Глава девятнадцатая. Остерегайтесь темных углов

Окинув взглядом убогие кровати, на которых теперь никто не лежал, Белыйспросил: - Как себя чувствует бедное раненое дитя? - Плохо, - отвечал Жондрет с горькой и признательной улыбкой, - оченьплохо, сударь. Старшая сестра повела ее в больницу Бурб на перевязку. Вы ихувидите, они сейчас вернутся. - А госпоже Фабанту как будто лучше? - продолжал Белый, рассматриваяпричудливый наряд тетки Жондрет, которая, стоя у двери, словно она ужесторожила выход, уставилась на него с угрожающим, чуть ли не воинственнымвидом. - Она смертельно больна, - заявил Жондрет. - Но что поделаешь, сударь?У нее столько мужества, у бедняжки! Это не женщина, а бык. Супруга Жондрета, растроганная комплиментом, воскликнула с жеманствомчудовища, которому польстили: - Ты слишком добр ко мне, голубчик Жондрет! - Жондрет? - удивился г-н Белый. - Я полагал, что вас зовут Фабанту? - Фабанту, а по сцене - Жондрет, - нашелся муж. - Псевдоним артиста. Взглянув на супругу, он пожал плечами, но так, чтобы не заметил Белый,и снова затянул слащавым, воркующим голосом: - Мы с моей милой женушкой всегда жили душа в душу! Что бы у насоставалось, не будь этого утешения? Мы так несчастны, сударь! Руки есть, аработы нет. Душа горит, а заняться нечем. Я не знаю, о чем думаетправительство, но, честное слово, сударь, я не якобинец, не какой-нибудьгорлопан республиканец, я не против властей, но если бы посадили меня вместоминистров - честное благородное слово, все пошло бы по-другому. Вот я, кпримеру, послал дочек обучаться картонажному ремеслу. Вы скажете: "Какремеслу?" Да, ремеслу, грубому ремеслу, чтобы у них был кусок хлеба. Видите,до чего мы докатились, мой благодетель! До какого унижения! И это послетого, кем мы были! У нас ничего не осталось от прежнего благополучия.Ничего, кроме одной-единственной вещи, кроме картины; но как ни дорожу яэтой картиной, а придется ее спустить, ведь жить-то надо! Что ни говори, ажить надо! Пока Жондрет разглагольствовал с какой-то нарочитой торопливостью, чтоне соответствовало настороженному и сосредоточенному выражению его лица,Мариус поднял глаза и увидел в углу комнаты мужчину, которого до сих пор незамечал. Человек, должно быть, недавно вошел, и так тихо, что даже не былослышно скрипа двери. На нем была лиловая вязаная фуфайка, старая,заношенная, грязная, изодранная, зиявшая прорехами, широкие плисовые штаны игрубые носки; он был без рубашки, с голой шеей, голыми татуированнымируками; лицо у него было вымазано сажей. Скрестив руки, он молча сидел наближайшей кровати за теткой Жондрет, так что его почти не было видно. Повинуясь внутренней магнетической силе, которая направляет наш взгляд,Белый посмотрел в угол почти одновременно с Мариусом. Он не мог удержатьсяот удивленного жеста, что сразу заметил Жондрет. - Ага, понимаю! - с особой предупредительностью воскликнул Жондрет,застегивая на себе пуговицы. - Вы изволите глядеть на ваш редингот? Он идетмне! Ей-богу, очень идет! - Что это за человек? - спросил Белый. - Это? - протянул Жондрет. - Это так, сосед. Не обращайте на неговнимания. Вид у соседа был странный. Но в предместье Сен-Марсо расположенонесколько химических заводов. У рабочих бывают черные лица. Впрочем, всянаружность Белого говорила о полном доверии, в нем не чувствовалось и тенистраха. - Простите, о чем это вы начали говорить, господин Фабанту? - Я говорил, мой дорогой покровитель, - подхватил Жондрет, облокотясьна стол и вперив в Белого неподвижный и ласковый взгляд, слегка напоминавшийвзгляд удава, - я говорил, что у меня продается картина. Чуть скрипнула дверь. Вошел второй мужчина и уселся на постели, затеткой Жондрет. У него, как и у первого, были голые руки и черное от сажиили чернил лицо. Хотя этот человек в буквальном смысле слова проскользнул в комнату,Белый заметил и его. - Не беспокойтесь, - продолжал Жондрет, - это здешние жильцы. Итак, яговорил, что у меня сохранилась ценная картина... Вот, сударь, извольтепоглядеть. Он поднялся, подошел к стене, где стояла на полу упоминавшаяся намикартина, и, повернув ее лицом, опять прислонил к стене. При слабом светесвечи это казалось чем-то похожим на живопись. Однако, что изображалакартина, Мариус не мог разобрать, так как Жондрет загораживал ее; онразглядел только грубую мазню, нечто вроде человеческой фигуры на переднемплане; все это было намалевано с кричащей яркостью балаганного занавеса илиширмы марионеточного театра. - Что это такое? - спросил Белый. Жондрет воскликнул с восторгом: - Произведение мастера, картина огромной ценности, благодетель! Ядорожу ею не меньше, чем своими дочерьми, она мне многое напоминает! Но яуже говорил вам и опять скажу: нужда заставляет, придется ее спустить. Было ли это случайно, или потому, что он начал испытывать беспокойство,но только г-н Белый перевел взгляд с картины в глубину комнаты. Там ужеоказалось четыре человека - трое сидели на кровати, один стоял у дверей; всечетверо - с голыми руками, неподвижные, с выпачканными лицами. Один изсидевших на кровати прижался к стене и закрыл глаза; могло показаться, чтоон спит. Это был старик, его седые волосы над черным лицом производилижуткое впечатление. Двое других казались молодыми. Один был бородатый,другой лохматый. Все были разуты - кто в носках, кто босиком. Жондрет заметил, что Белый не спускает глаз с этих людей. - Это друзья. Живут по соседству, - сказал он. - Они все чумазые,потому что копаются в саже. Эти ребята-трубочисты. Не стоит обращать на нихвнимания, благодетель, лучше купите у меня картину. Сжальтесь над моейнищетой. Я вам ее отдам недорого. Во сколько вы ее оцените? - Но ведь это вывеска с кабачка, ей цена не больше трех франков, -проговорил г-н Белый, пристально, с настороженным видом, глядя в глазаЖондрета. - При вас ли бумажник? - вкрадчивым голосом спросил Жондрет. - С менядовольно будет тысячи экю. Белый встал во весь рост, прислонился к стене и пробежал глазами покомнате. Слева от него, между ним и окном, находился Жондрет, справа междуним и дверью, жена Жондрета и четверо мужчин. Все четверо не шевелились икак будто даже не замечали его. Жондрет снова жалобно заскулил, обводя всехблуждающим взглядом, так что Белому могло показаться, будто от нищеты уэтого человека помутился рассудок. - Если вы не купите у меня картину, дорогой благодетель, - продолжалныть Жондрет, - я пропал, мне останется одно: броситься в воду. Подуматьтолько: ведь я мечтал обучить дочек картонажному искусству, оклеиваньюкоробок для новогодних подарков. Не тут-то было! Оказывается, для этогонужен верстак с бортом, чтобы стекла не падали на пол, нужна печь по особомузаказу, посудина с тремя отделениями для разных сортов клея: погуще - длядерева, пожиже - для бумаги или для материи, нужен резак для заготовкикартона, колодка, чтобы прилаживать его, молоток - заколачивать скрепки,кисти и всякая чертовщина. И все для того, чтобы заработать четыре су вдень! А корпеть надо четырнадцать часов. Каждую коробку раз по тринадцатьбрать в руки. Да смачивать бумагу, да нигде не насажать пятен, да разодеватьклей. Проклятая работа! И за все - четыре су в день! Разве на это проживешь? Причитая, Жондрет не глядел на Белого, а тот пристально егорассматривал. Глаза Белого были устремлены на Жондрета, глаза Жондрета - надверь. Мариус с напряженным вниманием следил за ними обоими. Белый как будтоспрашивал себя: "Не умалишенный ли это?" Жондрет несколько раз и на разныелады повторил тягучим, умоляющим голосом: "Мне остается одно: броситься вводу. Я уже недавно спустился было на три ступеньки у Аустерлицкого моста!" Вдруг его мутные глаза вспыхнули отвратительный блеском, этотнизкорослый человечек выпрямился и стал страшен; он шагнул навстречу Беломуи крикнул громовым голосом: - Все это вздор, не в этом дело! Вы меня узнаете?