Сюжет анти-инициации в Превращении» Ф. Кафки

Кафка очень подробно описывает новое строение тела Грегора, испытываемые им теперь неудобства и
новые удовольствия, новые вкусы. В хитиновой оболочке идет процесс утраты человеческого: сначала Грегор
утрачивает речь, а потом одно за другим и многие свои душевные свойства, которыми гордился, но при этом
он и в своем новом, пугающе-отвратительном облике остается человеком в большей мере, чем члены его
семьи. Да, на них обрушилось страшное несчастье, их сын и брат превратился в насекомое, но поистине
удивительна в этой новелле реакция семьи Замза на превращение Грегора. С потрясающим психологизмом
Кафка рисует мещан, в которых (по крайней мере в женщинах) естественные чувства и христианские порывы
какое-то время борются с отвращением и ненавистью к тому, кто своим превращением разрушил их скромный
достаток, вынудил искать работу, сдавать комнату жильцам, а главное скрывать страшную семейную
тайну. С семейством Замза произошло нечто такое, чего никогда не происходило ни в одном знакомом им
семействе, поэтому позор за превращение добавляется к досаде на Грегора. Новелла строится на тончайшем
изображении изменения чувств внутри семьи. По мере того, как мать и сестра утрачивают надежду на
обратное превращение Грегора, возрастает ненависть к нему отца. В одной из сцен отец загоняет Грегора в
его комнату, швыряя в него красными яблочками; один из этих твердых снарядов застревает в спинке Грегора
и становится причиной его смерти. Его смерть — освобождение для семьи, которая тем временем поправила
свои дела: все нашли работу, расцвела сестра, теперь они наконец могут переменить квартиру на более
дешевую и удобную (пока был жив Грегор, нельзя было никуда переехать) — в последней сцене они все
вместе едут на трамвае на загородную прогулку и планируют новую жизнь. По замечанию одного из лучших
комментаторов "Превращения", В.В. Набокова, "с Грегором умерла душа; восторжествовало здоровое
молодое животное. Паразиты отъелись на Грегоре".

Форма рассказа дает разные возможности для его интерпретации (предложенное здесь истолкование-
одно из множества возможных). "Превращение" — новелла многослойная, в ее художественном мире
переплетаются сразу несколько миров: мир внешний, деловой, в котором нехотя участвует Грегор и от
которого зависит благополучие семьи, мир семейный, замкнутый пространством квартиры Замза, который изо
всех сил пытается сохранить видимость нормальности, и мир Грегора. Два первых открыто враждебны
третьему, центральному миру новеллы. А этот последний строится по закону материализовавшегося кошмара.
Еще раз воспользуемся словами В.В. Набокова: "Ясность речи, точная и строгая интонация разительно
контрастируют с кошмарным содержанием рассказа. Его резкое, черно-белое письмо не украшено никакими
поэтическими метафорами. Прозрачность его языка подчеркивает сумрачное богатство его фантазии".
Новелла по форме выглядит прозрачно реалистическим повествованием, а на деле оказывается
организованной по алогичным, прихотливым законам сновидения; авторское сознание творит сугубо
индивидуальный миф. Это миф, никак не связанный ни с одной классической мифологией, миф, не
нуждающийся в классической традиции, и все же это миф в той форме, как он может порождаться сознанием
ХХ века. Как в настоящем мифе, в "Превращении" идет конкретно-чувственная персонификация психических
особенностей человека. Грегор Замза — литературный потомок "маленького человека" реалистической
традиции, натура совестливая, ответственная, любящая. К своему превращению он относится как к не
подлежащей пересмотру реальности, принимает его и к тому же испытывает угрызения совести только за то,
что потерял работу и подвел семью. В начале рассказа Грегор прилагает гигантские усилия, чтобы выбраться
из постели, отворить дверь своей комнаты и объясниться с управляющим фирмы, которого послали на
квартиру к служащему, не уехавшему с первым поездом.

Семейный, домашний мир, для которого Грегор всем жертвует, тоже отвергает его. Характерно, как в той
же первой сцене домашние пытаются разбудить, как им кажется, проснувшегося Грегора. Первой в его
запертую дверь осторожно стучит мать и "ласковым голосом" говорит. 'Трегор, уже без четверти семь. Разве
ты не собирался уехать?" Со словами и интонацией любящей матери контрастирует обращение отца, он
стучит в дверь кулаком, кричит: " perop! Грегор! В чем дело? И через несколько мгновений позвал еще раз,
понизив голос: Грегор-Грегор!" (Этот двойной повтор имени собственного уже напоминает обращение к
животному, типа "кис-кис", и предвосхищает дальнейшую роль отца в судьбе Грегора.) Сестра из-за другой
боковой двери говорит "тихо и жалостно": "Грегор! Тебе нездоровится? Помочь тебе чем-нибудь?"—
поначалу сестра будет жалеть Грегора, но она же в финале решительно предаст его.

Внутренний мир Грегора развивается в новелле по законам строжайшего рационализма, но у Кафки, как и
у многих писателей ХХ века, рационализм незаметно переходит в безумие абсурда.

44. Структура романа Ф. Кафки «Процесс», философско-религиозный характер финала.

Нарушены причинно-следственные связи.

Стиль - канцелярщина, документ, протокол, (---> объективность, бесстрастность, детальность)

Роман «Процесс» не существовал как некое завершенное целое, а представлял собой «большую кипу бумаг».

Из шестнадцати глав романа по меньшей мере семь не были дописаны автором до конца. Отсутствовала нумерация глав и фрагментов. Не имелось никаких указаний и свидетельств относительно порядка их расположения. Собственно, перед Бродом лежал черновик незавершенного романа, над которым Кафка интенсивно работал с начала августа 1914 г. по конец января 1915 г. и к которому больше никогда не возвращался, считая его «в художественном смысле неудавшимся». Единственное, что предпринял автор, когда он убедился (или, скорее, убедил себя) в том, что роман не состоялся и завершить его не удастся, было следующее: несколько тетрадей с рукописным текстом, имеющим отношение к «Процессу», Кафка разъял на отдельные части (в соответствии с главами и фрагментами глав). В нескольких случаях, когда окончание одной главы и начало другой были написаны на одном и том же листе, он переписал соответствующие строки на отдельные страницы. Каждую из законченных глав Кафка снабдил титульным листом с обозначением содержания. Страницы фрагментарных глав были уложены в согнутые пополам листы, на которых также было обозначено содержание соответствующего текста. Скомпонованные таким образом части романа он разложил по отдельным конвертам.

Брод решил «докроить» роман и опубликовал «Процесс» как цельное, практически завершенное произведение. Особенность «Процесса», принципиально отличающая его от двух других романов Кафки: текст имел завершенную рамку — первую и последнюю главы, написанные в самом начале работы над произведением в августе 1914 г.

Первое издание включало в себя только законченные главы.

В 1935 г. вышло второе издание романа: основной корпус текста + в приложении незавершенные главы и вычеркнутые автором места. Наиболее авторитетным стало издание «Процесса» в 1950 г. Брод добавил в приложение еще один фрагмент и внес в текст несколько исправлений. Этот вариант произведения многократно переиздавался и послужил основанием для многих переводов на иностранные языки.

Именно в таком виде роман Кафки «Процесс» существует.

Герой теряется в мире, где нет четких границ между предметами явно несовместимыми: зал судебных заседаний может стать жилой комнатой, священник — капелланом тюрьмы, юридическая книга — эротическим романом, молитвенник — альбомом местных достопримечательностей и т. д. — все сходится здесь в одновременности существования. Следуя вместе с зажавшими его стражами к месту казни, К. освобождается от сосредоточенности на себе. Он думает о возможности выхода. Положив голову на плаху, К. видит, как где-то вспыхивает свет, который ему уже не удастся познать. К. так и не находит высшего суда. Смерть его в финале романа неожиданна, но закономерна и символична. Она является своеобразным завершением процесса и пограничным моментом, лежащим между миром тленным, уйти от вины в котором невозможно, и иным миром, где есть высший суд.

«Ад — это другие», — говорил герой одной из пьес Ж.-П. Сартра. «Ад — это мы сами», — утверждает Кафка. Человек несет в себе и вину, и наказание за нее, и нет никого, кто избавил бы его от этого наказания. Йозефа К. из романа «Процесс» (Der Prozeß, опубл. 1925) наказывают смертью, казалось бы, и вовсе ни за что. Он не совершал никаких уголовно наказуемых преступлений, уверяет себя и других в своей невиновности, но с того момента, когда два неприглядных типа врываются к нему в комнату и объявляют, что он находится под следствием, Йозеф К. постепенно, в ходе нелепого разбирательства все же начинает чувствовать за собой вину — не как конкретный банковский служащий (тут он абсолютно чист), а как представитель рода человеческого, как неудачное творение рук Божьих. Поэтому перед нами разворачивается не только процесс, который некая таинственная и малопочтенная инстанция ведет против без вины виноватого человека (был бы человек, а вина найдется!), но и процесс против суда, не способного цивилизованным способом доказать человеку его вину, и вызов миропорядку, в котором самоценная личность так мало значит. Обе эти линии идут параллельно и в принципе не могут пересечься, они несовместимы, как несовместимы Творец и творение, небо и земля, повседневная реальность и идеальные представления о ней.

Накладываясь друг на друга, разные пласты и уровни вины — метафизической, общественной, индивидуальной — образуют тот сложный комплекс чувств, который заставляет Йозефа К. искать выход в смерти и мучительно стыдиться этого выхода, стыдиться собственной позорной смерти (закололи, как собаку!), своего равнодушия к жизни и бессмысленных попыток сопротивляться неизбежному.