Глава VI поземельная собственность 2 страница

Казалось бы, что это суждение достаточно определительно. Но нам известно уже, что последовательность не составляет характеристической черты исследований Вагнера. Поэтому мы не удивляемся, когда через несколько страниц находим и совершенно противоположные взгляды. Тут Вагнер утверждает уже, что "даже полное уничтожение частной поземельной собственности и не так трудно вообразимо, как подобная же мера в отношении к капиталу, и не столь трудно исполнимо и, наконец, не представляется необходимо столь опасным для интересов производства, и все это просто потому, что оно могло бы осуществиться без такого полного изменения и преобразования всей организации народного хозяйства, какое требуется отменою капитала". В доказательство Вагнер ссылается на то, что земледелие процветает и там, где обработка земли самими собственниками заменяется фермерским хозяйством. "Где, следовательно, на деле преобладает уже фермерское хозяйство, как в Англии, или где оно, как в наших государственных имуществах, оказывается выгодным при сравнении их с соответствующими крупными владениями, там, - говорит Вагнер, - вообще и специально уже представлено фактическое доказательство возможности обойтись без учреждения частной собственности в видах интересов производства" (§§ 344, 345).

Еще легче разрешает этот вопрос Лавелэ. Он просто ссылается на то, что если государство способно управлять железною дорогою, то почему же ему не взимать поземельной ренты посредством своих сборщиков?

На это весьма хорошо отвечает Леруа-Болье: "Г-н Лавелэ предается иллюзиям, - замечает он, - когда он воображает, что можно заменить инициативу этих тысячей поземельных собственников медленною, однообразною и педантическою бюрократиею государства. Землевладелец не есть то праздное, беспечное, нейтральное существо, каким его представляют, fmges consumere natus. У него своя существенная роль рядом с фермером, и когда он ее не исполняет, земля страдает или истощается. В чем состоит эта роль? В том, чтобы представлять будущее или постоянные интересы имения, тогда как фермер представляет только интересы настоящие и исчезающие. Во имя этого начала землевладелец противится всякой хищнической обработке, которая уничтожила бы или уменьшила производительные силы почвы; во имя этого начала он становится или должен быть двигателем, деятелем или помощником во всех улучшениях, рассчитанных на долгий срок. Идет ли дело о дренаже или орошении, о распашке новых земель или о перемене культуры, о возведении строений, которые дозволяют либо менее дорогое, либо более обильное производство, землевладелец должен вступиться; обыкновенно, он охотно на это идет. Кроме того, по своему происхождению землевладелец имеет иные качества, которыми обыкновенно не обладает фермер: ум его более просвещен; с меньшим знанием хозяйственной техники он обыкновенно лучше понимает широко интересы земледелия; он есть или должен быть для фермера советником и руководителем. Притом и капиталы его обильные; он часто получает их из других источников, нежели поземельный доход; уверенный в постоянстве владения и в передаче земли семейству, он не скупится на жертвы в настоящем в видах возвышения цены имения в будущем. Таким образом, заблуждаются те, которые в землевладельце видят только подкладку или паразита фермера; такова была некогда роль получавшего десятину, но не такова роль землевладельца. Тот, кто до такой степени унизил бы свое призвание, не замедлил бы разориться; достаточно свободы сделок, чтобы в короткое время земля нерадивого владельца перешла к владельцу предприимчивому"*.

______________________

* Leroy-Beaulieu P. Essai sur la repartition des richesscs et sur la tendance a une moindre inegalite des conditions. Ch. I. P. 72-73.

______________________

И точно, невозможно ожидать одинаково успешного производства там, где исчез один из самых существенных в нем деятелей, именно, хозяйский глаз. И если такова роль собственника в крупном хозяйстве, где он сохраняет за собою только роль надзирателя, то еще более это прилагается к мелкому. Относительно того упорства в труде и того умения извлекать выгоды из малейших обстоятельств, которые порождаются в мелком владельце чувством собственности, кажется, нет даже спора. Только с помощью этого чувства мелкое хозяйство может соперничать с крупным. Поэтому исчезновение крестьян собственников, так же как и образованных землевладельцев, было бы незаменимою потерею и для государства, и для народного богатства.

Но не только в виде настоящего владения частная поземельная собственность служит сильнейшим побуждением к производительному труду, а еще более как цель. Приобретение в собственность хотя бы клочка земли составляет высшую мечту земледельца. Для этого он работает упорно, неутомимо, и сберегает копейку за копейкою в течение всей своей жизни. Примером в этом отношении может служить французский крестьянин. У нас те же свойства имеет малоросс. И это составляет важнейшее условие для развития в крестьянстве самодеятельности и для поднятия его благосостояния. Там, где массе земледельцев не открыта эта перспектива, тщетно думать о прочном улучшении их быта. Там самые успехи земледелия зависят исключительно от более или менее образованного класса.

Но и последнему необходима приманка поземельной собственности, для того чтобы побудить его к предприимчивости. Любимая цель среднего и крупного землевладельца состоит в том, чтобы увеличить, округлить и улучшить свое имение. Эта цель наполняет его жизнь; в ней он находит центр всей своей хозяйственной деятельности. Самые капиталисты нередко мечтают о том, чтобы купить себе землю и стать в ряды землевладельцев, до такой степени поземельная собственность имеет в себе притягательную силу для человека. Отсюда то явление, что в странах, где капитал приносит до пяти процентов, поземельная собственность приносит не более двух или трех. Владелец крупного капитала соглашается поместить его менее выгодным образом, лишь бы сделаться землевладельцем. Он довольствуется меньшими материальными выгодами, с тем чтобы вознаградить себя выгодами идеальными, которые с точки зрения народного хозяйства не менее ценны, ибо они служат сильнейшим побуждением к труду.

Между тем все это должно исчезнуть с переходом земель в руки государства. У народного хозяйства отнимается приманка поземельной собственности, и граждане лишаются одной из существенных целей своей промышленной деятельности. Насколько расширяется государственная собственность, настолько стесняется частная промышленность. Прибавим, что чем выше стоит народное хозяйство, тем государственная собственность становится менее выгодною. Пока земли много, пока цена ее вследствие этого низка и в будущем предстоит значительное ее возвышение, до тех пор государство может оставлять значительную часть земель в своих руках, переводя в частную собственность лишь такое количество, какое потребно для частной предприимчивости. Но как скоро частный человек готов дать за землю более, нежели она стоит, так государству выгодно ее продать. Государство не имеет тех идеальных наслаждений, которыми вознаграждает себя частный собственник; в материальном же отношении ему прямой расчет заменить землю капиталом, приносящим более дохода, или уплатить долги, за которые оно платит больший процент, нежели оно получает за свои земли.

Против этого нельзя возразить, что государство обязано охранять интересы будущих поколений. Вообще говоря, интересам будущих поколений не следует жертвовать интересами настоящих: новые поколения являются наследниками существующих ныне и имеют право единственно на то, что им передается последними. Но тут и это соображение не имеет места. Если требуют, чтобы земля сосредоточивалась в руках государства, то это делается вовсе не с тем, чтобы будущие поколения сами стали собственниками, а напротив, с тем чтобы никто не был собственником. Интересы всех равно умаляются; всем заграждается путь к высшей цели хозяйственной деятельности. Единственный результат подобной меры будет тот, что вследствие уменьшения производительности земель и побуждений к труду будущие поколения получат меньшее наследие, нежели они получили бы без того. Бедность, а не богатство сулит им национализация земли, которая не что иное, как останавливающийся на полдороге социализм.

Наконец, невозможно не обратить внимания и на то, что поземельная собственность имеет не только экономическое, но также нравственное и политическое значение. На ней зиждется тот элемент, который составляет одну из существеннейших основ человеческой жизни, элемент, который древние считали святынею и который ныне легкомысленно ставится ни во что - домашний очаг. Все теории социалистов клонятся к уничтожению домашнего очага, так же как и к поглощению лица обществом. Их высший идеал состоит в том, чтобы превратить целый народ в чиновников, которым отводятся казенные квартиры*. Между тем с домом связаны самые высокие начала, одушевляющие человека: семейные предания, связь поколений, воспоминания детства, успокоение старости, забота об отдаленном потомстве, наконец, любовь к родине и ко всему тому, что соединяется с нею в человеческом сердце. Бесспорно, все эти чувства могут развиваться и на казенной квартире; но что с приобретением собственного, домашнего очага они получают бесконечно большую прочность и силу, что здесь они обретают центр, с которым связано все, что наиболее дорого человеку, это могут отрицать только те, которые или вовсе не знают человеческой души или в угоду предвзятой мысли хотят отвергать самые очевидные истины. В особенности для земледельческого быта домашний очаг имеет первенствующее значение. Без него сельская жизнь теряет половину своей возвышенной прелести и своего нравственного влияния на человека. Арендатор не имеет прочного домашнего очага; он сегодня здесь, а завтра там. На самую землю, которую он возделывает, он смотрит исключительно с точки зрения хозяйственного барыша. Только собственник и к своему дому, и к земле привязывается всем сердцем; на них сосредоточивается забота всей его жизни. Для него к хозяйственной цели присоединяется нравственная связь. В этом заключается существенная часть тех идеальных выгод, во имя которых он готов платить за землю более, нежели она стоит. Не всем, конечно, дано пользоваться благами поземельной собственности. Но для общества в высшей степени важно, чтобы она была распространена в возможно широких размерах и чтобы для каждого она составляла идеальную цель, достижимую работою, если не одного, то нескольких поколений. К этому должно стремиться государство, а не к тому, чтобы всю землю перевести в свои руки и превратить землевладельцев, прочно связанных с почвою, в случайных и временных арендаторов, лишенных домашнего очага и не имеющих к земле иного отношения, кроме получения выгоды.

______________________

* См.: Schajfle A. Bau und Leben des socialen Korpers. III. S. 123, 144.

______________________

Такое стремление противоречит и здравой политике. Ниже мы увидим, какой существенный элемент политической жизни составляет класс землевладельцев. В нем государство находит самую крепкую охрану общественного порядка и вместе независимую силу, способную противостоять всяким разрушительным влияниям, как сверху, так и снизу. Уничтожить его значит дать перевес всем бродячим стихиям, которые быстро приведут общественный строй к полному разложению.

Таковы, можно сказать, неопровержимые доводы против передачи поземельной собственности в руки государства. Большая часть из них имеет силу и против общинной собственности. И в этом вопросе, так же как и в вопросе о государственной собственности, дело идет не о существовании некоторых общинных земель рядом с частною собственностью, что весьма может быть допущено, а о сосредоточении, если не совокупности, то по крайней мере, значительнейшей части поземельной собственности в руках общин, так чтобы их члены являлись только арендаторами. Такое устройство многим представляется идеалом общественного быта. У нас эта теория некоторым образом находит практическое приложение в настоящем нашем крестьянском землевладении. Поэтому для нас этот вопрос имеет особенную важность.

Общины бывают двух разрядов: городская и сельская. Мы должны рассмотреть каждый из этих видов особо.

Против частной собственности в городах в последнее время сильно ополчаются некоторые экономисты. Так например, Адольф Вагнер, хотя он вообще не стоит за перевод всей поземельной собственности в руки государства, признает, однако, что городская собственность имеет особенности, которые делают оставление ее в частном владении нежелательным. Указывают на то, что выгодное положение в городе дает земле и построенным на ней домам чистый характер монополии. Ценность участков растет непомерно, вовсе не по вине владельцев, а просто вследствие умножения народонаселения и развития торговли. Владелец же пользуется случайно доставшимся ему привилегированным положением, для того чтобы высасывать деньги из нанимателей, с которых он берет монопольную цену. Отсюда развивающаяся в больших городах "квартирная нужда", которая особенно тяготеет над бедным населением и ставит массу жильцов в полную зависимость от немногих домохозяев. В свою очередь этим пользуется спекуляция, которая, рассчитывая на быстрое возвышение цен, скупает земли и делает постройки, с тем только чтобы получить барыш на разности цен. По всем этим причинам Вагнер считает полезным присвоение общине не только земельных участков, но и построенных на них домов, ибо только этим путем может быть уничтожена монополия частных лиц. Община должна от себя раздавать взаймы квартиры и пользоваться выгодами, проистекающими из развития городской жизни*.

______________________

* Lelirbuch der politischen Oekonomie... Grundlegung. § 352-362.

______________________

Нельзя не удивляться тому, что такой трезвый экономист, как Леруа-Болье, хотя он и не соглашается с заключением Вагнера, признает однако же за этою критикою значительную долю правды*. При внимательном разборе приводимых в пользу этой теории доводов, за ними едва ли можно признать какую бы то ни было силу.

______________________

* Leroy-Beaulieu P. Essai sur la repartition des richesses... Ch. VII. P. 186.

______________________

Действительно, в больших городах выгодное положение имеет характер монополии, вследствие чего цены на землю и на кварталы растут иногда непомерно. Но самый этот рост с экономической точки зрения представляется выгодою, а не ущербом. Он составляет единственный противовес неудержимому стремлению народонаселения к большим городам. Те, которые хотят пользоваться преимуществами и удобствами городской жизни, естественно должны платить за это дороже; иначе никто не останется жить в провинции. В особенности стечение бедного населения в столицах составляет зло, которое именно в возвышении цен находит себе естественное противодействие. Без сомнения, при быстром росте городов, домовладельцы могут обогатиться в силу независящих от них обстоятельств; но кто же от этого теряет? За квартиры платят дорого, потому что иметь помещение на хорошем месте или выгодно, или удобно. Кто решается платить дорогую цену, тот находит в этом свой расчет, а так как никого не принуждают нанимать квартиру здесь, а не там, то ни о каком высасывании денег не может быть речи: подобное выражение не что иное как декламация. Притом и доходы домохозяев далеко не всегда верны. Известно, что расчеты на возвышение цен при подстройке домов часто не оправдываются. Даже в самых больших городах домохозяева нередко получают весьма небольшой процент на затраченный ими капитал. Общества, предпринимающие значительные постройки, вместо того чтобы пользоваться крупными дивидендами, разоряются и принуждены бывают ликвидировать свои дела. Спекуляция на дома, как и всякая другая спекуляция, может принести или барыш или убыток; и то и другое совершенно законно. Здесь всего менее желательно ее устранить, ибо именно она ведет к значительным постройкам, а вследствие того к уменьшению цен на квартиры. Выгодна та спекуляция, которая удовлетворяет общей потребности; невыгодная же разорительна для одних акционеров, а для города и для нанимателей возведенные постройки все-таки остаются барышом.

Во всяком случае замена множества мелких домовладельцев одним всеобщим домовладельцем, городом, нисколько не уменьшит проистекающего от монополии зла. Выгодное положение все-таки останется выгодным положением, а потому за него придется платить дороже. Если бы город вздумал брать одинаковую плату за помещения на бойком месте и в глухом и отдаленном переулке, он этим предоставил бы только чрезмерные преимущества одним нанимателям перед другими. Всякий захотел бы получить дешевую квартиру на хорошем месте, а так как на всех не достало бы помещения, то пришлось бы или метать жребий, или прибегать к каким-нибудь другим искусственным способам распределения. Сам Адольф Вагнер признает, что не в удовлетворении нанимателей заключается польза предлагаемой им меры, а в устранении тяжелой зависимости частного лица от другого частного лица, в присвоении выгод от возрастающих цен не праздному домохозяину, а деятельной общине, наконец, в уничтожении одного из самых дурных видов спекуляции, какие встречаются в народном хозяйстве.

Трудно понять, каким образом от достижения этих целей может произойти какая бы то ни было польза для народного хозяйства. Почему, в самом деле, зависимость нанимателя от домохозяина представляется более тяжелою, нежели зависимость того же нанимателя от городского управления? Частный домохозяин может поднять цену; но ведь и город может сделать то же самое. Разница лишь та, что для частного домовладельца пустующая квартира составляет существенный ущерб его имуществу, а для города весьма ничтожный. Можно думать также, что от частного домовладельца легче добиться переделок и поправок, нежели от городского управления, занятого обширными делами и изъятого от всякого состязания, а потому совершенно равнодушного к удобствам тех или других частных нанимателей. Пришлось бы действовать путем личных происков или возводить переделку каждого помещения на степень общественного вопроса. Но ведь такое положение гораздо более невыносимо, нежели отношения частного найма. В сущности, когда Вагнер говорит вообще о тяжелой зависимости от частных лиц и об эксплуатации одних другими, то в этом трудно видеть что-нибудь, кроме общей фразы, заимствованной из социалистического арсенала. Без сомнения, всегда были и будут случаи, где, с одной стороны, является нужда, а с другой - притеснение. Есть немилосердные домохозяева, прогоняющие бедных нанимателей, точно так же есть немилосердные кредиторы, требующие уплаты от бедных должников. Но из первого столь же мало можно вывести общее заключение против частных квартир, как из последнего против частных долгов. Такого рода прием не может иметь притязания на научное значение.

Точно так же нельзя не причислить к пустой фразеологии противопоставление "праздного" домохозяина "деятельной" общине. Справедливо, что цены на квартиры могут возрасти вследствие прилива народонаселения и что эта выгода при замене частной собственности городскою достанется не частному лицу, а обществу. Но может случиться и обратное движение, и тогда город разорится. Самая прибыль от возвышения цен с избытком покроется увеличением расходов и уменьшением доходов, неизбежно связанных с заменою частной деятельности общественною. И тут вместо тысячей частных лиц, движимых собственным интересом, является юридическое лицо с общими задачами, с громадным управлением и со всеми темными сторонами бюрократического делопроизводства. Конечно, общество не будет спекулировать, как частные лица; распоряжаясь общественными деньгами, оно не имеет даже на это права. Спекуляция будет устранена; но зато город лишится и выгод спекуляции. Будет меньше построек, меньше квартир, следовательно более тесноты. Личная предприимчивость и самодеятельность, составляющие главный источник народного богатства, совершенно исчезнут из этой области. Вместе с тем для богатого и бедного равно закрывается возможность приобрести в городе свой собственный дом и основать там свой домашний очаг. Если, наконец, мы ко всему этому прибавим, что городское управление может находиться в весьма неблагонадежных руках, если мы вспомним неразлучную с общественным самоуправлением борьбу партий и подумаем, что распределение жилищ тысячей и даже миллионов людей может находиться всецело в руках большинства, выбранного чернью, чему пример представляют некоторые нынешние муниципальные советы в западной Европе, то мы несомненно придем к убеждению, что предложенная Вагнером мера есть не более как одна из тех странных фантазий, которые рождаются в головах социалистов кафедры и которые идут прямо вразрез с требованиями действительной жизни. Все то зло, которое чувствуется иногда в больших городах, может только удесятериться вследствие превращения частной собственности в общественную. Относительно же малых городов подобная мера лишена всякого смысла.

Не более веса имеют и доводы в пользу общинной собственности в селе. Но приверженцы последней могут по крайней мере опираться на исторические примеры. Сосредоточение всей городской собственности в руках общины никогда не существовало на деле; это не более как мечта новейших социал-политиков. Сельское же общинное владение составляло первоначальную форму поземельной собственности во всем человечестве; оно имеет свою многовековую историю и доныне еще сохраняются многочисленные его остатки. Чтобы понять гражданское и экономическое его значение, мы должны бросить взгляд на историческое развитие этого учреждения.

Было время, когда общинное владение считалось особенностью тех или других народов. Новейшие исследования показали всеобщее его распространение на низших ступенях общественного быта. Корень его лежит в кровной связи, под влиянием которой жило первобытное человечество. Гражданский порядок составляет плод позднейшего развития; первоначально люди не знали иного союза, кроме кровного родства. Этот союз заменял им все остальное; в нем исчезла самая личность, которая только вследствие многовекового развития пришла к сознанию своей самостоятельности и своей свободы. Как уже было сказано выше, лицо первоначально не выделяется из окружающей его среды, и такою средою является именно кровный союз.

Вследствие этого при первоначальном занятии земли люди обыкновенно селятся не в одиночку, а племенами и родами. Род есть разросшаяся семья, племя - разросшийся род. Последнее раскидывается на более или менее широкое пространство; роды же остаются соединенными на местах: они образуют первобытные общины. Так как здесь не выделилось еще лицо с своими самостоятельными интересами, то здесь нет и частной собственности. Первоначально хозяйство ведется сообща, и произведения разделяются между членами союза. Затем, когда род разрастается и из него выделяются отдельные семьи, каждая из них обрабатывает свой участок; но она получает его только в виде временного владения. Собственником является образующий общину род, и поля переделяются между отдельными домохозяевами, либо ежегодно, либо по истечении известного периода. Так как все члены рода равны, то они получают равные участки; только старшие, имеющие власть, могут получать лишнее. Таково было устройство сельской общины у древних германцев, у кельтов; такие же учреждения сохранились доселе у разнообразнейших народов в отдаленнейших местах земного шара. Мы находим их в Индии, на Яве. В Индии доселе община держится сознанием кровного родства, действительного или мнимого, которое заменяет действительное, когда естественная связь наконец слабеет. Все члены общины считают себя происходящими от одного родоначальника, и если принимаются посторонние, то они вступают в те же отношения и подчиняются тому же распорядку*.

______________________

* Sumner M, Ancient Law. Ch. 8.

______________________

С течением времени, однако, это первобытное устройство разрушается в силу необходимого исторического процесса. Кровное родство только на первых ступенях служит связью человеческого общежития. Мало-помалу из этой безразличной среды выделяется личность, истинная носительница человеческих начал. В общину вступают посторонние; происходит смешение разнообразных элементов; гражданские начала заменяют сознание родства. С тем вместе и общинное владение постепенно уступает место частной собственности.

Этот исторический процесс разложения первобытной общины всего яснее можно проследить на германской марке, которая весьма хорошо исследована Маурером. Уже в незапамятные времена рядом с общинным владением мы находим отдельные дворы. Поселяясь в пустыре, куда никогда не заходила человеческая нога, новый колонизатор расчищает лес, строит себе хижину и становится владельцем отдельного участка. Впоследствии это образование самостоятельных участков путем заимки, даже в пределах общинных земель, постоянно признается законным основанием частной собственности. Земли было много, и община не имела никакого интереса в том, чтобы полагать предать личной предприимчивости и отнимать у человека плоды его трудов. Если он, занявши пустырь или расчистивши лес, огораживал свой участок, то он тем самым выделялся из поземельного общинного союза; но вместе с тем он лишался и своего права на остальные земли. Таков был один из способов, посредством которых из общинного владения стала выделяться личная собственность*.

______________________

* Mauerer H. L. Einleitung etc. § 7, 70; Mauerer H. L. Geschichteder Markenverfassung. §47.

______________________

Другой способ состоял в том, что переделы стали делаться реже и реже, и наконец прекратились совершенно. Вследствие этого право владения незаметно перешло в полную собственность. Полевые участки стали считаться неотъемлемою принадлежностью домохозяев*. Совокупным владением общины остались только угодья, главным образом пастбища и леса. Относительно же пахотных земель следы прежнего порядка сохранились в выпасе скота на паровом поле и на отаве и в проистекающей отсюда необходимости держаться однородной системы обработки смежных полей.

______________________

* Mauerer H. L. Einleitung etc. § 48; Mauerer H. L. Geschichte der Dorfverfassung. § 16, 35.

______________________

Наконец, полное разложение поземельной общины совершилось вследствие наплыва посторонних элементов. Сознание кровной связи, которое служило основанием всего общественного устройства, не могло долго удержаться при постоянных передвижениях народов. От нее сохранился только общий тип, в который могли вмещаться и чуждые элементы. Пока земли было много, община охотно принимала новых членов, которые помогали ей нести податное бремя. Но когда, вследствие умножения народонаселения и выделения значительной части общинных земель в частные руки, земли стало мало, община естественно начала замыкаться, и если она принимала посторонних, то уже без права участия в общественных угодьях. Полноправным членом общины постороннее лицо могло сделаться, только заступивши место выбывающих членов. Так как право на участие в общинном владении сделалось принадлежностью не лиц, а дворов, то покупкою двора или доли двора приобреталось соответствующее право или доля права на угодья. Этим способом еще в средние века монастыри и частные владельцы скупили множество общинных земель. В позднейшее время рушилась даже и эта связь между правом на угодья и двором. Идеальная доля участия в угодьях стала продаваться отдельно. Вследствие всего этого в общине вместо равноправных членов явились различные разряды лиц с совершенно неравными правами: полноправные хозяева, лица, имеющие идеальную долю участия в угодьях, лица, которым в виде милости уделялись некоторые права, наконец, совершенно бесправные. Вместо одной общины образовались две: одна местная, состоящая из совокупности жителей, другая привилегированная, состоящая из лиц, имеющих исключительное право на угодья. Между этими двумя классами, аристократиею и демократиею, естественно должна была возгореться борьба, которая привела к различным результатам. В иных местах привилегированная община осталась владычествующею, вследствие чего удержался прежний порядок. В других случаях демократия, составлявшая большинство, взяла управление в свои руки, но право на угодья осталось за меньшинством, которое среди совокупной административной общины образовало более тесную привилегированную поземельную общину. Через это общинное владение превратилось в частную собственность известного разряда лиц. Наконец, в некоторых общинах торжество демократии повело к уравнению как политических, так и поземельных прав; но вместе с тем большею частью рушился весь прежний порядок общинного владения*. В этой борьбе демократии с аристократиею Мэн видит главную причину разложения первобытного общинного союза**; но, в сущности, этим был нанесен ему только окончательный удар. Разложение совершилось постепенно, различными путями, вследствие выделения лица, с его правами и интересами, из поглощавшей его первобытной среды. Этому необходимому историческому процессу не могла противостоять община, устроенная по типу кровного союза; она должна была пасть. Следы ее остались только в захолустьях, куда не проникала историческая жизнь.

______________________

* Mauerer И. L. Einleitung etc. § 92 и след.; Mauerer H. L. Geschichte der Markenverfassung. § 20, 34; Mauerer H. L. Geschichte der Dorfverfassung. § 26, 50 и след., 66 и след., 78.
** Maine H. Lectures on the early history of Institutions. Ch. 3.

______________________

Совершенно иную историю имело общинное владение в России. По аналогии со всеми другими народами можно думать, что и здесь первоначально родовая община совокупно владела землею. На это указывает господство родового быта в первые времена русской истории. Известно выражение летописца: "живуще кождо с родом своим, володеюще родом своим". Но собственно документальных сведений о форме поземельной собственности в этот период мы не имеем. Когда же начинают появляться исторические документы, то есть в XV веке, мы находим поземельную общину уже совершенно разложившеюся.