Глава третья. ПЕРВЫЕ ТЕНИ

Жан Вальжан ничего не подозревал. Козетта, менее мечтательная, чем Мариус, была весела, и этого для ЖанаВальжана было довольно, чтобы чувствовать себя счастливым. Ее мысли, еесердечные тревоги, образ Мариуса, наполнявший ее душу, нисколько неотразились на несравненной чистоте ее прекрасного лица, невинного иулыбающегося. Она была в том возрасте, когда девушка несет свою любовь, какангел лилию. Итак, Жан Вальжан был спокоен. Кроме того, когда междувлюбленными царит согласие, все идет очень хорошо; кто-нибудь третий, ктомог бы смутить их любовь, находится в совершенном заблуждении благодарямелким предосторожностям, всегда одинаковым у всех влюбленных. Так, Козеттаникогда не возражала Жану Вальжану. Он хочет прогуляться? Прекрасно,папочка. Он хочет остаться дома? Отлично. Он хочет провести вечер сКозеттой? Она счастлива. Обычно он уходил к себе в десять часов вечера,поэтому Мариус появлялся в саду не раньше этого часа, услышав, как Козеттаоткрывает застекленную дверь. Разумеется, днем Мариуса здесь никогда невидели. Жан Вальжан позабыл о существовании Мариуса. Только раз, утром, онсказал Козетте: "У тебя спина в чем-то белом!" Накануне вечером Мариус, впорыве восторга, обнял Козетту, и она нечаянно прислонилась к стене. Старуха Тусен, рано кончив работу, сразу укладывалась в постель,помышляя лишь о сне; она тоже ни о чем не догадывалась. Мариус ни разу не заходил в дом. Когда он бывал в саду с Козеттой, то,чтобы их не услышали и не увидели с улицы, они всегда укрывались вуглублении возле крыльца и сидели там; часто вместо беседы онидовольствовались тем, что раз двадцать в минуту пожимали друг другу руки,глядя на ветки деревьев. Если бы в эти мгновенья молния ударила в тридцатишагах от них, то они бы этого не заметили - так глубоко грезы одногопогружались в грезы другого. Невинные прозрачные души! Часы, пронизанные светом, почти всегдаодинаковы. Такая любовь - это вихрь лилейных лепестков и голубиных перьев. Между ними и улицей простирался сад. Каждый раз Мариус, приходя иуходя, тщательно вправлял прут от железной решетки на место, так что в нейне было заметно ни малейшего изъяна. Обычно он удалялся около полуночи и шел к Курфейраку. Курфейрак говорилБаорелю: - Можешь себе представить? Мариус является домой в час ночи. - Что ж такого? - отвечал Баорель. - В тихом омуте черти водятся. Иногда Курфейрак, приняв серьезный вид и скрестив на груди руки,говорил Мариусу: - Молодой человек! Вы сбились с пути истинного. Курфейрак, человек деловой, неблагосклонно взирал на отблеск незримогорая на лице Мариуса; неземные страсти были ему непонятны, они выводили егоиз терпения, и порой он предъявлял Мариусу требование вернуться кдействительности. Однажды утром он обратился к нему со следующим увещеванием: - Дорогой мой! Ты мне кажешься человеком, поселившимся на луне, вцарстве грез, в округе заблуждений, в столице Мыльные пузыри. Ну будь жедобрым малым, скажи, как ее зовут? Но ничто не могло заставить Мариуса проговориться. Он дал бы скореевырвать себе ногти, чем произнес бы один из грех священных слогов,составлявших волшебное имя - Козетта. Истинная любовь лучиста, как заря, ибезмолвна, как могила. Однако Курфейрак видел в Мариусе новое: его сияющуюсчастьем молчаливость. В течение этого сладостного мая Мариус и Козетта познали великоеблаженство. Поссориться и говорить друг другу "вы" только для того, чтобы с большимнаслаждением сказать потом "ты"; Долго рассказывать друг другу, со всеми подробностями, о людях, докоторых им не было никакого дела, - лишнее доказательство того, что ввосхитительной опере, которая зовется любовью, либретто почти ничего незначит; Для Мариуса - слушать, как Козетта говорит о нарядах; Для Козетты - слушать, как Мариус говорит о политике; Прислушиваться, прижавшись друг к другу, к грохоту колясок наВавилонской улице; Смотреть на звезду в небесах или на светляка в траве; Вместе молчать - наслаждение еще большее, чем беседовать; И т. д., и т. д. Между тем надвигалась гроза. Однажды вечером Мариус, направляясь на свидание, проходил по бульваруИнвалидов; по-обыкновению, он шел, опустив голову; собираясь свернуть наулицу Плюме, он услышал, как кто-то сказал совсем близко от него: - Добрый вечер, господин Мариус! Он поднял голову и узнал Эпонину. Это произвело на него необычайное впечатление. Он ни разу не вспомнилоб этой девушке с того самого дня, когда она привела его на улицу Плюме; онее больше не видел, и она исчезла из его памяти. Обязанный ей своимсчастьем, он мог быть только благодарен ей, и, однако, ему была тягостна этавстреча. Ошибочно думать, что любовь, если она счастлива и чиста, приводитчеловека к совершенству; она ведет его, - мы это уже установили, - кзабвению. В этом состоянии человек забывает о возможности быть дурным, но онзабывает и о возможности быть хорошим. Благодарность, долг, самыезначительные, самые неотвязные воспоминания исчезают. Во всякое другое времяМариус совсем иначе отнесся бы к Эпонине. Поглощенный Козеттой, он даже несовсем ясно отдавал себе отчет в том, что эту девушку зовут ЭпонинойТенардье, что она носила имя, начертанное в завещании его отца, - то самоеимя, для которого несколько месяцев назад он бы с такой готовностьюпожертвовал собой. Мы показываем Мариуса без прикрас. Даже образ отца слегкапобледнел в его душе под яркими лучами любви. - Ах, это вы, Эпонина? - ответил он с некоторым замешательством. - Почему вы говорите мне "вы"? Разве я вам сделала что-нибудь дурное? - Нет, - ответил он. Конечно, он ничего не имел против нее. Ровно ничего. Но он чувствовал,что теперь не мог поступить иначе: говоря "ты" Козетте, он должен былговорить "вы" Эпонине. Он молча смотрел на нее. - Скажите же... - начала она и запнулась. Можно было подумать, чтоэтому созданию, такому беззаботному и дерзкому когда-то, недоставало слов.Она пыталась улыбнуться и не могла. - Ну!.. - снова начала она. Потом опять замолчала, потупив глаза. - Покойной ночи, господин Мариус! - вдруг резко сказала она и ушла.