Глава II экономическое общество

Новая философия права, как известно, первоначально исходила от личного начала. Природа отдельного лица и его права полагались в основание всей системы человеческих отношений; общежитие с его требованиями выводилось из соглашения лиц. Англофранцузская философия XVIII века довела это направление до крайних пределов. Лицо, с его правами и интересами, сделалось краеугольным камнем всего общественного здания. Права были объявлены неприкосновенными и неотчуждаемыми; все общественные отношения и все государственные учреждения строились на основании договора, и все, что противоречило договорному началу, отвергалось как незаконное.

В XIX веке произошла реакция против этого взгляда. Философы-идеалисты, не отвергая личного начала, указали на то, что рядом с ним существует и начало общественное, связывающее лицо, и столь же свойственное человеческой природе, как и первое. Они доказали, что человеческие общества возникают не из договора разрозненных единиц, соединяющихся добровольно во имя взаимной пользы, и из вечно присущих человеку потребностей и отношений, в силу которых соединенные в общества лица искони понимали и всегда понимают себя как нечто единое. С этой точки зрения, в государстве стали видеть не внешнее только собрание самостоятельных единиц, связанных добровольным согласием, а органический союз, которого отдельные лица являются членами и который живет и развивается как одно целое. Сколько нам известно, Фихте первый назвал государство организмом. Но не отличая еще государства от общества, он подводил под это понятие все общественные отношения. Вследствие этого человек, в его системе, перестал быть самостоятельным и свободным лицом; он сделался подчиненным членом высшего целого, которое управляло всеми его действиями. Отсюда крайнее противоречие в политической теории Фихте. Он исходил от свободы лица, а в результате выходило, что лицо должно вечно ходить по струнке, как орудие чужой воли и чужих целей*.

______________________

* См. мою "Историю политических учений", часть 3.

______________________

Эта односторонность, которая, в противоположность индивидуалистическому воззрению XVIII века, вела к поглощению лица обществом, была исправлена последующим развитием идеалистической философии. Понятие о государстве как организме, то есть как о духовном теле, составляющем одно живое целое, а не только внешнее собрание единиц, сохранилось в науке; но рядом с этим признана была и самостоятельная сфера для свободной деятельности лиц. Человек не поглощается всецело государством, которого он состоит свободным, хотя и подчиненным членом: он живет и действует и в других союзах, в семействе, в гражданском обществе, в церкви, и все эти союзы, подчиняясь государству в том, что касается совокупных интересов, сохраняют, однако, свою самостоятельность, каждый в своей частной сфере, и руководятся собственно им присущими, а не налагаемыми на них извне началами. Человеческое общество, с этой точки зрения, не образует единого организма, подобно отдельной особи, в которой члены существуют только для целого, не имея собственной, самостоятельной жизни. Человеческое общество представляет собою сложное духовное явление; в нем живут и действуют различные самостоятельные группы и союзы, более или менее тесно связанные внутри себя и имеющие каждый свое жизненное начало. Задача и тут заключается не в смешении разнородных областей и не в поглощении одной другою, а в высшем, гармоническом соглашении разнообразных стремлений и интересов, причем существенная роль должна быть предоставлена свободе, которая составляет внутреннее движущее и одухотворяющее начало всякого истинно человеческого общежития. Это выработанное идеализмом воззрение заключает в себе, можно сказать, совершенно правильное решение общественного вопроса. Дальнейшая задача науки состоит в том, чтобы разобравши природу и свойства каждой из этих частей и групп, определить как управляющие ими начала, так и отношения их к другим группам и к содержащему их целому. Но для исполнения этой задачи недостаточно понятия об организме, которое, будучи заимствовано из физического мира, не заключает в себе самого существенного из человеческих элементов, свободы. Конечно, и в общественных науках можно употреблять слово организм, прилагая его к обществу как целому, в противоположность вытекающему из свободы индивидуалистическому началу; но надобно точно определить, что именно оно означает и к какому разряду фактов оно прилагается. Если же мы под понятие об организме станем безразлично подводить все общественные явления, то мы получим совершенно ложное понятие об обществе, и практически придем к полному отрицанию свободы, или же мы останемся при неопределенных требованиях, из которых ровно ничего нельзя вывести. Последнее, как мы уже видели, составляет характеристическую черту школы Краузе, которая, хотя и отличает государство от общества, и в самом обществе различает отдельные сферы, но каждой из этих сфер и союзов присваивает название организма и требует органических между ними отношений. Кроме смутных понятий, не представляющих никакой точки опоры для научных исследований, в этом воззрении ничего нельзя найти.

В какой мере понятие об организме приложимо к государству, мы увидим ниже. Здесь речь идет собственно об экономическом обществе. И к нему нередко прилагается это понятие, и притом не только социалистами, которые хотят личное начало подчинить общественному, но также и экономистами, которые стоят на индивидуалистической точке зрения. Однако же экономисты, держась строго научной методы, делают это весьма осторожно. Так, например, Рошер говорит: "понятие об организме принадлежит, без сомнения, к самым темным. А потому я весьма далек от того, чтобы объяснять им понятие о народном хозяйстве; я желал бы только словом организм обозначить кратчайшее общее выражение многих задач, которые должны быть разрешены последующим исследованием". И он замечает при этом: "...это значило бы объяснять неизвестное еще более неизвестным! А между тем многие новейшие писатели думают, что они сказали нечто вполне удовлетворительное, когда они государство и проч. называют организмом"*.

______________________

* Roscher W. G. F. Grundlagen der Nationalokonomie. § 13 (13-е изд.).

______________________

Два признака Рошер считает существенно отличающими органическое действие от механического. Первый состоит в том, что в машине ясно отличаются причина и следствие, тогда как в организме действия обусловливаются взаимно, вследствие чего объяснение будет вращаться в круге, если мы не признаем высшего органического начала, которого оба действия составляют проявления. Так например, в механической области, мельница движется ветром, но сила ветра не зависит, в свою очередь, от мельницы. В народном же хозяйстве, подобно тому, что совершается в человеческом теле, успехи земледелия составляют необходимое условие для развития обрабатывающей промышленности и, в свою очередь, зависят от последней. К этой отличительной черте органических явлений присоединяется другая. Она заключается в том, что машина предполагает человеческий ум, который сознает ее движение и приносимую пользу, и устраивает ее сообразно с этою целью. В организмах, напротив, в этих "божественных машинах", по выражению Лейбница, естественные законы действуют прежде, нежели они сознаются. То же самое происходит и в народном хозяйстве, которое управлялось присущими ему естественными законами гораздо прежде, нежели они были сознаны человеком, причем, однако, нельзя упускать из виду, что эти законы, имея дело с свободными лицами, существенно отличаются от тех, которые господствуют в материальном мире.

Нельзя сказать, чтобы эти указанные Рошером признаки были выбраны удачно. Взаимодействие не составляет исключительной принадлежности организма; оно распространено как в механической, так и в физической области. Тела притягивают друг друга по одному и тому же закону. Все формы сцепления суть явления взаимодействия частиц. В гальванической батарее, если медь возбуждает электричество в цинке, то это обусловливается тем, что цинк, с своей стороны, возбуждает противоположное электричество в меди. В паровой машине, если пар движет поршень, то поршень, в свою очередь, направляет действие пара, вследствие чего он двигается взад и вперед. Точно так же поршень дает движение регулятору, а регулятор, с своей стороны, уравновешивает движение поршня. Еще менее можно утверждать, что естественные законы, действующие помимо сознания, составляют исключительную принадлежность организмов. Солнечная система не есть организм, а между тем движение совершается в ней в силу присущих ей естественных законов, действующих помимо сознания, без всякого извне устрояющего и направляющего разума.

Однако же эти неточности не имеют влияния на самый ход научного исследования. Если автор, употребляя известный термин, ясно обозначает, что именно он хочет этим сказать, и если указанные им признаки приходятся к предмету, то выбор неверного термина не имеет дальнейшего значения. Прилагая к народному хозяйству понятие организма, Рошер не хочет установить новую точку зрения, противопоставить то, что должно быть, тому, что есть; он просто исследует предмет, как он представляется в действительности, и характеризует раскрывающиеся в нем признаки.

На совершенно иную точку зрения становятся социалисты. Они в экономическом обществе видят единое целое, которое должно господствовать над частями, и в силу этого требования хотят изменить как существующие действительности экономических отношений, так и положения, признанные наукою на основания опыта.

Эта противоположность взглядов весьма ясно высказывается Родбертусом. Он утверждает, что наука доселе шла совершенно ложным путем: "вместо того чтобы отправляться от положения, что разделением труда общество связывается в одно неразрывное хозяйственное целое, вместо того чтобы с точки зрения этого целого приступать к объяснению отдельных политико-экономических понятий и явлений, вместо того чтобы в силу этих начал поставить во главе исследования понятия о народном (или общественном) имуществе, о народном производстве, о народном капитале, о народном доходе, с разделением его на поземельную ренту, прибыль капитала и заработную плату, и из этих общественных понятий вывести долю каждого лица, вместо всего этого политическая экономия не могла уйти от преувеличенной индивидуалистической наклонности времени. То, что в силу разделения труда составляет одно неразрывное целое, нечто общественное, что только предполагая подобное целое, может получить существование, она разорвала на клочки, и от этих клочков, от личного участия отдельных особей, она снова хотела взойти к понятию целого. Так например, она положила в основание понятие об имуществе отдельного лица, упустивши из виду, что имущество лица, находящегося в общении с другими через разделение труда, есть нечто совершенно иное, нежели имущество уединенно хозяйствующей особи... Она действовала так, как будто общество составляет только сумму различных хозяйственных единиц, математическое, а не нравственное целое, ибо именно последнее означает общественное целое, как будто оно само, народное хозяйство, составляет только собрание единичных хозяйств, а не органическое, совокупное хозяйство, которого отдельные органы, бесспорно, в настоящее время страдают еще под гнетом различных исторических отношений, даже таких, которые отчасти служат преградою самому праву лица"*.

______________________

* Rodberhis-Jagetzow К. I. Zur Beleuchtung der socialen Frage. S. 25-26.

______________________

Родбертус показывает, какие последствия должен иметь для науки этот измененный взгляд. Начавши с понятий о народном, или общественном труде, как совокупном действии связанных в одно неразрывное целое единичных сил, и о народном имуществе, как столь же неразрывно связанной совокупности произведенных трудом материальных благ, наука должна показать, каким образом это целое внутри себя распадается на отдельные отрасли, группы и наконец единичные предприятия. Она в этом целом должна различить народную территорию, народный капитал и наконец народный продукт, которого часть должна идти на возмещение потраченного капитала, а другая составляет народный доход, распределяющийся между членами сообразно с участием каждого в общем производстве. Наука должна затем показать, каким образом направление и движение народного производства, а равно и распределение произведений, зависят от установлений положительного права, и каким образом все это получило бы совершенно иной вид, если бы, сообразно с истинными понятиями об отношении целого к частям, каждому лицу присваивалась в собственность только приходящаяся на него доля народного дохода, а отнюдь не земля и капитал, которые должны оставаться собственностью общества. При таком устройстве все направления народного производства, сообразно с народными потребностями, должны бы были находиться в руках общественного учреждения, которое распоряжалось бы и доставлением продуктов потребителям, без всякого посредства купли или мены, а потому без денег. Весь народный доход при таком порядке распределялся бы между производителями, то есть работниками, сообразно с исполненною ими работою, взамен которой каждый мог бы получать из общественных магазинов соответствующую долю нужных для него предметов потребителя. Землевладельцы, капиталисты, все это бы исчезло; не было бы ни торговых кризисов, ни пауперизма, и множество предрассудков, затемняющих ныне истинное положение дела, уступили бы место ясному пониманию предмета.

Читатель видит, куда ведет понятие об организме как целом, владычествующем над частями. Но нетрудно заметить вместе с тем, что все это здание построено на воздухе. Понятие о народном труде, о народном имуществе и народном производстве, которые, по мнению Родбертуса, должны стоять во главе экономической науки, вытекают, по его уверению, из разделения труда, которое и работу, и имущество связывает в одно неразрывное целое. Между тем ничего подобного ни в теории, ни в действительности из разделения труда не вытекает. Разделение труда составляет основное экономическое начало, без которого немыслимо сколько-нибудь успешное производство. Оно состоит в том, что каждый производитель занимается своим делом и затем путем обмена приобретает от других все потребные для него предметы. В силу чего же установляется такой порядок? Просто в силу того, что каждый находит более выгодным заниматься одним делом, нежели все производить самому. Человек, искусный в сапожном ремесле, поселяется в деревне и делает сапоги; крестьяне охотно их покупают, а сапожник живет на приобретенные этим способом деньги: он у домовладельца нанимает квартиру, у землепашцев покупает хлеб, у мясника мясо, у лавочника колониальные товары, у портного платье. Таким образом происходит разделение труда, просто вследствие стремления каждого к своей личной выгоде. Но никакого общего хозяйства и общего имущества у сапожника с крестьянами, лавочником и портным из этих отношений не образуется. И хозяйство, и имущество остаются разделенными; происходит только обмен произведений.

То же самое в гораздо более обширных размерах совершается и между целыми странами. Англия получает хлеб из России, чай из Китая, кофе из Аравии, сахар из Вест-Индии, хлопок из Северной Америки и взамен этого сбывает в эти страны свои фабричные произведения; но из этого отнюдь не следует, что Англия со всеми этими странами связана в одно неразрывное целое и что для всех их надобно установить какой-нибудь общий хозяйственный департамент, который бы направлял производство и заведовал распределением имуществ. Утверждать, что из разделения труда вытекает что-нибудь, кроме обмена произведений, значит принимать метафоры за действительность. Мы видим здесь живой пример того непостижимого легкомыслия, с которым социалисты строят свои воздушные замки.

Чтобы внести единство в экономические отношения, очевидно недостаточно труда и обмена. Нужно присоединить сюда иное начало, уже не экономическое, а политическое. Государство как представитель совокупных интересов народа отделяет хозяйственные интересы данного общества от хозяйственных интересов других обществ. Здесь только является возможность говорить о народном хозяйстве как о чем-то цельном, отличающемся от других. Именно к этому началу прибегает, вследствие того, Адольф Вагнер в определении народного хозяйства как цельного организма. Не касаясь вопроса о возможности будущих форм промышленного устройства, проповедуемых социализмом, он признает, что доселе народное хозяйство не имело и не имеет во главе своей руководящего хозяйственного и юридического субъекта. А потому он определяет народное хозяйство как "представляющуюся в виде отдельного целого совокупность самостоятельных, единичных хозяйств, находящихся во взаимных отношениях, в народе, организованном в единичное государство или связанном воедино государственными хозяйственными мирами". Несмотря однако на отсутствие в нем руководящей воли, это целое, по мнению Вагнера, представляется организмом, в котором единичные хозяйства совокупно с государственным хозяйством являются не только как части, но и как члены, имеющие рядом с своими собственными целями известные функции в отношении к целому. Органическое единство образуется здесь вследствие разделения труда и оборота, и хотя эти отношения существуют и между различными народными хозяйствами, однако в пределах отдельного государства они теснее, а потому здесь связь крепче. В доказательство Адольф Вагнер ссылается на группировку важнейших отраслей промышленности в пределах территории. Известная отрасль сосредоточивается в известной области и снабжает своими произведениями всю остальную страну, из которой эта область, в свою очередь, получает все, что для нее потребно и что именно вследствие преобладания отдельной отрасли в ней не производится (Grundlegung, § 53).

Таково воззрение, которое под именем органического Вагнер противополагает господствующей ныне атомистической теории. Здесь к чисто экономическим факторам присоединяется государство; оно составляет ключ всей системы, ибо именно оно сообщает единство целому. Но выигрывает ли от этого что-нибудь самая теория? Ничуть. Если разделение труда и оборот в состоянии сделать из общества единое целое, то незачем прибегать к государственному началу; если же единство сообщается обществу только государством, то организм будет не экономический, а политический. Сам Вагнер признает, что при существующем и искони существовавшем порядке отдельные хозяйства в пределах государства остаются самостоятельными единицами, лишенными всякого руководящего субъекта; но если так, то как же можно рядом с этим представлять их органами целого, то есть государства? Нет сомнения, что политический союз, соединяя в себе совокупность общественных интересов, имеет влияние и на хозяйственный быт; но он столь же мало поглощает в себе экономическое общество, как и общество религиозное, литературное или ученое. Промышленник в своем частном предприятии столь же мало является органом государства, как ученый, сочиняющий книгу, или художник, пишущий картину. Экономическое общество остается рядом с политическим как самостоятельная область, в которой господствует свободное отношение единичных сил, то есть атомистическое начало. И если из этого отношения возникает взаимная зависимость единиц, то эта зависимость нередко существует в гораздо большей степени в отношении к другим обществам, образующим самостоятельные политические тела. Приведенный Вагнером пример, как единственный довод в пользу его тезиса, доказывает совершенно противное тому, что он хочет из него вывести. Так, сосредоточенные в известной области бумагопрядильные фабрики состоят в гораздо большей зависимости от стран, производящих хлопок, нежели от других областей того же государства. Из этого ясно, что экономические отношения и политический союз - две разные вещи. Один порядок имеет влияние на другой, но смешивать их невозможно. Задача науки состоит в том, чтобы исследовать природу и свойства каждого из них и затем определить взаимные отношения. Принимать же единство, свойственное одному, за единство другого есть вовсе не научный прием; это не более как смешение понятий.

Недостаточность государственного начала для присвоения органического характера народному хозяйству заставляет самого Вагнера тут же прибегнуть к другому объединяющему началу, именно, к понятию о народе. Народ, говорит он, есть реальное целое, образующее организмы, и таково же народное хозяйство. Сначала носителем (Tmger) последнего является народ в смысле нации, имеющей общее происхождение, общую историю, общее место поселения, общее развитие, наконец совокупное достояние, как то: язык, обычаи, право, государство, хозяйство, а также искусство, науку и религию. Народное хозяйство составляет одно из таких достояний, и в этом смысле, вытекая из естественного развития народа, оно является произведением природы. Государство же завершает это развитие, и через это превращает естественный организм в искусственный: народное хозяйство становится политическою экономией, то есть хозяйством народа, соединенного политическою связью (§ 53, 54).

Тут уже, как видно, объединяющим началом экономического быта являются не экономические факторы, разделение труда и обмен произведений, и не политический, а этнографический элемент - народность. Но что такое народность вне государства? Общая духовная стихия, которая проявляется преимущественно в духовной области, в языке, в литературе, в искусстве, даже в религии, хотя различные народы могут иметь одну и ту же религию, а один и тот же народ может совмещать в себе разные религии, наконец, всего менее в экономическом быте, который зависит главным образом от окружающей природы и от материальных условий, вследствие чего различные области, заселенные одною народностью, могут иметь совершенно противоположные хозяйственные интересы. Конечно, духовный элемент воздействует на материальный; он проявляется в способе покорения природы целям человека. Поэтому невозможно отрицать влияние народности в промышленной сфере. Но это влияние общей духовной стихии обнаруживается не в совокупной деятельности общества, а в способностях и наклонностях каждого отдельного лица. Этнографический элемент не образует из народного хозяйства одного реального целого. Совокупная деятельность народа проявляется не в хозяйственной области, где каждый действует за себя, а в государстве, ибо государство есть именно народ, устроенный как единое целое. Если же государство не поглощает в себе экономического общества и неспособно превратить его в организм, то тем менее способно на это неопределенное начало народности. Организм предполагает организацию, а разлитая в массе духовная стихия ее не имеет. Действительная же организация экономического общества, с господствующим в нем началом свободного труда, основана на атомистическом, а не на органическом начале.

Таким образом, ни один из присущих человеческим обществам элементов, ни экономический, ни политический, ни этнографический, не в состоянии сделать из промышленного порядка единый организм, в котором бы целое господствовало над частями, а части являлись бы органами и орудиями целого. За недостатком подобного элемента остается откинуть всякий анализ, смешать все разнообразные стороны общественного быта, все входящие в состав его группы, союзы и отношения в одно смутное целое, взять неопределенное понятие об обществе и уподобить его целиком физическому организму. Этот прием в настоящее время в большом ходу. Призываются на помощь естественные науки, и на основании фантастических аналогий изображается картина человеческого общества как организма. Не только в склонной к туманным представлениям Германии, но и в трезвой Англии эта мысль находит себе многочисленных приверженцев. Один из современных мыслителей, пользующихся наибольшим почетом, Герберт Спенсер, подробно развивает ее в своих "Началах социологии". В Германии Шеффле посвятил ей многотомное сочинение в котором, исходя от этой точки зрения, он строит все общественное здание на чисто социалистических началах.

Этот взгляд до такой степени характеризует современное направление мысли и ведет к таким чудовищным выводам относительно устройства экономического быта, что мы должны на нем остановиться. Начнем с учения Шеффле.

Держась исключительно опытной методики и отвергая самую возможность познавать сущность вещей, Шеффле ограничивает задачу общественной науки эмпирическим исследованием материальных и духовных явлений общественной жизни и соглашением этих данных с эмпирическим учением о природе и духе*. Материя и дух, говорит автор, составляют два ряда разнородных явлений, которые с чисто опытной точки зрения не могут быть сведены к какому-нибудь третьему, общему началу. Возведение их к единой, лежащей в основании их субстанции, есть дело веры. В науке хватание за неизвестное ни к чему не ведет. Мы должны признать данную нам опытом противоположность и отвергнуть психологический материализм как несостоятельную гипотезу (стр. 104,108,115). Рядом с этим признается однако невозможность оставить различные явления вне всякой связи друг с другом. А потому, говорит Шеффле, общественное тело не может быть поставлено в отвлеченную противоположность с основными фактами неорганическими, органическими и индивидуально-психологическими. Наука стремится подвести различные явления под общие законы; последние же результаты опытного знания доказывают, что всякой духовной деятельности соответствуют известные физические движения. Поэтому мы должны признать, что "всякое механическое и духовное движение общественного тела, точно так же как и видимое движение рук и ног, есть превращение или результат маленьких, внутренних, невидимых движений физических и химических элементов. На вершине научного познания самые сложные общественные явления опытного мира подведутся совершенно реальным образом, а не только метафорически, под один высший и последний опытный закон со всеми явлениями эволюции, диссолюции, равновесия, приспособления, ритма и другими основными явлениями органической и неорганической жизни природы". Чтобы достигнуть этого результата, надобно приступить к постепенному индуктивному разложению самых сложных явлений на простейшие составные части. Правда, замечает Шеффле, в общественной науке самый первый шаг по этому пути сопряжен с почти неодолимыми трудностями, с одной стороны, вследствие сложности явлений, с другой стороны, вследствие состояния индивидуальной психологии, которая едва представляет зачатки истинно научной обработки. Но несмотря на эти затруднения, мы уже теперь можем сказать, что всякая попытка противопоставить общественный мир остальным явлениям природы должна разбиться о конечное внутреннее тождество их сущности (стр. 24-25).

______________________

* Schqffle A. Bau und Leben des socialen Korpers. S. 7.

______________________

Такова точка отправления Шеффле. Лежащее в ней противоречие очевидно. С одной стороны, утверждается, что мы сущности вещей познавать не можем и что опыт не дает нам ни малейшего права идти далее противоположности явлений материи и духа; с другой стороны, высшею задачею опытной науки полагается именно сведение этих противоположностей к единству, и заранее уже признается на основании заведомо неисследованных данных внутреннее, существенное их тождество. Первая точка зрения действительно составляет результат чистого опыта; вторая же представляет не более как принятое на веру предположение тех опрометчивых мыслителей, которые в старании ввести общественную науку в разряд наук естественных прямо, по выражению Шеффле, хватаются за неизвестное. У Шеффле эти два исключающие друг друга взгляда наивно ставятся рядом. Отсюда у него двоякое течение мысли: с одной стороны, он везде отыскивает аналогии общественного быта с физическим организмом, признавая их в высшей степени важными для науки, с другой стороны, он указывает и на существенное их различие (стр. 32-33). Но так как главная цель состоит в сведении разнородных явлений к общему закону, то в результате различие забывается, а поверхностные аналогии служат основанием для самых фантастических выводов. Нельзя не заметить, что с истинно научной точки зрения аналогия тогда только может иметь какое-либо значение, когда нет существенных различий, могущих совершенно изменить внутренние отношения исследуемых явлений.

Эти аналогии Шеффле проводит в подробностях, восходя от низших элементов к высшим. В физическом организме первоначальные органические единицы составляют клеточки, между которыми находятся междуклетчатые вещества. В общественном теле, по мнению Шеффле, этим элементарным частям соответствуют лица с окружающим их имуществом; аналогия, очевидно, ложная, ибо невозможно уподобить междуклетчатые вещества, составляющие собственное произведение организма, внешнему имуществу, которое является не более как придатком. Никакому естествоиспытателю не приходило еще в голову включать в анатомию и физиологию животных птичьи гнезда или запасы, которые звери набирают себе на зиму. Если можно говорить об обществе как организме, то надобно разуметь под этим единственно связь лиц, а не включать сюда землю, дороги, дома, одежду, топливо и проч., как делает Шеффле. Тут уже, вместо аналогии, является просто неверная метафора, то есть плохая риторика.

Самый личный элемент общежития получает в этом подобии совершенно ложное построение. Аналогию с органическою клеточкою Шеффле видит не в отдельном лице, составляющем первоначальную единицу, из которой образуются все общественные строение, а в семействе, представляющем уже известную группу лиц. В доказательство он ссылается на то, что и органическая клеточка заключает в себе разные составные части; лицо же немыслимо вне семьи: оно из нее происходит и, выходя из нее, опять образует новую семью (стр. 57, 213). Между тем составные части органической клеточки не существует вне ее, тогда как лица имеют самостоятельное существование вне семьи. Семья образуется свободным соединением лиц, иногда принадлежащих даже к разным обществам: можно жениться на иностранке. Затем соединившиеся браком лица могут опять расходиться и соединяться с другими. Даже пребывая в семье, человек не живет в ней всецело; он имеет множество других, внесемейных отношений: он ремесленник, фабрикант, ученый, художник, он состоит членом разных обществ, города, земства государства. Это признает и Шеффле. Каким же образом возможно, путем пустого и поверхностного подобия, выкинуть этот коренной элемент всякого общежития - лицо? Аналогиями позволительно осторожно пользоваться в науке, там где есть сходство в основных чертах; но тут намеренно устраняется все существенное, и остается только чисто произвольное уподобление с тенденциозною целью.

Столь же произвольны те заключения, которые Шеффле делает относительно имущества. Сообразно с общим своим взглядом на имущество как на составную часть организма, он семье как первоначальной общественной клеточке приписывает совокупное имущество, состоящее из всех нужных для ее потребления вещей. Известно, что муж, жена, дети могут иметь и нередко имеют свое отдельное имущество; но это не входит в расчет автора. Семейное имущество, по его мнению, составляет одно целое. Это интрацеллуларное, или внутриклетчатое, вещество, в отличие от интерцеллуларного, или междуклетчатого, вещества, связывающего различные клеточки между собою. Последнее по своему положению есть уже не семейное, а общественное имущество, и если оно предоставляется семействам, то это происходит единственно в виду общественных целей, когда вследствие исторических причин на семейства возлагается исполнение известных общественных отправлений. К этому разряду Шеффле причисляет всякий промышленный капитал, в котором он видит смешение семейной, интрацеллуларной, с общественною, интерцеллуларною субстанциею. Промышленность представляет область, в которой семейства соприкасаются друг с другом, а потому все вложенное в промышленные предприятия имущество имеет общественное значение; присвоение же его отдельным семьям может быть оправдано только исторически (стр. 215-218). Читатель видит, куда клонятся фантастические аналогии. Коренной элемент человеческого общежития, лицо, с его свободою и со всеми вытекающими из свободы последствиями, совершенно вычеркивается из области общественных отношений.

Это уничтожение личного элемента прямо даже высказывается автором, как основное начало социологии. Переходя от общественных клеточек к общественным тканям, или, как он называет эту отрасль науки, к социальной гистологии, он говорит: "весьма важно социально деятельные, то есть внутри тела человеческого общества деятельные субъекты, или лица (самостоятельные существа в смысле социологии), действительно понять и положить в основание так, как они фактически представляются нам в общественном опытном мире. В противоположность самым укоренившимся представлениям индивидуалистически-атомистической общественной науки, опыт показывает нам, что массы взаимодействий, в которых выражается жизнь общественного тела, исполняются социально иными субъектами, нежели физические лица индивидуальной антропологии. Всякое идущее эмпирическим путем анатомически-физиологически-психологическое рассмотрение социальных фактов показывает нам действующими не физические лица, а учреждения (Anstalten) или лица, действующие в виде учреждений, то есть социальные органы, ткани и части тканей, которые все без исключения слагаются из персонала и имущества, так же как и члены, ткани и части тканей органических тел без исключения составлены из клеточек и междуклетчатых веществ" (стр. 276). Шеффле уверяет, что упущение из виду этого основного факта социологии, который даже как бы намеренно сглаживается юридическою терминологиею, ведет к самым пагубным заблуждениям. Социально отдельное лицо есть не более как элемент ткани (gewebliches Element), который всегда является вплетенным в различные соединения с другими лицами и имуществом. Даже там, где оно действует совершенно самостоятельно, оно социально действует не иначе, как через посредство известного аппарата внешних орудий, то есть как деятельный элемент сложного учреждения, и воля его является органом воли этого социального собирательного субъекта. Начинать же с отвлеченного физического лица и фиктивных его расширений, говорит Шеффле, как делает правоведение, значит прямо "бить в лицо" эмпирическим данным социальной анатомии, физиологии и психологии. Вся господствующая в правоведении путаница понятий относительно юридических лиц, а также чисто индивидуалистическое понимание собственности, коренится, по мнению Шеффле, в "индивидуалистически антисоциальной подстановке физической личности вместо социальной субъективности". Правоведение, как и всякая общественная наука, должно строго держаться опытной почвы, а "на этой почве для социологического взгляда нет физического лица. Единственные, истинно реальные, а не фиктивные лица социологии суть без исключения сплетения индивидуальных духовных сил, соединенных с соответствующими имущественными снарядами... Единственными же фиктивными лицами с точки зрения социологии были бы голые и чистые физические лица; ибо таковых, как прямых носителей социальных взаимодействий, не существует... Реальные лица, или субъекты деятельности в смысле науки об обществе суть всегда органы, ткани и части тканей, в которых часть индивидуальных рабочих сил и имущественной субстанции вплетены в способное к социальной деятельности учреждение" (стр. 277-284).

Мы нарочно сделали эти выписки, с сохранением их уродливого языка, чтобы показать, до какой степени умопомрачения доходят современные так называемые социологи, вносящие в изучение общественных явлений понятия и воззрения естественных наук. И это пишет не какой-нибудь темный исследователь, который по ограниченности ума доводит до безобразной крайности мысли, выработанные новейшею наукою! Нет, это взято из многотомного сочинения известного экономиста, прославившегося своими учеными трудами, профессора и бывшего министра великой европейской державы. Что можно почерпнуть из науки, которая низошла до такого уровня? Всего удивительнее то, что эти нелепости выдаются за результаты опыта. Доселе чистый опыт всегда вел к индивидуализму, ибо в опытной сфере мы встречаем только физические лица: нужно действие мысли, чтоб за видимою разобщенностью лиц открыть внутреннее, духовное их единство. Здесь же во имя опыта то, что мы видим в действительности, объявляется фикциею; ученый исследователь утверждает, что физическое лицо не существует: оно не что иное как употребленный для ткани (geweblich verwendet) элемент! Даже там, где оно, по-видимому, действует самостоятельно, оно является только органом воли принадлежащего ему имущества и употребляемых им орудий. Современная социология дошла до понятия о воле имущества и орудий! Большую аберрацию, кажется, трудно придумать.

В действительности разум и воля принадлежат только человеку, а не вещам; а так как лицом называется именно существо, одаренное разумом и волею, то имущество никогда не может быть лицом или составною частью лица: оно всегда является только принадлежностью лица. Если в правоведении имущество возводится иногда на степень лица, например в так называемом лежачем наследстве (hereditas jacens), то это происходит единственно оттого, что лицо наследника остается пока неизвестным; но никто никогда не признавал это за что-либо иное, как за юридическую фикцию. Реально же всякая деятельность, как частная, так и общественная, исходит из разума и воли единичных существ, ибо иных одаренных разумом и волею субъектов в действительности не существует. Самая общественная воля не что иное как юридическая фикция, ибо общество как целое реально воли не имеет: волею его признается воля тех или других единичных лиц, которые считаются его представителями. Поэтому ни социология, ни какая-либо другая наука, исследующая человеческие отношения, не может отправляться от иного начала, кроме разума и воли отдельного лица: все остальное является производным. Индивидуализм может быть устранен только с уничтожением человека.

Шеффле проводит свои аналогии и по различным видам тканей. Он насчитывает шесть родов общественных тканей, а именно, связующие ткани (Bindegewebe), представляющие всякого рода бесформенные отношения, кровные, этнографические, местные, торговые, религиозные, общежительные, сословные, даже политические, и пять специальных тканей, через посредство которых совершаются важнейшие отправления общественного организма: таковы оседлость, защита, хозяйство, техника и руководство. В физическом организме этим пяти тканям соответствуют кости, кожа, питательные сосуды, мускулы и нервы. Оседлость выражается в постройках и дорогах; они образуют общественный скелет, в котором большие города изображают череп, средние позвоночный столб, а разные движимые придатки, как то мебель и экипажи, занимают место связок (стр. 326-327). К защите относятся всякие покрышки, упаковки, лаки, заборы, конверты, одежда, обувь, перчатки, дрова, наконец армия и флот, которые, к удивлению, оказываются в одной категории с коробочками, рамками и дровами (стр. 329-330). Однако же, будучи орудиями деятельности, они относятся вместе с тем и к технике (стр. 346), так что одно и то же учреждение является в одно и то же время и общественною кожею, и общественными мускулами, что несколько путает аналогию. Самые ткани впоследствии являются как целые системы органов, представляющие отчасти те же рубрики оседлости, защиты, хозяйства, а отчасти и другие: щколу, умственное развлечение, искусство, язык и т.д. (стр. 847). В этих системах, например в оседлости, которая в виде ткани представляла только собрание вещей, важнейшею составною частью являются уже лица, и Шеффле серьезно утверждает, что "те части тела, как то скелет, известные мускулы, нервы, связи, которые служат ходьбе, сидению, лежанию, восхождению, подниманию, ношению, нагружению, езде, должны рассматриваться как живой вклад (или часть) социального организма защиты и движения" (III, стр. 117), так что например нога человека, которая служит ему для ходьбы, должна рассматриваться как часть общественной ноги и т.д.

Все эти ребяческие подобия, без сомнения, могут вызывать только улыбку. А между тем Шеффле делает из них важнейшие выводы относительно экономического порядка общественной жизни. "При полном сознании одухотворенной сущности социального обмена материи, - говорит он, - мы не должны однако позволить отнять у себя одну прибыль, которую мы получили от сравнения его с обменом материи в животном теле. Общественный обмен материи как целое стоит выше своих членов, то есть хозяйств отдельных семейств, частных лиц и учреждений. Точно так же национальные или социальные экономические категории идут прежде частнохозяйственных. Если даже исторический социальный обмен материи слагается из соединения и взаимных сношений отдельных хозяйств, (большею частью частнохозяйственным путем торговли, то все-таки, как скоро социальный обмен материи образовался из совокупляющих патриархальных, или феодальных, или капиталистических, или общехозяйственных организующих, оборотных и интегрирующих сил, так обмен материи общественного тела становится выше особых обменов материи отдельных хозяйств; целое идет прежде частей. Последние зависят от первых" (III, стр. 243). То есть, говоря человеческим языком, хотя в истории и в жизни общественное хозяйство представляется не более как взаимодействием частных хозяйств, однако аналогия с животным организмом заставляет нас утверждать, что общее хозяйство господствует над частным. "Физиология животного питания, - прибавляет Шеффле, - хотя она в недавнее время основательно разработала клетчатые питательные процессы, никогда однако же не забывала, что хозяйства клеточек составляют интегрирующие части общего питания. В народном же хозяйстве замечательным образом с первого раза выдалась с значительною односторонностью противоположная, частнохозяйственная точка зрения".

То, что автору кажется удивительным, происходит просто оттого, что обе науки, отправляясь от изучения явлений, исследуют то, что они находят в действительности, а не строят фантастических теорий на основании мнимых аналогий. Из того, что в физическом организме общее питание совершается посредством желудка, от которого отдельные клеточки получают свою пищу, вовсе не следует, что таковой же желудок непременно должен обретаться и в народном хозяйстве. Предполагать тут одинаковые начала, когда действительность показывает нам совершенно противное, значит не идти научным путем, а предаваться праздным фантазиям. Аристотель, у которого Шеффле заимствовал положение, что целое идет прежде частей, возражая Платону, говорит, что общество менее едино, нежели отдельное лицо, а потому отношение частей к целому, которое существует в последней, не может служить указанием для первого.

Между тем Шеффле, исходя от этого начала, строит на нем целую систему народного хозяйства. Он утверждает, что все "частные потребности суть только составные, в себе самих далее расчленяющиеся части общей потребности, которая служит поддержанию совокупного жизненного движения и обновлению всех субстанций общественного тела... Совокупное удовлетворение разнообразных потребностей лица и целого народа ведет к постоянному возобновлению общественного тела. Потребности составляют поэтому одну единицу; они не могут быть разделены... Частные потребности физических и нравственных лиц могут правильно обсуждаться только как члены совокупной потребности" (III, стр. 249). И тут, по уверению Шеффле, "речь идет не об том только, чтобы свести общий итог личных, частью в высшей степени неразумных и вредных для общества потребностей и признать их не обращая внимания на интересы целого. Отдельные потребности следует частью уничтожить, частью затруднить. Другие должны получить право гражданства или облегчения. Свободе личных потребностей надобно положить общественные границы, узду и побуждения: в интересах совокупного сохранения" (стр. 320). Правда, несколько далее Шеффле признает, что "терроризм, который захотел бы отодвинуть назад личную свободу потребностей существенно за пределы нынешней свободы потребностей среднего состояния, наверное не мог бы продержаться долее четверти года" (стр. 344); но это одно из тех противоречий, в которые вовлекают автора неотразимые требования действительности и которые характеризуют указанное выше двоякое течение его мыслей.

Точно так же как в потребностях, Шеффле и в работе, и ее произведениях видит одно целое. "Совокупная реальность народнохозяйственных издержек и выгод, - говорит он, - составляет живую или скрывающуюся в материи общественную силу данной цивилизации. В двойном облике издержек и пользы, который представляет нам каждое вещественное благо, проявляются две стороны единой, выражающейся в обмене материи силы... Как рабочая сила в обширном смысле, она составляет единый источник материального дифференцирования разнообразных благ... Вследствие этого самые различные рода блага образуют обусловливающие друг друга составные части совокупной потребности общества, или одного и того же связанного обменом союза лиц... Все хозяйственные блага, в пределах того круга потребностей, к которому они принадлежат, имеют одну и ту же сложную и нераздельную силу своим источником и своею целью" (III, стр. 274-276). Отсюда требование, чтобы сумма всех отдельных работ была сведена к "единой нераздельной субстанции общественной силы как к своему знаменателю" (стр. 276) и чтобы "работы производились как части совокупной работы, под общественным руководством", причем "каждому лично записывались бы только часы исполненной для народа работы на том листе, который он имел бы при одном из отделений великой расчленяющейся на отделы главной социальной бухгалтерии" (стр. 334). Такое "социальное государство имело бы в действительности социализированную, связанную в одно интегральное целое национальную работу" (стр. 315). Но настоящее устройство народного хозяйства, замечает Шеффле, не представляет и тени такого рода общественной организации. Образование ценностей предоставлено борьбе частных интересов. В этой борьбе решают перевес капитала и хитрость. Средние общественные издержки и получаемая общественная выгода не только не подчиняются общим правилам, но даже не сознаются, не определяются и не вычисляются. Одним словом, вместо совокупных потребностей, совокупной работы и совокупных произведений, мы имеем бесконечное разнообразие частных потребностей, работ и произведений.

Итак, когда мы с великим аппаратом учености, призывая на помощь естественные науки, употребляем аналогии из физического мира, мы сравниваем не действительное с действительным, а действительность с мечтою. Существующее народное хозяйство вовсе не похоже на питание физического организма; но на него должно быть похоже будущее! В силу чего же оно должно быть похоже? В силу аналогии. Но где же аналогия, когда сходства нет, и мы еще мечтаем о том, что оно когда-нибудь будет? Вся эта аргументация Шеффле основана на употреблении риторических фигур, вместо точных научных терминов. В народном хозяйстве можно говорить о совокупных потребностях, о совокупной работе; но надобно помнить, что под этим разумеется только сумма частных потребностей и работа. Если же мы под предлогом, что потребности, работа и произведения составляют одно целое, будем требовать, чтобы все это определялось государством, если мы в национальной работе будем видеть реально единую силу тогда как на деле существует множество раздельных самостоятельных сил, то мы целую новую и невиданную систему общественных отношений возведем на риторике. Социализм этим пробавляется; но из науки подобные приемы должны быть изгнаны. Они служат только печальным признаком того низкого уровня, до которого дошли современные научные исследования под влиянием господствующего реализма.

Аналогия с физическим организмом тем менее может служить доводом в пользу социалистического устройства народного хозяйства, что из нее с одинаковым правдоподобием можно вывести совершенно противоположное. Доказательством тому служит теория Спенсера. Знаменитый английский философ, точно так же как Шеффле, признает общество организмом. В своих "Началах социологии" он подробно развивает эту мысль и старается утвердить ее на научных данных. Общество, говорит он, составляет не простое собрание лиц, а единое целое. Это явствует из того, что между его частями существуют постоянные отношения, а постоянство отношений и есть то, что дает единичный характер целому или что делает предмета отдельною вещью (гл. 1).

Заметим, что постоянство отношений точно так же существует в системе вещей, как и в единичной вещи. Достаточно указать на Солнечную систему. Следовательно, одного этого признака совершенно недостаточно для определения характера общества как целого. Между тем Спенсер довольствуется им и прямо приступает к исследованию вопроса: к какого рода вещам мы должны отнести человеческое общество?

Сходство существенных признаков, по мнению Спенсера, заставляет отнести его к разряду организмов. Общество, так же как организм, имеет рост; по мере роста в нем происходят различия в строении частей, а с тем вместе отдельные части получают различные отправления; эти части и отправления находятся во взаимной зависимости и живут общею жизнью; наконец, общество, так же как организм, состоит из отдельных единиц, имеющих самостоятельную жизнь и могущих даже продолжать некоторое время свое существование, когда жизнь целого внезапно прекратилась, хотя, с другой стороны, при нормальном порядке жизнь целого продолжается далеко за пределы жизни входящих в состав его единиц. Существенное отличие общества от организма состоит в том, что последний находится в состоянии связном, тогда как в обществе единицы раздельны. Отсюда различие целей: так как сознание в обществе не сосредоточено в общем вместилище, а разлито по всему телу, то целью общественной жизни не может быть счастье целого, а только счастье отдельных единиц, способных ощущать удовольствие и страдание. Не лица существуют для общества, а общество для лиц. Поэтому и права политического тела сами по себе ничего не значат: они получают значение, только как выражающие собою известные права членов. Однако же, говорит Спенсер, это различие целей не влечет за собою различия законов, управляющих организмом. Если вобществе необходимые влияния частей друг на друга не могут передаваться непосредственно, как в физическом организме, то они могут передаваться косвенно, посредством языка (гл. 2).

И тут мы не можем не сказать, что аналогия проведена в высшей степени поверхностно. Хотя есть сходные черты, зато есть и существенные различия, а потому невозможно отнести оба явления к одному разряду. Если общество составляет не одно связное целое, а соединение раздельных единиц, свободно движущихся и живущих самостоятельною жизнью, то в физическом смысле оно должно рассматриваться не как единичное тело, а как система единичных тел. Если взаимное влияние частей происходит не путем физического действия, а через посредство духовного общения, то и единство здесь не физическое, а духовное, а потому все аналогии с физическим организмом могут иметь значение только метафорическое. Наконец, если справедливо, что за отсутствием физического центра сознания и чувства, целью общества может быть только бдаго частей, а не благо целого, то этим самым полагается между обществом и организмом самое глубокое и коренное различие. Приятие об организме все основано на том, что части служат органами целого, то есть целое является целью, а части средствами или орудиями для этой цели. Руки и ноги существуют для человека, а не человек для рук и ног. Как же скоро мы принимаем обратное отношение, так понятие об организме исчезает, и мы имеем перед собою явление совершенно иного рода.

Все эти существенные различия сводятся к тому, что общество, в отличие от физического организма, образует систему раздельных единиц, связанных духовною связью. Какого рода единство вытекает из этой связи, это может раскрыть нам только фактическое изучение взаимного отношения целого и частей в человеческих обществах; аналогии же с физическим организмом при таком коренном различии не служат ровно ни к чему.

Спенсер уверяет, однако, что разница в связи, в способе взаимодействия и в целях отнюдь не влечет за собою различия законов, управляющих телом. Но уже с первого взгляда такое положение представляется крайне парадоксальным. Где есть различие в отношениях частей между собою, в способе их действия и наконец в отношениях их к целому, там не может не быть различия в законах, ибо законами определяются именно отношения вещей. Изучение фактов убеждает нас в этом еще более. Только путем самых натянутых аналогий и опущением самых существенных признаков врзможно насильственно свести обоего рода законы к одной категории. Это именно мы и находим у Спенсера.

Так, относительно роста он говорит, что общества, так же как живые тела, начинаются с зародышей и затем путем постепенного размножения составных единиц или внешнего соединения групп достигают значительных размеров (гл. 3). Уподоблять мелкие кочующие орды физическим зародышам, как делает Спенсер, значит пробавляться метафорами. Естественное размножение народонаселения, конечно, можно сравнить с размножением клеточек в единичном организме, ибо оба явления проистекают из одного начала, из физического размножения особей. Но в образовании человеческих обществ к этому естественному способу приращения присоединяется другой, чисто искусственный, завоевание, которое никак нельзя сравнить с естественным соединением однородных групп в низших организмах. Сам Спенсер указывает на то, что соединение мелких племен нередко проистекает из личного характера великого военачальника. "От времени до времени, - говорит он, - является маленький Наполеон, который покоряет себе царство и воздвигает империю. Но династии не переживают духа владыки". В животном организме маленькие Наполеоны не появляются. Никто также не видал, чтобы одно животное в борьбе с другим откусило чужую ногу и приставило ее себе, подобно тому как государства сплошь да рядом присоединяют к себе завоеванные у других области, причем происходит искусственное смешение самых разнородных элементов, различных рас, религий, степеней культуры и т. д. Обо всем этом Спенсер осторожно умалчивает. Он принужден однако признать, что есть известный прирост общественного тела, которому нет аналогий в физическом организме, именно переход единиц из одного общества в другое; но он уверяет, что этот способ приращения играет весьма незначительную роль в образовании человеческих обществ. Достаточно вспомнить эпоху переселения народов, чтобы убедиться, напротив, в весьма существенном значении этого явления. В результате оказывается, что если рост физического организма совершается исключительно путем естественного размножения, то в человеческих обществах является новый, неизвестный физическому миру элемент - свобода.

То же самое относится и к общественному строению. Спенсер указывает на то, что в обществах, так же как и в физических организмах, умножение массы обыкновенно сопровождается осложнением строения; говоря его языком, интеграция сопровождается дифференциациею. По мере прибавления роста увеличивается разнородность частей; от общих различий она идет все далее к более частным (гл. 4). Нет сомнения, что развитие, которое обыкновенно влечет за собою большее разнообразие и осложнение частей, составляет общий закон физических организмов и человеческих союзов; но и тут свойственная человеку свобода дает ему совершенно иной характер. Во-первых, внутренние различия общественного строения нередко образуются не путем органического роста, а в силу внешнего завоевания. Наглядный пример представляет всемирное различие господ и рабов, на которое указывает и Спенсер как на первоначальный, коренной факт человеческого общежития. Дифференциация происходит здесь вследствие того, что пришлое племя покоряет туземцев и обращает их в рабство. То же самое в значительной степени прилагается к различию сословий и каст. Во-вторых, человеческое развитие под влиянием свободы совершается путем внутренней борьбы, между тем как в физическом организме мы ничего подобного не видим. Не столкновением старого с новым, не переворотами и междоусобиями, а переходя через период усыпления, гусеница превращается в бабочку. Человек же идет от ступени к ступени только борьбою новых начал с установившимся порядком. Наконец, несправедливо, что в этой борьбе постоянно увеличивается дифференциация, как уверяет Спенсер. Часто мы видим совершенно обратное явление: сословные различия исчезают; низшие классы уравниваются с высшим. Если бы теория Спенсера была справедлива, то человечество неудержимо стремилось бы к повсеместному установлению каст, и всякое уклонение от этого порядка было бы признаком разложения. На деле происходит вовсе не то.

Поэтому неверно положение Спенсера, что в человеческих обществах, так же как в физическом организме, с высшим развитием и с специализациею отправлений является все большая и большая зависимость частей друг от друга, а с тем вместе и все меньшая возможность заменить одно отправление другим (гл. 5). Если "мы не можем разрезать надвое млекопитающее без того, чтобы оно тотчас не умерло", то от человеческого общества можно отделить любую часть, и оно все-таки не умирает. Римская Империя разделилась на две половины; Северная Америка отделилась от Англии, Бразилия от Португалии, Голландия от Бельгии. Наполеон I производил удивительные операции над европейскими государствами; но после его падения они восстановились в виде, весьма близко подходившем к прежнему. "Отделите округ, где обрабатывается хлопчатая бумага, от Ливерпуля и других портов, - говорит Спенсер, - и промышленность его остановится, а затем погибнет народонаселение". Но округ, где добывается хлопчатая бумага, принадлежит к совершенно другому обществу, нежели тот, где она обрабатывается; а между тем последний от этого не погибает. Что же касается до специализации отправлений и невозможности замены одного другим, то это положение опровергается, как уже сказано выше, уничтожением сословий и каст на высших ступенях развития. Если, с одной стороны, требуется специальность, то, с другой стороны, высшее образование делает человека более способным переходить от одного занятия к другому и из одного положения в другое.

Не довольствуясь указанием общих законов, Спенсер, подобно Шеффле, проводит аналогию между различными отправлениями физического организма и человеческого общества. Он различает в обоих три системы, или аппарата органов: 1) аппарат производительный, вырабатывающий пищу; 2) аппарат направляющий и, наконец, 3) стоящий между обоими и образующийся позднее всех аппарат распределяющий (гл. 6). Системы оседлости, защиты и движения, которые у Шеффле играют важную роль, тут совершенно оставляются без внимания. Как видно, в социологических аналогиях можно брать, что угодно, и оставлять в стороне все, что угодно. Социология - такая наука, которая все терпит.

Подробности указанных Спенсером аналогий убеждают нас в этом еще более. Казалось бы, трудно найти какое-нибудь сходство между пищеварительным процессом у животных и промышленным производством в человеческих обществах. Животный организм имеет общий пищеприемный канал, общий желудок, наконец общий кишечный канал, откуда переваренная пища распределяется уже по всему телу; в человеческом же обществе каждая из миллионов составляющих его единиц работает для себя, вступая в бесконечно разнообразные соединения и взаимодействия с другими. Контраст тут полный; но Спенсер не считает даже нужным об нем упоминать. Вместо того чтобы обратить внимание на строение органов, в чем и заключается существенный вопрос, он указывает на то, что каждая из частей пищевого аппарата у животных имеет свое специальное назначение в переработке воспринимаемой пищи, и точно так же в обществе различные отрасли промышленности сосредоточиваются в тех местностях, где добываются обрабатываемые ими произведения. Кроме того, подобно тому как в высших животных пищевой аппарат теряет отношение к первоначальным сегментам животного тела, в человеческом обществе распределение промышленности, на высших ступенях, не соображается с административными делениями, а идет даже за пределы государственной территории (гл. 7). Вот и вся аналогия! Едва ли нужно доказывать, что тут аналогии нет никакой. Распределение промышленных отраслей по местностям, где добываются произведения, не имеет ровно ничего общего с органическим расчленением пищевого аппарата, которое зависит не от случайных свойств местности, а от общего назначения его в организме. Самое распределение промышленных отраслей отнюдь не таково, чтобы каждая из них сосредоточивалась непременно в известной местности. Земледелие и ремесла рассеяны всюду. Одни и те же фабрики, суконные, бумагопрядильные, льняные в одном и том же государстве встречаются и на севере и на юге, и в центре и на окраинах. Во всем этом нельзя найти даже отдаленного сходства, не только что аналогии, имеющей какое-нибудь научное значение.

Столь же мало сходства мы замечаем и в распределяющем аппарате. Мы видели, что Шеффле признает в путях сообщения явление аналогическое с скелетом животного организма; Спенсер, напротив, видит в них аналогию с кровеносными сосудами. При таком способе исследования можно, конечно, аналогиями распоряжаться как угодно. Выше было сказано, что Спенсер считает этот аппарат явлением позднейшим, проистекающим из высшего развития. Он указывает на то, что в обществе, так же как в животном царстве, по мере осложнения организма эти сосуды получают более правильный вид, осложняются и идут расширяясь от центра к окружности (гл. 8). Но он забывает при этом, что важнейшие, особенно в первые времена, пути сообщения, реки, существуют прежде, нежели образовался какой-либо общественный организм. Оказывается, следовательно, что сосуды появляются прежде тела. Бесспорно, с развитием общественной жизни развиваются и пути сообщения, а вместе с тем движение становится правильнее, быстрее, и движущиеся товары делаются многообразнее. Но это такого рода поверхностные аналогии, которые можно найти во всем. Прибавим, что пути сообщения в обществе служат не для одной перевозки товаров, но и для всяких сношений. Вследствие этого их можно уподобить нервным нитям, так же как костям и кровеносным сосудам. Наконец, ими соединяются различные страны, между тем как кровеносные сосуды, как известно, не идут из одного животного тела в другое. Если мы хотим искать аналогии с распределением пищи, то существенный вопрос состоит в том: распределяется ли она в обществе, так же как в животном организме, из одного общего вместилища по всем частям тела? Но именно этого-то и нет. Не только работа производится всюду, но пища, переработанная другим общественным организмом, получается в обмен переработанной самим получающим. Как видно, общественный желудок переваривает иногда для другого.

Что же касается до направляющих органов общественного тела, то Спенсер видит в них аналогию с нервною системою. Он указывает на то, что правительственная власть, которой существенное назначение состоит в направлении внешних движений общества, возникает и развивается вследствие столкновений с соседями, подобно тому как в животном царстве высшее развитие нервной системы происходит вследствие борьбы за существование. В обоих случаях развитие ведет к большему и большему сосредоточению жизни; местные центры подчиняются центральному органу, который приобретает большую массу и более сложную организацию, причем обсуждающий орган, последний по времени, получает преобладающее значение, тогда как старые, исполнительные органы нисходят на степень механических передатчиков движения. Точно так же с высшим развитием осложняются и совершенствуются способы передачи чувств и движения, в физическом организме нервные нити, в обществе различного рода знаки, как то: почты, письма, журналы, телеграфы. Наконец, подобно тому как в животном теле, кроме общей нервной системы, существуют еще две независимые от нее группы нитей, именно, система симпатических нервов, направляющая действия пищеварительных органов, и система сосудодвигательных нервов, расширяющих и суживающих кровеносные сосуды, сообразно с потребностью крови в различных частях тела, в обществе существуют две самостоятельные системы управляющих органов: в промышленности - частные способы сношений, посредством которых производство получает направление независимо от правительственной власти, а в распределяющей системе - банки, которые содействуют приливу и отливу капиталов по мере потребности (гл. 9).