Беркут

Открылись зеленые грустные глаза. И сердце забилось. Очередной припадок. В троллейбусе. И хоть бы кто из людей, едущих с нею, заметил бы ее плохое самочувствие. Соленый и тошнотворный привкус крови во рту, уже привычный. Виктория Беркут проспала две пары. Родители отчаялись ее будить, а заходить в комнату, которая теперь превратилась в место, куда сбросили по меньшей мере одну бомбу, они не стали. И пусть она потом не жалуется на плохую успеваемость и сплошные двойки по учебе. Она сама виновата во всем. Она виновата в том, что «толстая». В том, что ленивая. В самочувствии. В наплевательском отношении к жизни, в разбившемся стакане… Нельзя ей рисовать или печатать рассказы допоздна, нельзя смотреть фильмы, надо только помогать родителям и ложиться спать часов в восемь вечера. Тогда, конечно, и голова болеть не будет, и кровь изо рта идти перестанет, и не будет надсадного, словно рудничного, кашля. Сама она боялась того, что больше ничего не будет. В один день все кончится, чернота, и навсегда. Потому что ее срок близился. Она похудела на десять килограмм, ее голос, редчайший, охрип.

Хорошо бы дописать про человека-орла… Хоть бы кто прочитал ее «ветра»…

Беркут доехала до перекрестка Шевченко – Луначарского, и приготовилась вставать со своего места. В последнее время ей полюбилось промежуток до «Звездного» ехать, стоя у самых дверей, в одиночестве. Потому что троллейбус, на котором Ольга ехать отказалась, проезжал по новому мосту через железнодорожные пути и оставлял под собой улицу Восточную. В этот раз она видела спящий город, редкие черные точки – людей, множество шумящих машин, и снежинки. Легкий снег умилял ее. Она включила крохотный плеер, поверх черной шапки одела большие, профессиональные наушники. Заиграла музыка группы «Стикс». Вот и ощущение невесомости – на самой высшей точке моста, а потом скрылись все высокие дома за стройкой, пошел наклон вниз. Троллейбус разогнался, но ему пришлось затормозить на светофоре перед остановкой. За спиной Беркут уже скопилось несколько школьников, выходящих с ней на одной остановке. Дети, невесело подумала черноволосая девушка, и сменила песню. Наплевав на прохожих с высокой колокольни, песню «Forgiven» «Скайлеттов» она пела в голос, разрабатывая связки. Она вдруг подумала, что жизнь – чертовски хорошая штука. Никто ее теперь не мог упрекнуть в отсутствии стиля в одежде или в лишнем весе. К тому же, она шла во всем новом. Новая шапка, новый пуховик черного цвета с тремя молниями, новые джеггинсы, и новые черные ботинки – осенние, но зато в них хорошо проскальзывать по голому льду. А в чем ее никогда нельзя было упрекнуть, так это в неразборчивости. Она полюбила альтернативный рок, и смотрела только ХОРОШИЕ фильмы. Это были такие фильмы, которые нравились всем членам ее семьи, и всем ее подругам. Да: в любви к литературе и в отменном чувстве юмора с ней тягаться было тяжело. Студентка-закройщица с четвертого курса ее техникума Козлова однажды застала Беркут на грани обморока. Неудивительно. В ответ на вопрос о самочувствии она отшутилась, белая, как простыня. Та не успокоилась. Беркут махнула рукой:

- Я же шучу! Мне полегчало.

- Знаю я тебя, - фыркнула Козлова. – Ты будешь шутить, даже умирая.

Неважно, что они говорят. Говорят сегодня одно, а назавтра уже другое. Сегодня Кошелева будет просить меня помочь ей с чертежом, а завтра будет шептаться с Леной за моей спиной, подумала она… и едва не лишилась телефона с деньгами. И с жизнью.

Быстрый вор, рассчитывая на собственную реакцию, навык и скорость, и, разумеется, на чуточку фортуны, подкараулил троллейбус и из выходящей толпы вычленил взглядом именно Викторию Беркут. Прошелся мимо нее, неприметный, абсолютно просто так, и рука его нырнула в карманы ее пуховика тоже «просто так, нечаянно»… За что ей было держаться? За телефон дешевле двух тысяч рублей или за помятую и порванную посередине сотню рублей, оставшуюся из денег, выделенных родителями на карманные расходы – на поход в столовую техникума? Смешно. Но Беркут держалась. И даже не из-за собственной бедности. Из чувства собственности и ответственности за имущество, пусть и маленькое, но свое. Мало ли, кто мимо проходит, скажете вы… и ошибетесь. Беркут была таким человеком, который кое в чем ненавидел людей. И ненавидел их сборища. Она предпочитала одиночество. И уж конечно, когда она шла по улице, она держала дистанцию. Если кто-то нарушал дозволенные границы и вторгался в ее личное пространство, кто-то, кому она не доверяла или кого вообще не знала, то этот несчастный попадал под рентген ее глаз. Так же произошло и с вором. Его рука изловчилась и даже подцепила телефон с рваной купюрой, но перенести добычу в карман хозяина не смогла. Его запястье поймали. Тогда он пустил в ход нож и для устрашения царапнул по шее девушки, под подбородком, там, где она не прикрыла кожу шарфом. У любого нормального человека есть страх за свою жизнь. И любой нормальный человек отдал бы дешевый телефон и остатки наличных денег подлецу. Но, накануне увидев скорую собственную кончину от проклятой болезни, рука об руку шедшую с ней второй год подряд, Беркут переродилась, озверела, сбросила овечью шкуру и с воинственным криком ребром жесткой ладони ударила мужчину в нос. Оставив его истекать кровью, она подобрала черно-розовый раскладной «Нокиа» и деньги. Пора было домой. Ей еще надо было работать с двумя слоями корсета исторического платья из жаккарда. Иначе ей не в чем было бы идти на бал в Доме Музыки.

4.

Киану.

- ЛЖИВАЯ СВОЛОЧЬ!

- Пожалуйста… любовь моя… ААА!

Рука мужчины в крови девушки, которую он ударил. Ее карие глаза уходят под веки, каштановые волосы накрывают каменное и мужественное лицо, промежность темнеет, и она валится с ног…

Еще одна сигарета. Нынче он поедет в трамвае. Где же он находится? Кажется, прохожие ему сказали, что неподалеку, на Луначарского, можно сесть на трамвай номер двадцать… В новом доме рядом с Блюхера сдавалась квартира… В самом же деле, не уезжать ведь сразу!

А знай он город, мог бы и раньше сесть на четвертый троллейбус, доехать до «Звездного», там проследовать за Беркут до арки, пройти ее дом насквозь. Пройти через парк, выйти к огороженной детской площадке, пересечь ее, подняться по ступенькам. И – voila! – тот дом, где ему предложил некий Сергей снять квартиру или комнату. Дал два номера квартир, предложил набрать на домофоне, и сказать, что он по объявлению. Город Екатеринбург Киану не знал. Как и страну Россию.

Он попался! В Екатеринбург его заманили большими деньгами и выгодным предложением. Якобы будет сниматься фильм «День, когда пещера обвалилась». И ищут хороших актеров. Ему посоветовали, порекомендовали, его пригласили оттуда… И на месте липовых съемок, в Оленьих Ручьях, он понимает, что все это – полная подстава.

Нужно было просто так ехать в Россию. Без планов. Просто в качестве заграничного путешествия, думал мужчина в черном длинном пальто. Если мне не сдадут квартиру – на неделю – то я пойду на вокзал, поездом доберусь до столицы. Оттуда я свяжусь с агентами в США, и весь кошмар закончится… мне все возместят…

Он спустился к Луначарского. На него тут же набросился с криками «Возьмите суши с собой! Дешево, быстро и вкусно!» - промоутер в красной форме с надписью «СушиВок».

- Суши – это хорошо. – Взял он брошюрку с видами роллов и с наборами. Решил заглянуть в магазин, который рекламировал этот долговязый конопатый подросток, явно прогуливающий занятия. Там он справился о наличии пива и сигарет.

- Мы не продаем такую продукцию лицам моложе восемнадцати лет, - на автомате и не поворачиваясь, бросила восточного вида продавщица. Киану расхохотался.

- Простите… пожалуйста…

Любовь моя, докончил за него его уставший мозг. Да, это были его проблемы. Неконтролируемая ярость, постоянное пьянство, нелюдимость, скрытность. К тому же, надменность, гордость, граничащая с гордыней, и неуживчивость. Его первую личность – доброго и милого человека – слишком часто испытывали и ранили, и часто использовали. Вот на свободу и вышла его темная сторона.

Трамвай, услышал он скрип колес по рельсам. Поднялся с высокого стула, прищурил карие миндалевидные глаза, сводившие с ума поклонниц… трамвай номер двадцать… Ему принесли его заказ, а он уже стоял на перекрестке, плечом к плечу с Ольгой. Красный свет сменился на зеленый, он побежал до остановки, чтоб увидеть, как закрываются двери долгожданного трамвая. Машинистка. Стоило ли пытаться? Он вскинул руку, жестом прося ее остановить вагон и открыть двери. Она нелепо улыбнулась, глаза заискрились, рука потянулась к рычагу… И тут появился человек, который все испортил. Горбатый, черный человек, со сморщенной рукой и хмурый. Он запретил. Машинистка чуть ли не заплакала, набирая скорость. На одно мгновенье вагон замер, пешеходы застыли, Ольга зависла в воздухе. Не поддался чарам только Киану. Зрительный контакт с юной машинисточкой, и слова, сорвавшиеся с ее губ. Он разобрал их колыхание – иначе он бы не понял. Она шепнула: «I’m sorry».

- BITCH! FUCKING BITCH!

- Please… My darling…

I'm so sorry, пронеслось в его голове. Она бы сказала. Но простил бы он ее? Нет. Он бы врезал ей в два раза сильнее, чтоб ее лицо потом соскребали с пола швабрами. И не потому, что он ее не мог простить. Алкоголь и сигареты ему не позволили бы. Он был только в их власти, одурманенный и разъяренный. Красная кровь на белом ковре, темные волосы, завешивающие окровавленное лицо женщины, белые серпики выглядывают из-за непроизвольно сокращающихся приоткрытых мышц век. А самая большая трагедия заключалась в том, что она его искренне любила. Иначе бы стала ли она гоняться за ним двадцать лет?

Крохотная, хрупкая белая снежинка упала на миг на ладонь мужчины в черной кожаной перчатке с открытыми пальцами. Доли секунд – и она умерла, растаяв из-за выделяющегося тепла.

Я вас никогда не прощу, - говорил по телефону ее «брат», разговаривая с ним. Вашими стараниями она в больнице. Больше не звоните ей и не пробуйте с ней связаться. А если попробуете – я позабочусь о том, чтоб вы погибли. Или сгорели в аду за мое убийство.

Заглушив боль от случившегося еще одной купленной бутылкой светлого «Клинского», выкурив последнюю сигарету, и пересчитав деньги, сложив наличные с запасами на карточках, которые он с собой взял, мужчина в черном длинном пальто и в черных очках прошагал мимо замерших на месте либо зависших в воздухе фигур людей, пересекая сразу две улицы. Потом позволил времени нестись на всех порах, наверстывая упущенное. А сам пошел вдоль трамвайных путей. На ближайшем разветвлении рельс он спросит, куда надо идти, чтоб выйти на остановку «Блюхера». А пока надо сбежать из этого хаоса. И сбежать от людей, пока зверь, живущий в нем, не навредил еще кому-то.

Сам того не ведая, Киану Ривз надолго застрял в Екатеринбурге…

5.

Анна.

На заваленном после раскроя костюмов Дедов Морозов столе поиски лекал корсета от платья Беркут могли все усугубить и испортить ее чистую комнату в квартире тети Тани. Надомница и танцовщица Анна страстно желала девятнадцатого января нового, две тысячи четырнадцатого года полететь в Париж, одна или с Беркут, и затовариться на распродажах. Сейчас у нее выдался небольшой перерыв. И она его решила потратить на изготовление корсета от платья для танца в стиле «латино». Куда, к чертям, подевались пять лекал из коричневой грубой бумаги? Они ведь были пронумерованы! И она их складывала в стопку! Анна уже сомневалась, что у вещей, которыми она пользовалась, не было собственного мнения. Может, они соскучились по Виктории Беркут, отрастили ножки и убежали к ней домой. А тут еще шить костюм, рубашку, десять нарядов долбанных Дедов с бородами-ватами, и помогать Беркут по платью. И все до Нового Года. Даже раньше. Искать работу и интересные акции, возможно, на новогоднюю тему. Копить деньги. Решать вопрос с жильем в Париже. За проживание в гостинице Анна решила доплатить. Проблема была в том, что никто из знакомых Беркут или ее старшего брата не хотел делать гостевую визу для нее с подружкой, зачем им такие хлопоты из-за человека, которого они не знают. Беркут намеревалась поселиться в доме в Париже, по праву ей принадлежащем, но и тут потерпела неудачу: седьмая вода на киселе, родственники, о существовании каких она и помыслить не могла, вырвали у нее дом.

- «Коуч серфинг» прикрыли! Не получается туда выйти и со своей страницы! Я все проверяла! – Расстроилась Беркут. Свои печали она скрывала за потоком шуток, но Анна легко угадывала ее настроение.

Коричневый и белый столы, заправленная машинка, метры и метры кроваво-красной ткани, белый карандаш для намелки деталей, ножницы закройщика. И Анна, с убранными волосами светло-рыжего цвета и отросшими сантиметров на семь корнями темно-русого цвета, одетая в одежду собственного пошива: жакет и юбку из бежевой в клетку ткани. На юбке были великолепные и дизайнерские кожаные вставки. Анна была довольна днем. Замечательная репетиция фаер-шоу и танца, прошло все как по маслу, и радость от хорошей работы затмила мышечную усталость. Та длинноногая девушка с осиной талией, вращавшая огненные обручи и играющая с ними, будто родилась в огне… Красный цветок был с ней заодно. Белые платиновые волосы, рядом с огнем делавшиеся ярко-оранжевыми, и в темных глазах угрожающие пламенные всполохи. Она была прекрасна, двигалась завораживающе, но смертельно опасна. Анна смотрела серыми круглыми глазами на пол-лица, по-детски наивно, что сбросило ей тринадцать лет. Неужели так возможно? – спрашивало ее лицо. Она хотела научиться.

Анна посчитала, что на костюмы у нее было около трех часов. Затем нужно было встретиться с давним другом в кафе «Вилка – ложка» в центре города, неподалеку от прежнего места ее работы, связанной с Интернет-магазином. А после приятного общения, скорее всего, придется заночевать у Беркут. Она должна была – по крайней мере, обещала ей, - вывернуть корсет. Если так, то можно было смело заняться юбкой платья. Не самое сложное платье. Анна, однако, как и Беркут, впервые работала с корсетом. Любой опыт полезен.

На всякий случай, для уточнения самых поздних планов, она позвонила Беркут. Два гудка. Трубку никто не брал. Затем должен был заговорить ее голосом автоответчик. Если бы заговорил, то Анна бы повесила трубку. Но не сказал. Голос, низкий, хриплый, усталый.

- Да?

Этот голос не мог принадлежать ее подруге. Но больше было некому. Ее мама разговаривала примерно тембром летучей мыши, голос отца тоже не спутать было с женским, а никто больше не проживал в квартире номер четыре по переулку Асбестовскому.

Опять возникли с ней проблемы.

6.