Стас вошел в свою комнату и тяжело опустился на диван

После ужина все еще допоздна посидели, поговорили, но — пора и честь знать! — Стас в сопровождении Вани с Леной отправился к себе домой.

Виктория, которую Лена уже называла, разумеется, за глаза, чтобы не обиделась, «Викуксей», сказала, что устала и, как ни приглашал ее Ваня прогуляться перед сном на свежем воздухе, наотрез отказалась.

— А я не хочу-у! Мне это не нра-равится! — только и слышалось капризное из приоткрытой двери в Ванину комнату.

Стас вспомнил свое давнее: «А мне все равно!»

Без которого он просто не мог жить.

Подумав, что и тут история повторяется.

Так что со временем, как знать, есть все основания, что Вика изменится благодаря Ване, и еще далеко не все потеряно!

Но пока, на этот раз они пошли втроем.

Дом, который лет десять назад родители Стаса купили под дачу, был совсем рядом.

Всего две-три минуты небыстрым шагом.

Но Стас с Леной, не в силах расстаться, предложили Ване пойти вокруг села.

Тот, понимая их и в то же время стремившийся к молодой жене, немного помявшись, вынужден был согласиться.

Все-таки друг — есть друг.

Стас с Леной, не обращая внимания на то, что Ваня постоянно поторапливал их, шли, еле-еле передвигая ноги.

Иногда останавливаясь под фонарями.

Разговаривая…

Разговаривая…

Словно пытаясь наверстать упущенное.

И с каждым шагом идя все медленнее.

Но, как ни длись любая дорожка, закончилась и эта.

Трое давних друзей к великому облегчению выполнившего долг Вани, в конце концов, встали перед небольшим деревянным домом, обнесенным старым, покосившимся забором.

— Его я тебе, если не в этот приезд, то в следующий обязательно подправлю! — на радостях пообещал Ваня. — А дом — ничего! Вполне еще хороший!

— Да, что бы ты понимал! Это не просто хороший, а самый лучший дом на земле! — воскликнула Лена. — Правда, Стасик?!

— Еще бы! — согласился он.

Ведь благодаря этому дому они и познакомились, когда ему с Ваней было по двенадцать лет, а Лене и того меньше.

Чуть больше восьми…

Как все-таки, хоть это и банально звучит для будущего писателя — одно оправдание, пишущего на исторические темы — быстро летит время!

В доме горело одно окно.

Стас вопросительно посмотрел на Лену.

— С тех пор, как ты разрешил сделать этот дом гостиницей для паломников к могилке отца Тихона, он почти никогда не бывает пуст, — объяснила она. — И, как я ни старалась, многое в нем изменилось. Да ты сам все сейчас увидишь.

— А мы пойдем, даже входить не будем! — добавил Ваня.

— Но надо же все-таки предупредить, что хозяин приехал! — так и не в силах расстаться со Стасом, умоляюще попросила Лена.

Но терпение Вани иссякло окончательно.

— Это не КПП, в смысле, не контрольно-пропускной пункт, вход сюда всем открыт! — уже командирским голосом сказал он. — В крайнем случае, подумают, что он тоже паломник!

— Ну да, конечно, как же — Викукся заждалась! — нахмурилась Лена.

— Я, между прочим, тоже! — напомнил Ваня.

Лене только и осталось, что горько вздохнуть.

Она тоже хорошо понимала брата.

Незаметно от него она быстро поцеловала Стаса в щеку и теперь уже под руку с братом, то и дело оглядываясь, хотя, конечно, и не могла видеть своего любимого, пошла по самой короткой дороге.

Стас проводил их долгим — пока они не скрылись за поворотом — взглядом и вошел в дом.

Бросил на знакомую вешалку вязаную шапочку.

Повесил куртку.

Огляделся…

В коридоре и на кухне все оставалось почти по-прежнему.

Даже запахи были теми же.

Зато в родительской комнате…

Он даже не узнал ее, открыв туда дверь.

В ней — не иначе, как со всего села сюда собрали — стояло так, что почти не было прохода, не меньше трех диванов и пяти старых деревенских кроватей.

На одной из них сидел худощавый высокий мужчина, читавший книгу.

Увидев Стаса, он встал, вежливо поздоровался и, заметив, что тот собирается пройти дальше, сказал:

— Простите. Там — комната хозяина дома, и ее, как мне сказала девушка в очках, которая меня сюда вчера определила, разрешается занимать только, когда больше нигде нет места!

— А я и есть хозяин! — улыбнулся Стас. — Бывший, конечно.

И виновато добавил:

— Просто пошел туда по старой привычке. Да и хочется, честно говоря, взглянуть, как там…

— А, ну тогда, конечно, конечно! Я ведь не знал — простите! — еще раз извинился паломник.

— Да ничего страшного… — пробормотал Стас.

Только теперь он почувствовал, как устал…

Вошел к себе.

Не включая света, тяжело опустился на кровать.

Собрался сразу раздеться и лечь.

И…

Так и подскочил от радостного гортанного крика, идущего откуда-то со стороны окна:

«Добр-рое утр-р-ро!»

— Ой, простите! — извинился Стас.

Вернулся к выключателю.

Зажег свет.

Странно: никого.

«Добр-р-ое утр-ро!» — снова поприветствовал его тот же голос.

И только тут Стас увидел сидевшую на карнизе маленькую черную ворону.

Или большого грача.

Он не очень хорошо разбирался в орнитологии.

Но благодаря логике быстро сообразил: грачи прилетают весной.

Картина еще такая есть: грачи прилетели.

До весны еще далеко.

И значит, это — ворона.

Только какая-то странная.

И, вроде бы, как немного горбатая.

«Добр-рое утр-р-ро!» — уже словно слегка разочарованно в третий раз сказала ворона.

— Так вечер вроде уже, и даже ночь! — усмехнулся Стас. — Залетела, что ли, сюда по ошибке? Ну, давай я тебя выпущу!

Он открыл окно, в который сразу рванулся морозный воздух, но ворона и не думала воспользоваться его предложением.

Наоборот, подалась еще дальше к углу.

Стас подошел ближе и увидел, что на подоконнике лежала пустая миска и банка из-под консервов, на дне которой была вода.

— Ах, вот оно что, — понял он. — Да ты, стало быть, домашняя? Или, как правильнее будет сказать — ручная! И, наверное, хочешь есть и пить? Не беда, сейчас принесем!

Он прошел в родительскую комнату.

Спросил у паломника, нет ли здесь на кухне чего-нибудь съестного.

Нет, не для него.

А для птицы.

Да не синички — вороны!

Тот дал ему хлеба и рыбы.

Стас накрошил все это в миску.

Наполнил банку водой.

И, принеся в свою комнату, поставил на подоконник.

Ворона тут же подлетела к нему.

Еду она демонстративно обошла стороной.

Зато пила долго и жадно.

Тогда Стас сам взял кусочек рыбы и протянул ей:

— На, ешь!

Но ворона решительно отвернулась от еды и снова взлетела на карниз.

— Ишь ты какая — гордая! — покачал головой Стас. — Ну ничего, проголодаешься, сама все склюешь!

Он снова хотел выключить свет.

Но передумал и огляделся вокруг.

Да, права была Ленка: если к столу и кровати тут ничего не добавилось, то стены, действительно, благодаря усердию паломников стало не узнать.

Все они были завешаны большими и маленькими иконами, вырезками из журналов с изображением монастырей, церквей и портретами старцев…

С текстами молитв…

— Когда-то под ними, — усмехнулся Стас, — висели следы моих поисков смысла жизни.

После того, как впервые придя к ним знакомиться, бывший крупный чиновник на пенсии, ближайший сосед Григорий Иванович сказал, что главное в жизни — это власть, Стас вырезал — откуда только смог — фотографии президентов, генералов и других людей, обладающих этой властью.

Тоже стал вырабатывать ее в себе.

И, по-своему, разве что не молился на них…

Следующий гость — дядя Андрей, огромный мужчина, работавший на бойне, а затем ставший жалким инвалидом после инсульта, убедил Стаса, что нет ничего лучше, чем вкусно есть и наслаждаться всеми благами жизни. От чего его, и как впоследствии не напрасно, всячески пытался отговорить отец. Но дядя Андрей и слушать тогда не захотел, за что потом и расплатился здоровьем.

Новых вырезок беседа с ним не прибавила, но направление мысли Стаса тогда несколько изменилось.

Затем здесь побывал олигарх Игорь Игоревич — отец Ника, бывшего тогда безнадежным наркоманом, которому не смогли помочь миллионы и миллиарды отца, и которого избавил от этой смертельной зависимости своею дерзновенной к Богу молитвой и любовью отец Тихон.

После отъезда Игоря Игоревича на стене появились вырезки из газет с курсами доллара и других валют, интервью с известными бизнесменами.

А Стас решил, что все вместе: власть, деньги и развлечения с удовольствиями и составляют настоящий смысл жизни.

Все это неожиданно перечеркнул директор местной школы Юрий Цезаревич. Бывший тогда яростным атеистом — это потом, едва не погибнув жуткой смертью, он обрел веру — он уверенно заявил, что смысл жизни заключается в том, чтобы ставить после себя благодарную память потомкам.

Как, например, великие поэты, писатели, ученые, актеры…

Или — просто скромно воспитавшие детей, проложившие новую дорогу, посадившие деревце люди…

Стас тщетно пытался выведать, а каково же тогда всем им самим после смерти жить в этой памяти?

Чувствуют ли они хоть что-то?

Сам он тогда панически боялся смерти, даже затыкал себе уши, чтобы не слышать своих мыслей о ней…

Но тут, под влиянием Юрия Цезаревича, она властно напомнила о себе: и все эти только что вожделенные — власть, слава, деньги сразу потускнели, стали бессмысленными и никчемными.

Ибо всё когда-то, стань ты хоть диктатором всей земли и самым богатым человеком на свете, должна была перечеркнуть смерть.

Поэтому этот заданный вопрос был для него самым главным.

Можно сказать, последней надеждой.

И важнее его не было ничего на свете!

Но вразумительного ответа от поспешившего переменить тему разговора Юрия Цезаревича на это не последовало.

Зато, на всякий случай, на стене появились портреты Пушкина, Циолковского, маршала Жукова, Юрия Гагарина, отца медицины Гиппократа (которого он переделал из изображения скульптурного бюста какого-то римского императора) или… наоборот — уже и не вспомнить…

А, впрочем, почему это не вспомнить?

Стас согнал морщинки на лбу, напрягая память.

Да, точно — это действительно было наоборот!

Как и вообще все тогда в его жизни…

Он вырезал из отцовской научной книги портрет Гиппократа и подписал под ним: «Император Деций».

Уж кто-кто, а римский император стал для него практическим образцом смысла жизни: ведь он имел для этого все: власть над целым миром, огромные деньги и возможность полностью жить в свое удовольствие. Ну, и разумеется, полную известность как тогда, так и на все последующие века. И даже тысячелетия.

А имя Деций Стас написал — потому что, как раз в то время читал о нем.

Велевший в наказанье сидеть ему в этой комнате и думать, как жить дальше, отец разрешил из всех развлечений оставить одну большую толстую тетрадь, в которой учительским почерком была написана историческая повесть отца Тихона «Приди и виждь» [9].

Он писал ее, когда еще не был старцем-монахом, а работал учителем истории в школе.

И в ней очень живо описывалось, как императорский курьер этого самого Деция развозил на корабле по провинциям эдикт о начале кровавого гонения на христиан.

Желая спасти своего сына Криспа, который верил в Христа, он взял юношу с собой. Во время морского путешествия тот познакомился с девушкой Златой. Кстати, по легкомыслию, купленной им, вместе с ее отцом и братом и вскоре освобожденной, рабыней. Они полюбили друг друга. Но потом, увы, в отличие от них с Леной, вынуждены были расстаться навсегда.

А весь экипаж корабля и его пассажиры (к сожалению, за исключением укоренившегося во зле капитана) благодаря тому, что на нем плыл пресвитер Нектарий, стал христианским. Просвещенные светом Истины люди, боясь, погибнув, так и низвергнуться навсегда на дно ада, приняли крещение во время страшного шторма…

Та книга на многое открыла тогда глаза Стасу.

И, как знать, не с тех ли пор в нем зародилась (значительно позже проросшая, словно зерно) мысль и самому писать исторические книги?

Не просто, чтобы люди читали их для полезной любознательности или праздного любопытства, а — с духовной пользой!

Как знать…

Во всяком случае, именно тогда он начал писать стихи…

И как хорошо, что паломники навсегда заклеили на стене всё то, чем он жил и к чему стремился, по своему незнанию, раньше.

Стас невольно улыбнулся, вспомнив недавние слова Лены, и покачал головой.

Маленький был, глупый.

Плохо, когда большие и умные продолжают жить так, словно кроме этой временной земной жизни не существует Небесной Вечности!

Рвутся изо всех сил к власти, славе, большим деньгам.

Даже не думая, что все-все-все земное когда-нибудь закончится для всех — без единого исключения!

Лично у него в голове — слава Богу! — от всех тех ложных смыслов жизни и следа теперь не осталось.

Как, к счастью, и в самом сердце…

Временное уступило место Вечному.

И земное сменило Небесное.

Потому что ответ на тот вопрос, главный вопрос — как и чем жить?! — правда, не сразу, но все же был им получен.

Здесь, в Покровском, когда село еще было деревней и называлось Покровкой.

И дал ему его — отец Тихон![10]