Марксизм и историзм

Вскоре после возвращения в Германию, последовавшего за поражением Советской революции в Венгрии, К. Маннгейм вновь обратился к марксизму. Но теперь это был не тот урав­новешенный, эволюционный и во многом позитивистский марксизм, каким его представлял К. Каутский, с которым К. Маннгейм познакомился в довоенном Будапеште. Новый марксизм, как излагал его Г. Лукач, был действенным, глубоко революционным и нацеленным на поддержку преобразующего опыта.

Под влиянием русской революции и ленинской волюнтари­стической интерпретации марксизма новое поколение молодых интеллигентов-марксистов, многие из которых принадлежали к «фронтовому поколению», в окопах утратившему иллюзии, те­перь стремилось всерьез воспринять указание К. Маркса о том, что задача философа не только объяснить мир, но и изменить его. Маннгейм, скептически относившийся к требованиям марксистской доктрины в ее реформистском виде, испытал глубокое впечатление от революционного марксизма.

Так никогда и не став, подобно Лукачу, приверженцем Ком­мунистической партии, Маннгейм, тем не менее, во многом со­глашался с марксистским тезисом о том, что революции пред­вещают конец эпохи господства буржуазии и возвышение про­летариата как решающего творца истории. Хотя он не был склонен соглашаться с утверждением Лукача, что только проле­тарское сознание адекватно отражает действительность и что все другие классовые перспективы неизбежно подвержены идеологическим искажениям, Маннгейм был расположен ви-

Глава 28. Социология знания Карла Маннгейма

деть в пролетарском классовом сознании такую перспективу, которая, вследствие ее направленности в будущее, вероятно, явхяется более релевантной, чем буржуазное мышление, верное прошлому и настоящему положению вещей.

Несмотря на привлекательность для него отдельных положе­ние марксизма и то глубокое влияние, которое тот оказал на все его последующее мировосприятие, Маннгейм никогда не стал ортодоксальным марксистом. Основная причина в том, что одновременно с марксизмом он испытал воздействие раз­личных релятивистских доктрин, выступающих в традициях не­мецкого историцизма, а они подвергали сомнению претендую­щие на абсолютную истину заявления, исходящие из марксист­ского лагеря¹.

Немецкий историцизм подчеркивал, что никакой продукт человеческой культуры, ни одно значимое событие в человече­ской истории не может быть понято, если их рассматривать во вневременных и генерализующих рамках. Историцизм отправ­ной точкой избрал гегелевскую холистическую философию куцьтуры, согласно которой каждый культурный продукт про­шлого следует понимать в зависимости от той стадии в процес­се постепенной самореализации объективного духа, которая была достигнута в конкретный момент исторического времени.

Маннгейм во многом признавал наследие историцизма. Его содиологию знания можно рассматривать как продукт истори­ческого релятивизма, смягченного и трансформированного марксовым вниманием к опыту (Praxis), а также дополненного его собственным программным утверждением о том, что систе­мы идей следует рассматривать и понимать не только с позиции их автономного и внутренне присущего им развития, но и соот­неся их с занимаемым ими местом в социальных структурах.

Маннгейм был убежден, что современные философы долж­ны считаться с историцизмом как с серьезным интеллектуаль­ным подходом, «подобно тому, как в Афинах Сократ был мо­рально обязан определить свою позицию по отношению к со­фистам»². Он утверждал, что историцизм стал интеллектуальной

¹ Последующие страницы заимствованы из блестящего «Введения» Пуля Кечкемети к работе Карла Маннгейма «Опыты по социологии зншия».

² Mannheim К. Essays on the Sociology of Knowledge, and Essays in the Sociology of Culture. P. 84.

724 Раздел IV. Социология между двумя мировыми войнами

силой исключительной значимости. Такой принцип подхода к действительности «не только подобно невидимой руке органи­зует творческие возможности наук о духе (Geisteswissenschaften), но также проникает в повседневное мышление... Поэтому исто-рицизм не является всего лишь причудой или данью моде; это даже не течение мысли, но сама основа, на которой мы строим наши наблюдения явлений социально-культурной действитель­ности»¹.

Несмотря на такое солидное наследие, воспринятое К. Маннгеймом, он превзошел школу историцизма; он взял за основу мировосприятия марксистскую идею, утверждавшую, что образ мышления связан с образом действий, и установил те многочисленные и разнообразные связи, которыми системы идей связаны с опытом людей, занимающих определенное ме­сто в конкретных социальных структурах. Маннгейм перешел от понимания идей, как рождаемых только изнутри (from the inside), к их трактовке, включающей внешнее воздействие фак­торов, формируемых теми социальными структурами, в кото­рые различным образом вовлечены носители идей.