Глава первая. ЖАВОРОНКОВО ПОЛЕ

Мариус присутствовал при неожиданной развязке событий в той западне, окоторой он предупредил Жавера; но лишь только Жавер покинул лачугу, увозя ссобой на трех фиакрах своих пленников, как Мариус тоже ускользнул из дома.Было девять часов вечера. Мариус отправился к Курфейраку. Курфейрак большене был старожилом Латинского квартала: "по соображениям политическим", онжил теперь на Стекольной улице; этот квартал принадлежал к числу тех, где вописываемые времена охотно предоставляли убежище восстанию. Мариус сказалКурфейраку: "Я пришел к тебе ночевать". Курфейрак стащил с кровати один издвух тюфяков, разложил его на полу и ответил: "Готово". На следующий день в семь часов утра Мариус отправился в дом Горбо,заплатил за квартиру и все, что с него причиталось, тетушке Ворчунье,нагрузил на ручную тележку книги, постель, стол, комод и два стула иудалился, не оставив своего нового адреса, так что когда утром явился Жавер,чтобы допросить его о вчерашних событиях, то застал только тетушку Ворчунью,ответившую ему: "Съехал!" Тетушка Ворчунья была убеждена, что Мариус являлся сообщником воров,схваченных ночью. "Кто бы мог подумать! - восклицала она, болтая с соседнимипривратницами. - Такой скромный молодой человек, ну прямо красная девица!" У Мариуса было два основания для столь быстрой перемены жилья. Первое -испытываемый им теперь ужас при мысли об этом доме, где он видел так близко,во всем его расцвете, в самом отвратительном и свирепом обличий, социальноеуродство, быть может, еще более страшное, чем злодей богач: он видел злодеябедняка. Второе - его нежелание участвовать в каком бы то ни было судебномпроцессе, который, по всей вероятности, был неизбежен, и выступатьсвидетелем против Тенардье. Жавер думал, что молодой человек, имени которого он не запомнил,испугался и убежал или, быть может, даже вовсе не вернулся домой к токувремени, когда была поставлена засада; тем не менее он пытался разыскатьего, но безуспешно. Прошел месяц, другой. Мариус все еще жил у Курфейрака. Через знакомогоначинающего адвоката, завсегдатая суда, он узнал, что Тенардье в одиночномзаключении. Каждый понедельник Мариус передавал для него в канцелярию тюрьмыФорс пять франков. У Мариуса денег больше не было, и он брал эти пять франков уКурфейрака. Впервые в жизни он занимал деньги. Эти регулярно занимаемые пятьфранков стали двойной загадкой: для Курфейрака, дававшего их, и дляТенардье, получавшего их. "Для кого бы это?" - раздумывал Курфейрак. "Откудабы это?" - спрашивал себя Тенардье. Мариус глубоко страдал. Все снова как бы скрылось в подполье. Он ничегоболее не видел впереди; его жизнь опять погрузилась в тайну, где он бродилощупью. Одно мгновение в этой тьме, совсем близко от него, вновьпромелькнули молодая девушка, которую он любил, и старик, казавшийся ееотцом, - неведомые ему существа, составлявшие весь смысл его жизни,единственную надежду в этом мире; и в тот миг, когда он надеялся их обрести,какое-то дуновение унесло с собой эти тени. Ни проблеска истины, ни искрыуверенности не вспыхнуло в нем даже при таком страшном ударе. Никакойдогадки. Больше того, теперь он не знал даже имени, а прежде думал, чтознает. Несомненно одно: она не Урсула - "Жаворонок" - прозвище. Что жедумать о старике? Действительно ли он скрывался от полиции? Мариусувспомнился седовласый рабочий, которого он встретил недалеко от Домаинвалидов. Теперь ему стало казаться вероятным, что этот рабочий и г-н Белыйодно и то же лицо. Значит, он переодевался? В этом человеке было что-тогероическое и что-то двусмысленное. Почему он не позвал на помощь? Почему онбежал? Был он или не был отцом девушки? Наконец, был ли он именно темчеловеком, которого Тенардье якобы признал? Разве Тенардье не мог ошибиться?Сколько неразрешимых задач! Все это, правда, ничуть не умаляло ангельскогоочарования девушки из Люксембургского сада. Мариуса снедала мучительнаятоска, страсть жгла его сердце, тьма стояла в глазах. Его отталкивало ивлекло одновременно, и он не мог двинуться с места. Все исчезло, кромелюбви. Но ему изменил самый инстинкт любви, исчезли ее внезапные озарения.Обычно пламя, которое сжигает нас, вместе с тем просветляет, отбрасываямерцающий отблеск вовне и указуя нам путь. Но Мариус уже больше не слышалэтих тайных советов страсти. Он не говорил себе: "Не пойти ли туда-то? Неиспробовать ли это?" Та, которую он больше не мог называть Урсулой,очевидно, где-то жила, но ничто не возвещало Мариусу, где именно он долженискать. Вся его жизнь могла быть теперь обрисована несколькими словамиполная неуверенность среди непроницаемого тумана. Увидеть, увидеть ее! Онжаждал этого непрестанно, но ни на что больше не надеялся. В довершение всего снова наступила нужда. Он чувствовал вблизи, засвоей спиной, ее леденящее дыхание. Во время всех этих треволнений, и давноуже, он бросил работу, а нет ничего более опасного, чем прерванный труд; этоисчезающая привычка. Привычка, которую легко оставить, но трудновосстановить. Мечтательность хороша, как наркотическое средство в умеренной дозе. Онауспокаивает лихорадку деятельного ума, нередко жестокую, и порождает в немлегкий прохладный туман, смягчающий слишком резкие очертания ясной мысли,заполняет пробелы и пустоты, связывает отдельные группы идей и затушевываетих острые углы. Но одна лишь мечтательность все затопляет и поглощает. Горетруженику ума, позволившему себе, покинув высоты мысли, всецело отдатьсямечте! Он думает, что легко воспрянет, и убеждает себя, что, в общем, этоодно и то же. Заблуждение! Мышление - работа ума, мечтательность - его сладострастие. Заменитьмысль мечтой - значит принять яд за пищу. Как помнит читатель, Мариус с этого и начал. Неожиданно овладевшая имстрасть в конце концов низвергла его в мир химер, беспредметный и бездонный.Он выходил из дому только чтобы побродить и помечтать. Ленивые попытки жить!Пучина, бурлящая и затягивающая. По мере того как деятельность умерялась,нужда увеличивалась. Это закон. Человек в состоянии мечтательности,естественно, расточителен и слабоволен. Праздный ум не приспособлен кскромной, расчетливой жизни. Наряду с плохим в таком образе жизни есть ихорошее, ибо если вялость гибельна, то великодушие здорово и похвально. Ночеловек бедный, щедрый, благородный и не работающий погибает. Средстваиссякают, потребности возрастают. Это роковой склон, на который вступают самые честные и самые стойкие,равно как и самые слабые и самые порочные; он приводит к одной из двух ям -самоубийству или преступлению. Если у человека завелась привычка выходить из дому, чтобы мечтать, тонастанет день, когда он уйдет из дому, чтобы броситься в воду. Избыток мечтательности создает Эскусов и Лебра. Мариус медленно спускался по этому склону, сосредоточив взоры на той,кого он больше не видел. То, о чем мы говорим, может показаться странным, и,однако, это так. В темных глубинах сердца зажигается воспоминание оботсутствующем существе; чем безвозвратнее оно исчезло, тем ярче светит. Душаотчаявшаяся и мрачная видит этот свет на своем горизонте - то звезда ееночи. Она, только она и поглощала все мысли Мариуса. Он не думал ни о чемдругом, он видел, что его старый фрак неприличен, а новый становится старым,что его рубашки износились, шляпа износилась, сапоги износились, ончувствовал, что его жизнь изжита, и повторял про себя: "Только бы увидеть ееперед смертью!" Лишь одна сладостная мысль оставалась у него: о том, что она еголюбила, что ее взоры сказали ему об этом, что пусть она не знала его имени,но зато знала его душу, что, быть может, там, где она сейчас, каково бы нибыло это таинственное место, она все еще любит его. Кто знает, не думает лиона о нем так же, как он думает о ней? Иногда, в неизъяснимые знакомыевсякому любящему сердцу часы имея основания только для скорби и все жеощущая смутный трепет радости, он твердил: "Это ее думы нашли меня!" Потомприбавлял". "И мои думы, быть может, находят ее". Это была иллюзия, и мгновение спустя, опомнясь, он покачивал головой,но она тем не менее успевала бросить в его душу луч, порой походивший нанадежду. Время от времени, особенно в вечерние часы, которые всего сильнеерасполагают к грусти мечтателей, он заносил в свою тетрадь, служившую толькодля этой цели, самую чистую, самую бесплотную, самую идеальную из грез,которыми любовь заполняла его мозг. Он называл это "писать к ней". Но не следует думать, что его ум пришел в расстройство. Напротив. Онутратил способность работать и настойчиво идти к определенной цели, но болеечем когда-либо отличался проницательностью и справедливостью суждений,Мариус видел в спокойном и верном, хотя и необычном освещении все, чтопроисходило перед его глазами, даже события или людей, наиболее для негобезразличных; он воспринимал все верно, но с какой-то нескрываемой имудрученностью и откровенным равнодушием. Его разум, почти утратившийнадежду, парил на недосягаемой высоте. При таком состоянии его ума ничто не ускользало от него, ничто необманывало; каждое мгновение он прозревал сущность жизни, человечества исудьбы. Счастлив даже в тоске своей тот, кому господь даровал душу,достойную любви и несчастия! Кто не видел явлений этого мира и сердцачеловеческого в таком двойном освещении, тот не видел ничего истинного иничего не знает. Душа любящая и страдающая - возвышенна. Но дни сменялись днями, а нового ничего не было. Мариусу казалось, чтотемное пространство, которое ему оставалось пройти, укорачивается с каждыммгновением. Ему чудилось, что он уже отчетливо различает край бездоннойпропасти. - Как! - повторял он. - И я ее перед этим не увижу? Если двинуться по улице Сен-Жак, оставив в стороне заставу, и некотороевремя идти вдоль прежнего внутреннего бульвара с левой его стороны, тодойдешь до улицы Санте, затем до Гласьер, а далее, не доходя до речкиГобеленов, вы видите нечто вроде поля, которое в длинном и однообразномпоясе парижских бульваров представляет собой единственное место, гдеРейсдаль поддался бы соблазну отдохнуть. Все там исполнено прелести, источник которой неведом: зеленый лужок,над которым протянуты веревки, где сушится на ветру разное тряпье; старая,окруженная огородами ферма, построенная во времена Людовика XIII, с высокойкрышей, причудливо прорезанной мансардами; полуразрушенные изгороди; вода,поблескивающая между тополями; женщины, смех, голоса; на горизонте -Пантеон, дерево возле Школы глухонемых, церковь Валь-де-Грас, черная,приземистая, причудливая, забавная, великолепная, а в глубине - строгиечетырехугольные башни Собора Богоматери. Местечко это стоит того, чтобы на него посмотреть, поэтому-то никто ине приходит сюда. Изредка, не чаще чем раз в четверть часа, здесь проезжаеттележка или ломовой извозчик. Однажды уединенные прогулки Мариуса привели его на этот лужок у реки. Втот день на бульваре оказалась редкость - прохожий. Мариус, пораженный дикимочарованием местности, спросил его: - Как называется это место? Прохожий ответил: - Жаворонково поле. И прибавил: - Это здесь Ульбах убил пастушку из Иври. После слова "Жаворонково" Мариус ничего больше не слышал. Пороючеловеком, погрузившимся в мечты, овладевает внезапное оцепенение - дляэтого довольно какого-нибудь одного слова. Мысль сразу сосредоточивается наодном образе и неспособна ни к какому другому восприятию. "Жаворонок" -название, которым в глубокой своей меланхолии Мариус заменил имя Урсулы."Ax! - сказал он в каком-то беспричинном изумлении, свойственномтаинственным беседам с самим собой. - Так это ее поле! Здесь я узнаю, гдеона живет". Это было бессмысленно, но непреодолимо. И он каждый день стал приходить на Жаворонково поле.