Глава седьмая. Стратегия и тактика

С тяжелым сердцем Мариус собрался уже было спуститься со своегоимпровизированного наблюдательного пункта, как вдруг внимание его привлекшум; это удержало его. Дверь чердака внезапно распахнулась. На пороге появилась старшая дочь. Она была обута в грубые мужские башмаки, запачканные грязью,забрызгавшей ее до самых лодыжек, покрасневших от холода, и куталась встарый дырявый плащ, которого Мариус еще час тому назад на ней не видел,она, очевидно, оставила его тогда за дверью, чтобы внушить к себе большесострадания, а потом, должно быть, снова накинула. Она вошла, хлопнуладверью, остановилась, чтобы перевести дух, потому что совсем запыхалась, итолько после этого торжествующе и радостно крикнула: - Идет! Отец поднял глаза, мать подняла голову, а сестра не шелохнулась. - Кто идет? - спросил отец. - Тот господин. - Филантроп? - Да. - Из церкви святого Иакова? - Да. - Тот самый старик? - Да. - И он придет? - Сейчас. Следом за мной. - Ты уверена? - Уверена. - В самом деле придет? - Едет в наемной карете. - В карете! Да это настоящий Ротшильд! Отец встал. - Почему ты так уверена? Если он едет в карете, то почему же тыочутилась здесь раньше? Дала ты ему по крайней мере адрес? Сказала, что нашадверь в самом конце коридора, направо, последняя? Только бы он не перепутал!Значит, ты его застала в церкви? Прочел он мoe письмо? Что он тебе сказал? - Та-та-та! Не надо пороть горячку, старина, - ответила дочка. -Слушай: вхожу я в церковь; благодетель на своем обычном месте; отвешиваюреверанс и подаю письмо; он читает и спрашивает: "Где вы живете, дитя мое?""Я провожу вас, сударь", - говорю я. А он: "Нет, дайте ваш адрес, моя дочьдолжна кое-что купить, я найму карету и приеду одновременно с вами". Я даюему адрес. Когда я назвала дом, он словно бы удивился и как будтопоколебался, а потом сказал: "Все равно я приеду". Служба кончилась, явидела, как они с дочкой вышли из церкви, видела, как сели в фиакр, и я,конечно не забыла сказать, что наша дверь последняя, в конце коридора,направо. - Откуда же ты взяла, что он приедет? - Я сию минуточку видела фиакр, он свернул с Малой Банкирской улицы.Вот я и пустилась бегом. - А кто тебе сказал, что это тот самый фиакр? - Да ведь я же заметила номер! - Ну-ка, скажи, какой? - Четыреста сорок. - Так. Ты, девка, не дура. Девушка дерзко взглянула на отца и, показав на свои башмаки,проговорила: - Может быть, и не дура, но только я не надену больше этих дырявыхбашмаков, очень они мне нужны, - во-первых, в них простудиться можно, апотом грязища надоела. До чего противно слышать, как эти размокшие подошвычавкают всю дорогу: чав, чав, чав! Уж лучше буду босиком ходить. - Верно, - ответил отец кротким голосом, в противоположность грубомутону дочки, - но ведь тебя иначе не пустят в церковь. Бедняки обязаны иметьобувь. К господу богу вход босиком воспрещен, - добавил он желчно. Затем,возвращаясь к занимавшему его предмету, спросил: - Так ты уверена, вполнеуверена, что он придет, а? - За мной по пятам едет, - сказала она. Старик выпрямился. Лицо его словно озарилось сиянием. - Слышишь, жена? - крикнул он. - Наш филантроп сейчас будет тут. Гасиогонь. Мать, опешив, не двигалась с места. Отец с ловкостью фокусника схватил стоявший на камине кувшин с отбитымгорлышком и плеснул воду на головни. Затем, обращаясь к старшей дочери, приказал: - Тащи-ка солому из стула! Дочь не поняла. Схватив стул, он ударом каблука выбил соломенное сиденье. Нога прошланасквозь. - На дворе холодно? - спросил он у дочки, вытаскивая ногу из пробитогосиденья. - Очень холодно. Снег валит. Он обернулся к младшей дочери, сидевшей на кровати у окна, и заорал: - Живо! Слезай с кровати, лентяйка! От тебя никогда проку нет! Выбивайстекло! Девочка, дрожа, спрыгнула с кровати. - Выбивай стекло! - повторил он. Она застыла в изумлении. - Слышишь, что тебе говорят? Выбей стекло! - снова крикнул отец. Девочка с пугливой покорностью встала на цыпочки и кулаком ударила вокно. Стекло со звоном разлетелось на мелкие осколки. - Хорошо, - сказалотец. Он был сосредоточен и решителен. Быстрый взгляд его обежал все закоулкичердака. Ни дать ни взять полководец, отдающий последние распоряжения передбитвой. Мать, еще не произнесшая ни звука, встала и спросила таким тягучим иглухим голосом, будто слова застывали у нее в горле: - Что это ты задумал, голубчик? - Ложись в постель! - последовал ответ. Тон, каким это было сказано, не допускал возражения. Жена повиноваласьи грузно повалилась на кровать. В углу послышался плач. - Что там еще? - закричал отец. Младшая дочь, не выходя из темного закутка, куда она забилась, показалаокровавленный кулак. Она поранила руку, разбивая стекло; тихоньковсхлипывая, она подошла к кровати матери. Тут настал черед матери. Она вскочила с криком: - Полюбуйся! А все твои глупости! Она из-за тебя порезалась. - Тем лучше, это было мною предусмотрено, - сказал муж. - То есть как тем лучше? - завопила женщина. - Молчать! Я отменяю свободу слова, - объявил отец. Оторвав от надетой на нем женской рубашки холщовый лоскут, он наспехобмотал им кровоточившую руку девочки. Покончив с этим, он с удовлетворением посмотрел на свою изорваннуюрубашку. - Рубашка тоже в порядке. Все выглядит как нельзя лучше. Ледяной ветер свистел в окне и врывался в комнату. С улицы проникалтуман и расползался по всему жилищу; казалось, чьи-то невидимые пальцынезаметно укутывают комнату в белесую вату. В разбитое окно было видно, какпадает снег. Холод, который предвещало накануне солнце Сретенья, и в самомделе наступил. Старик огляделся, словно желая удостовериться, нет ли каких-либоупущений. Взяв старую лопату, он забросал золой залитые водой головни, чтобыих совсем не было видно. Затем, выпрямившись и прислонившись спиной ккамину, сказал: - Ну, теперь мы можем принять нашего филантропа.