Гнев раздувает мятеж, как ветер раздувает огонь.