Глава шестнадцатая, в которой читатель услышит песенку на английский мотив, модную в 1832 году

Мариус присел на кровать. Было, пожалуй, около половины шестого. Толькополчаса отделяли его от того, что должно было свершиться. Он слышал, какпульсирует кровь в его жилах, - так в темноте слышится тиканье часов. Ондумал о двойном наступлении, которое готовилось в эту минуту под прикрытиемтемноты: с одной стороны приближалось злодейство, с другой - надвигалосьправосудие. Страха он не испытывал, но не мог подумать без содрогания о том,что вот-вот должно произойти. Как это всегда бывает при внезапномстолкновении с событием, из ряда вон выходящим, ему казалось, что весь этотдень - лишь сон, и только ощущая холодок двух стальных пистолетов, лежавшихв жилетных карманах, он убеждался, что не является жертвой кошмара. Снег перестал; луна, выходя из тумана, становилась все ярче, и еесияние, сливаясь с серебряным отблеском снега, наполняло комнату сумеречноймглой. У Жондретов горел огонь. Через щель в перегородке пробивался багровыйлуч света, казавшийся Мариусу кровавым. Было ясно, что этот луч - не от свечи. Между тем из комнаты Жондретовне доносилось ни шороха, ни звука, ни слова, ни вздоха, - там царилаледенящая душу, глухая тишина; и не будь этого света, можно было быподумать, что рядом склеп. Мариус тихонько снял ботинки и сунул их под кровать. Прошло несколько минут. Вдруг внизу скрипнула дверь, и Мариус услышалгрузные шаги, протопавшие по лестнице и пробежавшие по коридору; со стукомприподнялась щеколда: это вернулся Жондрет. Сразу послышались голоса. Семья, как оказалось, была в сборе, но вотсутствие хозяина все притихли, словно волчата в отсутствие волка. - Вот и я, - сказал Жондрет. - Добрый вечер, папочка! - завизжали дочки. - Ну как? - спросила жена. - Помаленьку, - отвечал Жондрет, - но я прозяб, как собака, ногиокоченели. Ага, ты приоделась! Правильно. Надо, чтобы твой вид внушалдоверие. - Я готова, могу идти. - Ничего не забудешь из того, что я тебе сказал? Вес сделаешь, какнадо? - Будь спокоен. - Дело в том... - сказал Жондрет. И не закончил фразу. Мариусу было слышно, что он положил на стол что-то тяжелое, по всейвероятности - купленное им долото. - Кстати, вы уже поели? - спросил Жондрет. - Да, - ответила жена. - У меня были три больших картофелины и соль. Яих испекла, - спасибо, огонь еще был. - Отлично, - сказал Жондрет. - Завтра поведу всех вас обедать. Закажемутку и всякую всячину. Пообедаете по-королевски, не хуже Карла Десятого. Всеидет как нельзя лучше! И, понизив голос, добавил: - Мышеловка открыта. Коты начеку. И еще тише: - Сунь-ка это в огонь. Мариусу было слышно, как потрескивают угли, которые помешиваликаминными щипцами или каким-то железным инструментом. - Дверные петли смазала, чтобы не скрипели? - спросил Жондрет. - Да, - ответила жена. - Который теперь час? - Скоро шесть. Недавно пробило половину шестого на Сен-Медаре. - Черт возьми! - воскликнул Жондрет. - Девчонкам пора идти караулить.Эй вы, идите-ка сюда, слушайте! Они зашушукались. Потом снова послышался громкий голос Жондрета: - Бюргонша ушла? - Да, - ответила жена. - Ты уверена, что у соседа никого нет? - Он с утра не возвращался. Ты сам отлично знаешь, что в это время онобедает. - Ты в этом уверена? - Уверена. - Все равно, - сказал Жондрет, - невредно сходить и взглянуть, нет лиего. Ну-ка, дочка, возьми свечу и прогуляйся туда. Мариус опустился на четвереньки и бесшумно заполз под кровать. Едва успел он свернуться в комочек, как сквозь щели в дверях просочилсясвет. - Па-ап, его нет! - раздалось в коридоре. Мариус узнал голос старшей дочери Жондрета. - Ты входила в комнату? - спросил отец. - Нет, - ответила дочь, - но раз ключ в дверях, значит, он ушел. - А все-таки войди! - крикнул отец. Дверь отворилась, и Мариус увидел старшую девицу Жондрет со свечой вруке. Она была такая же, как и утром, но при этом освещении казалась ещеужаснее. Она направилась прямо к кровати, и Мариус пережил минуту неописуемойтревоги. Но над кроватью висело зеркало, к нему-то она и шла. Она встала нацыпочки и погляделась в него. Из соседней комнаты доносился лязгпередвигаемых железных предметов. Она пригладила волосы ладонью и заулыбалась сама себе в зеркало,напевая своим надтреснутым, замогильным голосом: Семь или восемь дней пылал огонь сердечный, И, право, стоило, чтоб он и впредь не гас! Ах, если бы любовь могла быть вечной, вечной! Но счастье лишь блеснет и покидает нас. Мариус дрожал от страха. Ему казалось невозможным, чтобы она неуслышала его дыхания. Она приблизилась к окошку и, окинув взглядом улицу, с обычным своимполубезумным видом громко проговорила: - Надел Париж белую рубаху и стал уродиной! Она снова подошла к зеркалу и снова начала гримасничать, разглядываясебя то прямо, то в профиль. - Ну что же ты? - крикнул отец. - Куда запропастилась? - Сейчас! Смотрю под кроватью и под другой мебелью, - отвечала она,взбивая волосы. - Никого. - Дуреха! - заревел отец. - Сейчас же сюда! Нечего время терять. - Иду! Иду! Им вечно некогда! - сказала она и стала напевать: Вы бросили меня, ушли дорогой славы, Но сердцем горестным везде я там, где вы... Кинув прощальный взгляд в зеркало, она вышла, закрыв за собою дверь. А через минуту Мариус услышал топот босых ног по коридору и голосЖондрета, кричавшего вслед девушкам: - Смотрите хорошенько! Одной сторожить заставу, другой - угол МалойБанкирской. Ни на минуту не терять из виду дверь дома, и как что-нибудьзаметите, сейчас же сюда! Пулей! Ключ от входной двери у вас. Старшая проворчала: - Попробуй покарауль босиком на снегу! - Завтра у вас будут коричневые шелковые полусапожки! - сказал отец. Девушки спустились с лестницы, и через несколько секунд стукзахлопнувшейся внизу двери оповестил о том, что они вышли. В доме остались Мариус, чета Жондретов и, вероятно, те таинственныеличности, которых Мариус заметил в полутьме, за дверью пустовавшей каморки.