На всякого шакала есть свой капкан

– Смотрю я на тебя, Петров, и знаешь, кого ты мне напоминаешь?

– Кого же, Степаныч? – По лицу Маркелова пробежала плутоватая улыбка.

– Сына! – выдохнул Федосеев. – Он у меня такой же дерзкий, как ты. Слова поперек не скажи, вспыхивает как порох. Если бы ты называл меня батей, так я бы и не обиделся. – Голос стареющего охранника заметно потеплел, и ладонь, широкая, словно лопата, дружески опустилась на плечо парня.

– Батя, что ты вокруг меня ходишь, как кот вокруг сметаны. Может, что спросить хочешь, так прямо и скажи.

– Бля буду, узнаю своего сынка, – радостно всплеснул руками Иван Степанович, будто услышал приятную новость. – Его характер, такой же ершистый! Ну как же мне тебя, Дима, сынком‑то не назвать, – проснулась в голосе Федосеева еще большая теплота. – Если Ворона на тебя наскакивать будет, так ты мне тут же дай знать, я уж найду способ, как остудить этого засранца!

– Ты за меня, батя, не хлопочи, я привык сам разгребать собственные проблемы, – спокойно, но твердо произнес Захар. – Ты думаешь, я в Москве один, что ли? У меня найдутся люди, которые сумеют за меня постоять. А Ворона – он кто такой? Обыкновенный бычара, с которым мне и разговаривать‑то не по чину. Ты, батя, между нами не встревай, я его сам урезоню, если потребуется.

– Ну, ты и крут! – протянул Иван Степанович. – Так и надо держаться, сынок, – дружески похлопал он Захара по плечу. – Так и надо держаться. Нынче этих шавок развелось без меры, и они, как шакалы, сбиваются в кучу и живут без правил.

Трудно было поверить, что всего лишь каких‑то две недели назад в этой комнате произошло убийство. Уже ничто не напоминало об этом, вот разве что большое пятно в самом центре комнаты. Его замазывали дважды, но оно каким‑то невообразимым способом проступало через толстый слой мастики и болезненно воскрешало трагедию. Все это было далеко от реальности и очень попахивало мистикой. Но более рассудительные головы, даже в этом непонятном случае, постарались отыскать правдоподобное объяснение – застывшая и впитавшаяся в дерево кровь после каждой обработки смешивалась с мастикой. Правильнее было бы обработать это место скребком.

– На всякого шакала есть свой капкан, – и, подумав, Захар добавил:

– А может быть, и карабин.

Иван Степанович одобрительно качнул головой:

– Ишь ты!.. Это ты верно сказал. Образно. Я бы так не сумел, сразу видно, что у тебя голова на плечах есть. А такое дело не вырабатывается, оно папой и мамой дается. С рождения. А кто у тебя родители?

– Вот здесь ты промашку дал, батя. Из детдома я. Кто моя мать, припоминаю с трудом, а отца и вовсе никогда не знал. Мне рассказывали, что родился я на зоне… А там такое дело, через два года ребенка отдают в детдом, а мамка досиживает дальше. Видно, срок у нее большой был, вот и решила лечь под какого‑нибудь молоденького вертухая. Все‑таки бабам с икрой на зоне послабления дают. Так или иначе, я ее не видел: или сгинула где‑нибудь, или просто не захотела себе на шею хомут вешать. Сука, одним словом, – произнес, как выдохнул, Захар.

– Это ты напрасно, – протянул Иван Степанович с заметной укоризной. – Мать есть мать. Она ведь тебе жизнь дала. Уже за это ты ей должен быть благодарен. Может, ее и в живых‑то нет, вот она сейчас слышит, а душа ее при этом мается.

– Батя, ты мне на мозоль не дави, я ведь не маленький и сам знаю, что делать, – грубовато заметил Захар. – Папаши‑то у меня тоже не было, так что к нравоучениям я не привык. Могу и обидеться крепко, ляпнуть что‑нибудь не то, а тебе это может не понравиться. Верно?

Иван Степанович недовольно хмыкнул:

– Да уж. Я не чучело для битья.

Захар продолжал смотреть в самый центр комнаты, на то самое злополучное пятно.

– А вот скажи, батя, ты не боишься, что тебя замочат ночью так же, как твоего напарника?

Захар оторвал взгляд от пола и с открытой усмешкой посмотрел на Степаныча. Ничто не выдавало его волнения, он уверенно выдержал взгляд Степаныча, сделавшийся неожиданно колючим.

– Мне это не грозит, сынок, – неожиданно расплылся в улыбке Федосеев.

– Отчего же это, батя, у тебя что, черепушка железная?

Федосеев выдержал паузу.

– Тут меня все менты пытали, что да как… Да разве им можно лишнего сказать? Я им ляпну что‑нибудь не по делу, а потом меня с пулей в голове под забором отыщут. С длинным языком долго не протянешь. – Глаза Степаныча хитровато сузились, он стал напоминать старого доброго кота, разомлевшего на солнцепеке.

– Может быть, не болтал бы чего лишнего, а то я ляпну по пьяни где ни попадя, – произнес Захар, и правый уголок его рта непроизвольно полез вверх.

– На тебя это не похоже. Людей я сразу вижу, посмотрю один раз и насквозь определяю, как рентген. Такие люди, как ты, не сдают – ни по пьяному делу, ни по трезвянке. Так вот, что я хочу тебе сказать. – Голос старика заметно спал, он слегка подался вперед, как будто бы рассчитывал поделиться нешуточной тайной. – Они были в масках, это верно, но вот только один из них мне показался знакомым.

– Что‑то я тебя не пойму, батя, – скупо улыбнулся Захар, – сам говоришь – в масках, а тут вдруг узнал?

– По голосу я его признал, чудила, – в сердцах произнес Иван Степанович. – Это Колька Гнездо был, он с Карасем якшается.

– А кто же такой этот Карась‑то? – постарался Захар скрыть волнение.

– Ну, ты даешь, сынок, – весело и одновременно восхищенно хохотнул Федосеев. – Это же надо, Карася не знать! Да здесь любой малый с пяти лет Карася знает. Он в нашем районе царь и бог. Подозреваю я, что он хотел крепко навариться на этих винтовках. Ты посмотри, что в Москве делается‑то. Дня не проходит, чтобы кого‑нибудь не грохнули, а что говорить о всей России‑матушке! Оружие, сынок, это такая вещь, которая всегда будет пользоваться спросом, помяни мое слово. Ладно, давай забудем этот наш разговор, что‑то растрепался я… Тебя Карась‑то не помилует, если узнает, с кем я поделился. А второй раз он сюда не пойдет. Бомба‑то не падает в одну и ту же воронку.

Захар с трудом дождался окончания смены. Кто бы мог подумать, что все решится в течение каких‑то нескольких дней. А это означает, что можно продолжить прерванный отпуск и запереться с Инной в какой‑нибудь деревенской хате недели на две. Продолжение отпуска обещало быть потрясающим.

Захар ощутил необычайный подъем, даже к Вороне в этот день он почувствовал нечто вроде приятельской симпатии. Следовало не выдать своих чувств, и, когда недруг прошел мимо, Захар уверенно соорудил на лице маску снисходительности.

* * *

Ефим Кузьмич неторопливо и как‑то по‑особенному основательно составлял ящики в самый угол двора. Глядя на него со стороны, легко верилось, что три четверти своей жизни он имел дело исключительно со стеклотарой.

Грузчик заметил Захара издалека и в знак приветствия скучновато вскинул руку. Торопиться навстречу не спешил, как будто не хотел расставаться с любимым делом, и, лишь когда выстроил ящики в высоту с Александрийский маяк, степенно спустился на землю и, натянуто улыбнувшись, протянул руку.

– Здорово, Кузьмич, – пожал Захар крепкую и сухую ладонь. – Ну как, ты эту продавщицу‑то пока еще не вздрючил, что тебя, как школьника, отчитывала?

– Хм, я вижу, ты в хорошем настроении. Рассказать что‑то хочешь? – Кузьмич перевернул ящик вверх дном, стряхнул налипшую грязь и, более не заботясь о чистоте халата, уверенно уселся.

– Ты хороший психолог, мгновенно меня вычислил, – даже не пытался скрывать своего ликования Захар. – Узнал я, кто охранников завалил.

Кузьмич ответил не сразу, было заметно, что все в своей жизни он делал основательно и не спеша – и выверял не только каждый шаг, но и слова, предпочитая не сорить ими понапрасну.

– Дырку на пиджаке сделал? – неожиданно спросил Кузьмич.

– А это‑то зачем? – искренне удивился Захар, не подозревая о подвохе.

– Как зачем? А для ордена! Такое дело раскрутить, это не каждому под силу.

Кузьмич зажевал белый фильтр и ловко сдвинул папиросу в самый угол рта.

– Издеваешься? А я ведь тебе на полном серьезе говорю. Из магазина вышла директриса и, уперев руки в бока, зорко осмотрела двор. Она напоминала античного завоевателя, созерцающего свои бескрайние владения, единственное, что выдавало в ней женскую особь, так это легкомысленный коротенький халатик, из‑под которого вызывающе выглядывали крупные бедра.

Захар невольно улыбнулся, подумав о том, с какой нежностью Кузьмич поглаживал эти несколько пудов мяса. Подобные изыски на любителя, и вряд ли что может ворохнуться в его собственной душе, если он начнет ласкать ноги слонихи.

Разглядев грузчика, покуривающего в углу, она в сердцах махнула рукой и вернулась в магазин. Впрочем, сзади она смотрится очень даже неплохо, задержал Захар взгляд на ее талии.

– И я серьезно… Не дергайся! Выслушай сначала меня. Тебе было сказано: не привлекать к себе особого внимания. А ты что сделал?

– Что? – не понял Захар.

– Что, что… Конь в пальто! – пыхнул струйкой вверх Кузьмич. – Ты себя суперменом, что ли, возомнил?

– О чем ты? – непонимающе заморгал Захар.

– Зачем ты выдрючивался на стрельбище?

– Ах, вот ты о чем, – не удержался от улыбки Захар. На прошлой неделе после дежурства охранники большой компанией заявились в тир поупражняться в стрельбе. И, к удивлению всех присутствующих, Захар не промазал ни разу, легко подтвердив свой мастерский норматив.

– Как‑то само так получилось… Я обо всем забываю, когда у меня в руках оружие. А потом, хотелось как‑то авторитет заработать, что ли, все‑таки новый коллектив, – протянул он неопределенно.

– Вот и заработал, – зло швырнул папиросу в кучу ящиков Трошин. – А может, ты хочешь, чтобы на тебя как на киллера смотрели? – как‑то странно посмотрел майор на Захара.

– Нет, но…

– Я предупреждаю тебя еще раз, если уже не поздно, не высовывайся, делай свое дело тихо и незаметно. Ты думаешь, мне нравится ящики таскать и старух похотливых трахать? – кивнул Кузьмич в сторону магазина. – Однако я иду на это. И засунул свое самомнение глубоко в задницу, вот так‑то! Ладно, хватит наставлений, что ты там хотел еще сказать?

– Кстати, а ты откуда знаешь про стрельбище?

– Ты забываешь, что я не только грузчик, но еще и мент. У меня имеются свои оперативные источники.

– Понятно, – не пожелал вдаваться в подробности Захар. А смысл? Все равно ничего не скажет. – Я тут разговаривал со Степанычем.

– С Федосеевым, что ли?

– С ним, – уже не удивлялся Захар, – так вот, он мне сказал, что в этом деле замешан Карась.

– И это все?

– А разве мало?

– Ты не сказал ничего нового. Это всего лишь одна из версий, она разрабатывается. Но она не главная. Лично я не верю, что Карась способен на такое, все‑таки он сам из этого района, а, как правило, волк не режет овец у собственной норы. Я его немного знаю… это не его почерк. Хотя… почему бы и нет. Ладно, сообщу о твоих подозрениях полковнику, – поднялся с ящика Кузьмич. – Хочу тебе сказать, опостылело мне тут, если бы не директриса, давно бы придумал предлог, чтобы слинять.

– Ты куда пошел, ящики таскать?

– Захар, за кого ты меня принимаешь? Пошел хозяйку дрючить. Не видел, что ли, она в коротеньком халатике была. Я прихожу к ней в кабинет, а она уже ждет меня наготове, растопырив ноги. Ты же за меня этого не сделаешь, – превратился Кузьмич в обыкновенного работягу, и еще с минуту из недр магазина раздавался его громкий хохот.