Глава пятая. Своеобразие Парижа

Как мы уже говорили, Париж в течение двух лет видел не одно восстание.Обычно, за исключением взбунтовавшихся кварталов, ничто не отличается стольудивительным спокойствием, как облик Парижа во время мятежа. Париж оченьбыстро свыкается со всем, - ведь это всего лишь мятеж, а у Парижа так многодел, что он не беспокоится из-за всякого пустяка. Только такие огромныегорода могут представлять собой подобное зрелище. Только в их бесконечныхпределах совместима гражданская война с какой-то странной невозмутимостью.Каждый раз, когда в Париже начинается восстание, когда слышится барабан,сигналы сбора и тревоги, лавочник говорит: - Кажется, заварилась каша на улице Сен-Мартен. Или: - В предместье Сент-Антуан. Часто он беззаботно прибавляет: - Где-то в той стороне. Позже, когда уже можно различить мрачную, душераздирающую трескотнюперестрелки и ружейные залпы, лавочник говорит: - Дерутся там, что ли? Так и есть, пошла драка! Немного спустя, если мятеж приближается и берет верх, хозяин лавкипроворно закрывает ее и поспешно напяливает мундир, иначе говоря, спасаетсвои товары и подвергает опасности самого себя. Пальба на перекрестке, в пассаже, в тупике. Захватывают, отдают и сноваберут баррикады; течет кровь, картечь решетит фасады домов, пули убиваютлюдей в постелях, трупы усеивают мостовые. А пройдя несколько улиц, можноуслышать стук бильярдных шаров в кофейнях. Театры открыты, там разыгрываются водевили; любопытные беседуют исмеются в двух шагах от улиц, где торжествует война. Проезжают фиакры,прохожие идут обедать в рестораны, и иногда в тот самый квартал, гдесражаются. В 1831 году стрельба была приостановлена, чтобы пропуститьсвадебный поезд. Во время восстания 12 мая 1839 года на улице Сен-Мартен хилый старичок,тащивший увенчанною трехцветной тряпкой ручную тележку, в которой стоялиграфины с какой-то жидкостью, переходил от баррикады к осаждавшим ее войсками от войск к баррикаде, услужливо предлагая стаканчик настойки топравительству, то анархии. Нет ничего более поразительного, но такова характерная особенностьпарижских мятежей; в других столицах ее не обнаружишь. Для этого необходимыдва условия - величие Парижа и его веселость. Надо быть городом Вольтера иНаполеона. Однако на этот раз, в вооруженном выступлении 5 июня 1832 года, великийгород почувствовал нечто, быть может, более сильное, чем он сам. Ониспугался. Всюду, в наиболее отдаленных и "безучастных" кварталах, виднелисьзапертые среди бела дня двери, окна и ставни. Храбрецы вооружались, трусыпрятались. Исчез и праздный и занятой прохожий. Многие улицы были безлюдны,словно в четыре часа утра. Передавались тревожные подробности,распространялись зловещие слухи о том, что они овладели Французским банком;что в одном только монастыре Сен-Мерри шестьсот человек укрепились в церквии засели за проделанными в стенах бойницами; что пехотные войска ненадежны;что Арман Карель видел маршала Клозеля, и маршал сказал: Сначала раздобудьтеполк; что Лафайет болен, но тем не менее заявил: Я ваш. Я буду с вами всюду,где только найдется место для носилок; что нужно быть настороже; что ночьюявятся люди, которые пойдут грабить уединенные дома в пустынных уголкахПарижа (здесь можно узнать разыгравшееся воображение полиции, этой АнныРатклиф в услужении у правительства); что целая батарея заняла позицию наулице Обри-ле-Буше, что Лобо и Бюжо согласовали свои действия и в полночь,или, самое позднее, на рассвете четыре колонны одновременно выступят понаправлению к центру восстания: первая - от Бастилии, вторая - от воротСен-Мартен, третья - от Гревской площади, четвертая - от рынков; что,возможно, впрочем, поиска оставят Париж и отступят к Марсову полю; чтовообще неизвестно, чего надо ждать, но на этот раз дело обстоит серьезно.Всех тревожила нерешительность маршала Сульта. Почему он не атакуетнемедленно? Было ясно, что он крайне озабочен. Казалось, старый лев учуял вэтом мраке неведомое чудовище. Наступил вечер, театры не открылись, патрули, разъезжая с сердитымвидом, обыскивали прохожих, арестовывали подозрительных. К десяти часам былозадержано более восьмисот человек; префектура была переполнена, тюрьмаКонсьержери переполнена, тюрьма Форс переполнена. В Консьержери, в длинномподземелье, именовавшемся "Парижской улицей", на охапках соломы валялисьарестованные; лионец Лагранж мужественно поддерживал их своим красноречием.Шуршание соломы под копошившимися на ней людьми напоминало шум ливня. Вдругих местах задержанные спали вповалку под открытым небом, во внутреннихдворах тюрем. Всюду чувствовались тревога и какой-то несвойственный Парижутрепет. В домах баррикадировались; жены и матери выражали беспокойство; толькои слышалось: "Боже мой, его еще нет!" Изредка доносился отдаленный грохотповозок. Стоя на порогах дверей, прислушивались к гулу голосов, крикам,суматохе, к глухому, неясному шуму, о котором говорили: "Это кавалерия" или:"Это мчатся артиллерийские повозки"; прислушивались к рожкам, барабанам,ружейной трескотне, а больше всего - к исступленному набату Сен-Мерри. Ждалипервого пушечного выстрела. На углах появлялись люди и исчезали, крича:"Идите домой!" И все торопились запереть двери на засовы. Спрашивали другдруга: "Чем все это кончится?" По мере того как сгущалась ночь, на Париж,казалось, все гуще ложились зловещие краски грозного зарева восстания.

* Книга десятая. 5 ИЮНЯ 1832 ГОДА *