Глава четвертая. Кэб по английски - то, что катится. А на арго - то, что лает

На следующий день (это было 3 июня, а 3 июня 1832 года - дата, которуюследует указать по причине важных событий, нависших в то время грозовымитучами над горизонтом Парижа) Мариус с наступлением темноты шел той жедорогой, что и накануне, полный тех же восторженных мыслей; вдруг междудеревьями бульвара он заметил приближавшуюся к нему Эпонину. Два дняподряд - это уже слишком. Он свернул с бульвара, пошел другой дорогой инаправился к улице Плюме по улице Принца. Вот почему Эпонина шла за ним до самой улицы Плюме, чего она еще ниразу не делала. До сих пор она удовлетворялась тем, что смотрела на него,когда он проходил по бульвару, не пытаясь пойти к нему навстречу, и лишьнакануне она попыталась с ним заговорить. Итак, Эпонина пошла за ним, а он этого не заметил. Она увидела, какМариус отодвинул прут решетки и проскользнул в сад. "Смотри-ка! - сказала она себе. - Идет к ней в дом!" Она подошла к решетке, пощупала прутья и без труда нашла тот, которыйотодвинул Мариус. - Ну нет, черта с два! - сердито пробормотала она. И уселась на цоколе,рядом с прутом, словно охраняя его. Это было в том темном уголке, гдерешетка соприкасалась с соседней стеной и где разглядеть Эпонину былоневозможно. Так она провела больше часа, не двигаясь, затаив дыхание, терзаясьсвоими мыслями. Часов в десять вечера один из двух или трех прохожих на улице Плюме,старый запоздавший буржуа, торопившийся поскорее миновать это пустынноеместо, пользовавшееся дурной славой, поравнялся с решеткой сада и, подойдя куглу между решеткой и стеной, услышал глухой угрожающий голос. - Можно поверить, что он приходит сюда каждый вечер! Прохожий осмотрелся кругом, никого не увидел, не отважился посмотреть вэтот черный угол и очень испугался. Он ускорил шаг. Прохожий имел основания торопиться, потому что немного времени спустяна углу улицы Плюме показались шесть человек, шедших порознь на некоторомрасстоянии друг от друга у самой стены; их можно было принять за подвыпившийночной дозор. Первый, подойдя к решетке сада, остановился и подождал остальных;спустя минуту здесь сошлись все шестеро. Эти люди начали тихо переговариваться. - Туткайль! - сказал один из них. - Есть ли кэб в саду? - спросил другой. - Не знаю. На всякий случай я захватил шарик. Дадим ему сжевать. - Есть у тебя мастика, чтобы высадить стекляшку? - Есть. - Решетка старая, - добавил пятый, говоривший голосом чревовещателя. - Тем лучше, - сказал второй. - Значит, не завизжит под скрипкой, и еенетрудно будет разделать. Шестой, до сих пор еще не открывавший рта, принялся исследоватьрешетку, как это делала Эпонина час назад, пробуя каждый прут и осторожнораскачивая его. Так он дошел до прута, который был расшатан Мариусом. Толькоон собрался схватить этот прут, как чья-то рука, внезапно появившаяся изтемноты, опустилась на его плечо, он почувствовал резкий толчок прямо вгрудь, и хриплый голос негромко произнес: - Здесь есть кэб. И тут он увидел стоявшую перед ним бледную девушку. Он испытал потрясение, которое вызывает неожиданность. Он словно весьощетинился; нет ничего отвратительней и страшней зрелища потревоженногохищного зверя; один его испуганный вид уже пугает. Отступив, он пробормоталзаикаясь: - Это еще что за потаскуха? - Ваша дочь. Действительно, это была Эпонина, а говорила она с Тенардье. При появлении Эпонины Звенигрош, Живоглот, Бабет, Монпарнас и Брюжонбесшумно приблизились, не спеша, молча, со зловещей медлительностью,присущей людям ночи. В их руках можно было различить какие-то мерзкие инструменты. Живоглотдержал кривые щипцы, которые у воров называются "косынкой". - Ты что здесь делаешь? Чего тебе от нас надо? С ума сошла, что ли? -приглушенным голосом воскликнул Тенардье. - Пришла мешать нам работать? Эпонина расхохоталась и бросилась ему на шею. - Я здесь, милый папочка, потому что я здесь. Разве мне запрещаетсяпосидеть на камушках? А вот вам тут нечего делать. Зачем вы сюда пришли, разтут сухарь? Ведь я сказала Маньон: "Здесь нечего делать". Ну, поцелуйте жеменя, дорогой папочка! Как я давно вас не видела! Значит, вы на воле? Тенардье попытался высвободиться из объятии Эпонины и прорычал: - Отлично. Поцеловала - и довольно. Да, я на воле. Уже не в неволе. Атеперь ступай. Но Эпоннна не отпускала его - и удвоила свою нежность: - Папочка! Как же вы это устроили? Какой вы умный, если сумели оттудавыбраться. Расскажите мне про это! А мама? Где мама? Скажите, что смаменькой? - Она здорова, - ответил Тенардье. - Впрочем, не знаю, говорят тебе,пусти меня и проваливай. - Ни за что не уйду, - жеманничала Эпонина с видом балованного ребенка.- Вы прогоняете меня, а я не видела вас четыре месяца и едва успела разокпоцеловать. И тут она снова обняла отца за шею. - Ах, черт, как это глупо! - не выдержал Бабет. - Мы теряем время! - крикнул Живоглот. - Того и гляди появятся легавые. Голос чревовещателя продекламировал двустишие: Для поцелуев - свой черед, У нас теперь не Новый год. Эпонина повернулась к пяти бандитам. - А, да это господин Брюжон! Здравствуйте, господин Бабет!Здравствуйте, господин Звенигрош! Вы меня не узнаете, господин Живоглот? Какпоживаешь, Монпарнас? - Не беспокойся, все тебя узнали! - проворчал Тенардье. - Здравствуй ипрощай, брысь отсюда! Оставь нас в покое. - В этот час курам спать, а лисицам гулять, - сказал Монпарнас. - Нам надо тутго поработать, понятно? - прибавил Бабет. Эпонина схватила за руку Монпарнаса. - Берегись! Обрежешься, - у меня перо в руке, - предупредил тот. - Монпарнас, миленький, - кротко молвила Эпонина, - люди должныдоверять друг другу. Разве я не дочь своего отца? Господин Бабет, господинЖивоглот! Ведь это мне поручили выяснить дело. Примечательно, что Эпонина не говорила больше на арго. С тех пор какона познакомилась с Мариусом, этот язык стал для нее невозможен. Своей маленькой, слабой, костлявой рукой, похожей на руку скелета, онасжала толстые грубые пальцы Живоглота и продолжала: - Вы же знаете, что я не дура. Мне же всегда доверяют. Я вам оказывалапри случае услуги. Ну так вот, я навела справки. Видите ли, вы зряподвергаете себя опасности. Ей-богу, вам нечего делать в этом доме. - Там одни женщины, - сказал Живоглот. - Нет. Все выехали. - А свечи остались! - заметил Бабет. И показал Эпонине на свет, мелькавший сквозь верхушки деревьев начердаке флигеля. Это бодрствовала Тусен, развешивавшая белье для просушки. Эпонина сделала последнюю попытку. - Ну и что ж! - сказала она. - Там совсем бедные люди, это домишко, гдене найдешь ни одного су. - Пошла к черту! - вскричал Тенардье. - Когда мы перевернем весь домвверх дном, тогда мы тебе скажем, что там есть: рыжики, беляки или медныйзвон. Он оттолкнул ее, чтобы пройти вперед. - Господин Монпарнас, дружочек, - сказала Эпонина, - вы такой славныймалый, прошу вас, не ходите туда! - Берегись, напорешься на нож! - ответил Монпарнас. Тенардье свойственным ему решительным тоном заявил: - Проваливай, бесовка, и предоставь мужчинам делать свое дело. Эпонина отпустила руку Монпарнаса, за которую она снова было уцепилась. - Значит, вы хотите войти в этот дом? - спросила она. - Только сунуть нос! - ухмыляясь, заметил чревовещатель. Тогда она прислонилась спиной к решетке, став лицом к вооруженным дозубов бандитам, которым ночь придавала сходство с демонами, и тихим твердымголосом сказала: - Ну, а я не хочу. Они остолбенели от изумления. Чревовещатель, однако, все ещепосмеивался. Она заговорила снова: - Друзья! Слушайте меня внимательно. Не в том дело. Теперь я вам скажу.Если вы войдете в сад, если дотронетесь до решетки, я закричу, начну стучатьв ворота, подыму народ, кликну полицейских, сделаю так, что вас захватятвсех шестерых. - С нее станется, - тихо сказал Тенардье Брюжону и чревовещателю. Она тряхнула головой и прибавила: - Начиная с моего папеньки! Тенардье подошел к ней. - Подальше от меня, старикан! - предупредила она. Он отступил, ворча сквозь зубы: "Какая муха ее укусила?" И прибавил: - Сука! Она засмеялась злобным смехом. - Как вам угодно, а все-таки вы не войдете. Я не сука, потому что ядочь волка. Вас шестеро, но что мне до того? Вы мужчины. Ну так вот: яженщина. И я вас не боюсь, не думайте. Говорят вам: вы - не войдете в этотдом, потому что мне это не нравится. Только подойдите, я залаю. Я вам ужеобъяснила: кэб - это я. Плевать мне на вас на всех. Идите своей дорогой, вымне надоели! Проваливайте, куда хотите, а сюда не являйтесь, я запрещаю вам!Вы меня ножом, а я вас туфлей, мне все равно. Ну-ка попробуйте, подойдите!Расхохотавшись, она шагнула навстречу бандитам; вид ее был ужасен. - Ей-ей, не боюсь! Все одно, нынче летом мне голодать, а зимоюмерзнуть. Просто смех с этим дурачьем - мужчинами! Они думают, что их можетбояться девка! Бояться - чего? Как бы не так! Это потому, что вашикривляки-любовницы лезут со страху под кровать, когда вы рычите, так что ли?А я не таковская, ничего не боюсь! Эпонина уставилась на Тенардье. - Даже вас, папаша! - сказала она и, обведя бандитов горящими глазамипризрака, продолжала: - Не все ли мне равно, подберут меня завтра, зарезанной моим отцом, намостовой Плюме, или же найдут через год в сетках Сен-Клу, а то и у Лебяжьегоострова среди старых сгнивших пробок и утопленных собак! Тут она вынуждена была остановиться, припадок сухого кашля потряс ее,дыханье с хрипом вырывалось из узкой и хилой груди. - Стоит мне только крикнуть, - продолжала она, - сюда прибегут, и -хлоп! Вас только шестеро, а за меня весь народ. Тенардье двинулся к ней. - Не подходить! - крикнула она. Он остановился и кротко сказал ей: - Ну хорошо, не надо. Я не подойду, только не кричи так громко. Дочка!Значит, ты хочешь помешать нам поработать? Ведь нужно же нам добыть напропитание. Ты, значит, больше не любишь своего отца? - Вы мне надоели, - ответила Эпонина. - Нужно ведь нам, как-никак, жить, есть... - Подыхайте. Она уселась на цоколь решетки и запела: И ручка так нежна, И ножка так стройна, А время пропадает... Облокотившись на колено и подперев ладонью подбородок, она сравнодушным видом покачивала ногой. Сквозь разорванное платье виднелисьхудые ключицы. Фонарь освещал ее профиль и позу. Трудно было представитьсебе что-либо более непреклонное и поразительное. Шесть грабителей, мрачные и озадаченные этой девчонкой, державшей их встрахе, отошли в тень фонарного столба и стали совещаться, пожимая плечами,униженные и рассвирепевшие. А она спокойно и сурово глядела на них. - Что-то ей засело в башку, - сказал Бабет. - Есть какая-то причина.Влюблена она, что ли, в хозяина? А все же досадно упустить такой случай. Двеженщины, на заднем дворе старик; на окнах неплохие занавески. Старик, должнобыть, еврей. Я полагаю, что дельце тут выгодное. - Ладно, вы все ступайте туда! - вскричал Монпарнас. - Делайте дело. Сдевчонкой останусь я, а если она шевельнется... При свете фонаря блеснул открытый нож, вытащенный из рукава. Тенардье не говорил ни слова, и, видимо, был готов на все. Брюжон, который слыл у них оракулом и, как известно, "навел на дело",пока еще молчал. Он задумался. У него была слава человека, который ни передчем не останавливается; всем было известно, что только из удальства онограбил полицейский пост. Вдобавок он сочинял стихи и песни и поэтомупользовался большим авторитетом. - А ты что скажешь, Брюжон? - спросил Бабет. Брюжон с минуту помолчал, потом, повертев головой, решился податьголос: - Вот что. Сегодня утром я наткнулся на двух дравшихся воробьев, авечером наскочил на задиристую бабу. Все это не к добру. Уйдем отсюда. Они ушли. По дороге Монпарнас пробормотал: - Все равно, если б нужно было, я бы ее прикончил. - А я нет, - сказал Бабет. - Дамочек я не трогаю. На углу они остановились и, понизив голос, обменялись следующимизагадочными словами: - Где будем ночевать сегодня? - Под Пантеном. - Тенардье! При тебе ключи от решетки? - А то у кого же! Эпонина, не спускавшая с них глаз, видела, как они пошли той жедорогой, по которой пришли. Она встала и, пробираясь вдоль заборов и домов,последовала за ними. Она проводила их до бульвара. Там шесть человекразошлись в разные стороны и потонули во мраке, словно растворились в нем.