Послание пятнадцатое

7.03.2005

Девятый класс был разгильдяйским. Объединили наши 8^а и 8^б классы, так как несколько человек выбыли, и класс стал в 40 человек, а чтоб иметь два класса, нужно было иметь 42 ученика. Учителям стало труднее. Опросы сделали письменными. А к нам пришла вольготность. Учителя говорили: «Спасайтесь, кто как сможет». А мы даже договаривались, кто будет отвечать завтра, и тянуть руку, а кто может побалбесничать. Бывали и осечки. Правда математику, физику и литературу я не запускала, так как эти предметы сдавать в институт. Но уровень обучения снизился, и у меня много четверок появилось, а 8-й ведь на пятерки закончила. Так прошел девятый класс, учеба, школьные вечера, изредка кино, Новый год. Как проходили новогодние праздники, я написала в заметке «Память сердца» в газету. Помню вот один Новый год таким. По-моему это тоже было в 9-ом классе. Мы уговорили мальчишек привезти из леса штук шесть елочек из посадок и сделали в свободном небольшом классе комнату отдыха. Лампочку покрасили в синий цвет, на потолок и стены приклеили звезды, а к елкам мальчишки приделали кресты и прикрепили к полу. Получился ночной лесок с голубоватым небом для влюбленных парочек. А в основном большом классе была большая елка, там был костюмированный бал и наши новогодние представления. Так мы фантазировали.

Но пришла весна. Разлив. Первомай. И в дом пришло первое большое горе. Трагически погиб наш дедушка – Петров Григорий Сергеевич.

Здесь нужно оговориться, что дедушка был запойным пьяницей. Правда, странно запойным. Запои случались раз в 4-5 лет. Мама говорила, что, когда они жили в Куйбышеве, его даже с работы снимали за запой. Но с 1942 года, когда они к нам приехали, и по май 1951 года я помню только два случая. Первый раз я об этом услышала осенью 1942 года. У нас уродилось много арбузов, и бабушка иногда несколько штук выносила к забору школьного сада, что выходит на площадь, чтобы продать. И вот однажды бабушка попросила меня, первоклашку, постоять с арбузами. А сама пошла в центр поискать дедушку. «Что-то давно не идет с работы, уж не выпил ли?» – сказала она. Больше я ничего не помню. Пьяным его не видела. И потом уже в классе седьмом или восьмом прихожу вечером из школы и вдруг вижу, что дедушка на четвереньках барахтается в снегу и говорит: «боты-моты». Я побежала домой, сказала и, очевидно, папа с мамой или с бабушкой отвели его в их избушку во дворе, где они жили. Я уже писала, что избушку дедушка переделал из баньки. Привел ее в жилое помещение. По разговорам дедушка еще несколько дней выпивал и закончил. Однажды даже какую-то одежку принес бабушке и сказал: «Вот купил у мужика, ему опохмелиться надо, а я у тебя ни одной вещи не пропил». Бабушка говорила, что после нескольких дней запоя, дедушка все прекращал, начинал работать, подрабатывать (он клеил галоши, чинил обувь), и все проходило на годы. А в дни праздников, когда папа его приглашал к столу (а семья у нас была непьющая) он выпивал рюмочку, и это не имело никаких последствий. Но погиб косвенно все-таки от водки.

В Борском, как и во всей стране, все работающие люди 1-го мая шли на демонстрации, а у нас еще и на торжественный митинг на стадионе. Мама с папой шли в свои организации, мы в школу и потом по классам на стадион, а дедушка пошел в свое автохозяйство. Надел выходной костюм, новые сапоги. Бабушка ему сказала: «Дед, какой ты у меня еще прямой, стройный, приходи побыстрей с демонстрации». Он пообещал. Было ему 72 года. Он гордился, что был одного года со Сталиным (1879 год).

А в Борском была традиция: после демонстрации ехать или идти, у кого не на чем, на маевки целыми организациями. Если весна ранняя, то маевки были за рекой Самаркой. Это ближе к дому. Если весна поздняя, и за Самаркой еще сыро, то маевки проходили в бору. Там и тепло, и сухо, и подснежники. В 1951 году было по-летнему тепло, маевки были за Самаркой. Мама с папой уехали со своими сослуживцами, а шоферы деда уговорили поехать с ними. Они любили деда. Посулили, что недолго будут на маевке. Там, конечно, хорошо выпили. Пели и плясали. И был такой момент. Один парень подходит к деду и говорит: «Дед, еще выпить хочется, давай пропьем мои часы». Дед: «Нет. Я вещей не пропиваю, дай мне часы, они у меня целее будут». Взял часы и положил во внутренний карман пиджака. Пришло время ехать домой. Все погрузились, дед тоже. Машина была грузовая, открытая. Поехали. Люди на машине плясали. Дед сидел близко к кабине. По прошествии пути через некоторое время шофер грузовика остановил машину и попросил: «Сейчас будет трудный участок, потише себя ведите, не пляшите». Дед, когда машина остановилась, видно хотел приподняться, облокотиться о борт, а когда она потихоньку тронулась, локти его соскользнули, и он начал падать за борт. Женщины стали его удерживать, тянуть назад да не удержали. А он потихоньку сполз вниз под заднее колесо этой же машины. Свидетелем был какой-то велосипедист, ехавший за машиной. Смерть наступила мгновенно. Шофер тут же остановился и вышел, он не мог понять через что он переехал, ведь на дороге ничего не было. И удивительно, полы пиджака распахнулись и часы, про которые дед сказал: «У меня целее будут», остались действительно целы. Мама с папой вернулись с маевки раньше. Помню, что было еще светло, к нам приходят люди и спрашивают маму, говорят о несчастье. Мама успела крикнуть: "Не говорите бабушке", - и потеряла сознание. Потом пришли еще и соседи. Бабушке говорили, что он еще жив, но состояние тяжелое, может калекой будет, подготавливали ее постепенно к самому тяжелому известию. Папа тоже был немножко выпивши, и в этой бессмысленной сутолоке пошел доить корову. Потом женщины говорят: "Митрофанович-то, в рукава доит, и взяли бразды правления в свои руки и подоили корову. Дедушку до похорон не привозили, делали вскрытие. Я помню Вовку, ему ведь 11 лет было. Он сидел почему-то на полу в большой комнате около голландки очень растерянный и спрашивал: "Это у нас дедушки уже никогда, никогда не будет?" В день похорон он куда-то пропал. Его даже на машине по Борскому искали. Нашли одного, сидящего на песке перед Самаркой. Привезли. Потом на кладбище тоже ушел от народа, сидел один на каком-то камне. Видно для его психики это было очень трудно. Такое вот событие было в конце девятого класса.

За два дня до этого было мое семнадцатилетие, но я его совсем не помню. Очевидно, это был обычный праздничный стол с пирогом со щавелем и плюшками, чай, а вечером школьный вечер, если он приходился на пятницу или субботу. А дальше было лето с огородами, поливками и прополками. Конечно, с Потапкой, арбузами. Помню, мама с папой в жаркий выходной день тоже пришли на Потапку. Мама разрезала арбуз и позвала: "Вовочка!". А он подошел и говорит:

- Не зови меня Вовочка.

- А как же?

- Вовка.

А вот помню такой смешной случай. Я в сенях в тазу мыла мелкую картошку. Очевидно, для того чтобы сварить курам. Гоняла ее по тазу и напевала (а как я пою без слуха?!!!): "По диким степям Забайкалья". Вбегает по лесенке со двора шустрая Галинка. Видит картинку моего мытья и говорит: "Эх, Нелька, песню ты какую выбрала. Надо ведь: "Вьется дымка золотая придорожная, эх, ты радость, молодая, невозможная". Такая вот у нас Галинка! Присела со мной к тазу, и вмиг все перемыли.

У Галинки была своя компания очень активных девчонок. Они были более спортивные, ходили в лодочные походы по Потапке. Она ведь уже перешла в 8-й класс. А зимой их компания ходила в стрелковый кружок. Пальто у Галинки было перешито из папиной шинели. И она очень от этого страдала, видимо из-за цвета. Свой союз они называли ВЭМАГ (Валишка, Эмка, Майка, Алка, Галинка). А по фамилиям это были: Валишка Черникова, Эмка Кутырова, Майка Борисова, Алка Травкина, Галинка Целищева. Все имена тогда были с суффиксом "к".

А для меня это было последнее беззаботное и безмятежное лето перед десятым трудным годом учебы и дальнейшими мытарствами поступления в ВУЗ. Зато уже началось серьезное увлечение литературой. В это лето я очень полюбила В. Маяковского. Это потом вылилось в то, что в первые зимние студенческие каникулы, приехавши из Москвы, взяв в Парткабинете полное собрание сочинений поэта, все его прочитала. Жаль, что в те годы не было у нас ни Цветаевой, ни Пастернака, ни Мандельштама, ни Ахматовой. Об Ахматовой мы узнали только из доклада Жданова «О журналах "Звезда" и "Ленинград" (я тогда была в 10 классе). Саму же Ахматову взять почитать было негде. Как все это горько. Взрослые дяди так "пудрили" мозги нам детям, не давая нам прочесть подлинного. Есенина-то я узнала из сборничка (довоенного) стихов, который мне подарил в это лето один фронтовик - Миша Антимонов. Есенин в наши годы был запрещенным.

Всего Вам хорошего. Ваша мама.