Роман для потомков

Надо отдать себе отчет в том, что такое «Жизнь Клима Самгина» по отношению ко всему остальному творчеству Горького и к прожитой им жизни. Ведь здесь, в этой книге, в процессе её создания он вторично пережил – в памяти, сознании, творческом воображении – те сорок лет Российской истории, одной из активных фигур которой был он сам; но только прожил эту «другую жизнь» в истории и памяти о ней уже другой Горький – человек, обогащенный светлым и темным опытом побед и поражений, взлетов и падений, прозрений и заблуждений. Только художнику подвластно «второй раз войти в реку жизни»; Горький сделал это, пережил и воссоздал заново свой опыт и опыт истории, её путь к революции: все струи, потоки, подводные течения и водовороты «адовой суматохи конца века и бури начала двадцатого»[3].

В те двенадцать лет (1925 – 1936), когда создавался роман, он осознавался самим Горьким и был в действительности главным делом его жизни:

«Занят романом и буду работать над ним лет 60»[4].

«Очень устал и для себя хотел бы двух – трех лет жизни, чтобы успеть хорошо написать роман»[5].

«Если я не сумею написать свой роман значительно лучше (чем «Дело Артамоновых» – С.С.), то, должно быть, застрелюсь. Это – не поза, не игра»[6].

«Пишу нечто прощальное»…[7]

«Я не могу не писать «Жизнь Клима Самгина»… Я не имею права умереть, пока не сделаю этого»[8].

Он писал роман-завещание, осознавая его создание как последний долг, последнее слово художника, роман – объяснение, обращение к потомкам, адресованное не современникам и не их суду.

«Старикам эта книга не понравится, а молодые – не поймут её» (XXV, 46).

«Молодежью она не будет понята. К этому надо прибавить: старикам – не понравится»[9].

При ясном понимании этой ситуации, естественно, адресатом романа автор считал будущее поколение читателей. Ведь не случайно сказал он художнице Валентине Ходасевич: «Сначала этот роман никто не поймёт, будут ругать, да уже и ругают. Лет через пятнадцать кое-кто начнет смекать, в чём суть, через двадцать пять – академики рассердятся, а через пятьдесят – будут говорить: «Был такой писатель Максим Горький – очень много написал и всё очень плохо, а если что и осталось от него, так это роман «Жизнь Клима Самгина». И Алексей Максимович сказал, что вот к мнению этих последних он и присоединяется»[10].

Итак, роман о прошлом, обращенный в будущее, роман-заве­щание, «нечто прощальное». Придавая ему значение «итога всему», что продумано, пережито, прочувствовано за всю жизнь, Горький, конечно же, имел в виду прежде всего прямой смысл слова «итог» – т.е. сумма, вывод, квинтэссенция прошлого опыта. Но, по-видимому, можно и нужно иметь в виду и другой «итог» – тот, подводя который, человек мучительно переосмысливает свой опыт, как это делает в «Жизни Матвея Кожемякина» горьковский Савелий: «Оканчивая воспоминания мои о жизни, столь жалостливой и постыдной, с горем скажу, что не однажды чувствовал я, будто некая сила, мягко и неощутимо почти, толкала меня на путь иной, неведомый мне, но вижу, несравненно лучший того, каким я нынче дошел до смерти по лени духовной и телесной, потому что все так идут. Но не понял я вовремя наставительных и любовных усилий жизни, и сопротивлялся им, ленивый раб, когда же благостная сила та незаметно овладела мною – поздно было. Вкушая, вкусих мало меда и се аз – умираю». «Ко мне приходило оно, хорошее-то, а я не взял, не умел, отрекся».

Горький – прямая противоположность этому его Савелию. И «путь иной» увидел, и вступил на него, и со страстью служил силе, казавшейся ему «благостной», и «меда» вкусил немало: всё, всё не так, как у его Кожемякина. Но ведь и «путь иной» не может не быть подвергнут переоценке, когда в свете трагического исторического и личного опыта проходит человек этот путь заново в памяти, тем более, что этот человек – художник.

Такой роман, как «Жизнь Клима Самгина», не мог не быть и актом самопознания (как писал Томас Манн о значении своей «главной книги в его жизни: «Лишь в процессе писания я познал себя самого»[11], – с одной стороны, и процессом самопреодоления – с другой (вспомним рассказчика из «Подростка» Достоевского, который «перевоспитал себя самого процессом припоминания и записывания).

«Самгиным» Горький не только сказал свое главное слово о прошлом, о революции, но и «познал себя», более того, «перевоспитал», преодолел многое в себе и от многих иллюзий и заблуждений освободился. Трудная и мучительная эта работа «самопреодоления» отразилась в дневниковых записях и откровенных признаниях в ряде писем:

«Да, я устал, но это не усталость возраста, а результат непрерывного и длительного напряжения. «Самгин» ест меня»[12].

«Роман сводит меня с ума»[13].

«Никогда еще не чувствовал так глубоко ответственности перед действительностью, которую пытаюсь изобразить. Её огромность и хаотичность таковы, что иногда чувствую: схожу с ума»[14].

«Бывают дни, когда всё кажется отвратительным: всё – цветы, стулья, люди, солнце. И отвратителен сам себе – человек, вот этот, который пишет, – я. Отвратителен своим ощущением бессилия преодолеть себя»[15].

Дневниковые записи, варианты рукописей свидетельствуют: работа над романом была мучительной борьбой автора с самим собой, А.Пешковым, М.Горь­ким.

Когда Андрей Платонов писал о том, что Горький усвоил из культуры и разума человечества, перед которыми «набожно преклонился», не только «добро», но и «всю отраву», что «пушкинское и антипушкинское всю жизнь боролись в душе и творчестве Горького»[16], – он имел в виду именно то, что нашло свое выражение в разладе между Горьким-художником и Горьким-мыслителем и публицистом: его логикой и его интуицией, «разумом интеллигенции», в который он якобы верил, и «разумом массы», в который он якобы не верил, соблазнами хитроумной мысли и доверием и любовью к живой жизни, обыкновенной жизни людей, «терпеливо и серьезно исполняющих своё существование», обнаруживая при этом «способность бесконечного жизненного развития».

Задачей Горького, считал А.Платонов, было «преодолеть антипушкинское, неразумное в действительности и в себе, куда неразумное проникло из той же действительности и культуры. Эта титаническая борьба теперь закончилась,– писал он,– в результате борьбы появились новые шедевры мировой литературы и несколько произведений пророческого значения»[17].

Хотя это и не сказано Платоновым прямо, но из контекста его рассуждений о пушкинском и антипушкинском в Горьком и о преодолении им «ядовитых» соблазнов разума следует, что одним из главных результатов этой «титанической» борьбы и произведением «пророческого значения» стал его «прощальный роман» – «Жизнь Клима Самгина».

В «Самгине» Горький произвел жесточайший расчет с действительностью, своей жизнью и самим собой. Это действительно «титаническая» попытка самопреодоления: в романе прошли проверку на прочность и подверглись переоценке не только верхние, преходящие, но и самые глубокие, фундаментальные, коренные идеи, убеждения и предубеждения Горького.

§ 2. МИФЫ «САМГИНОВЕДЕНИЯ»

«Жизнь Клима Самгина» необходимо читать и перечитывать заново. Но для этого нужны две вещи. Первая: постараться отрешиться от упрощенных идеологических подходов, безразлично каких – «коммунистических» или «антикоммунистических». В силу многообразия и богатства идеологического «материала» романа он может дать много пищи для ума и коммунистам, и антикоммунистам; его восприятие может быть сильно «искривлено» идеологическими установками читателя, тем более, что особенности построения произведения и «обжигающее беспристрастие» авторского «глаза» (Р.Роллан) [18] дают в этом отношении читателю большую свободу «самоопределения». И вторая: «судить писателя по законам, им самим над собою признанным», в данном случае – понимать и учитывать внутренние законы построения этого необычного романа, и прежде всего своеобразие авторской позиции в нем. Но такие подходы чрезвычайно затруднены полувековой традицией восприятия и истолкования «Жизни Клима Самгина», в которой сложились свои «железные», труднопреодолимые стереотипы.

Есть два методологически неплодотворных, тупиковых способа интерпретации художественного произведения, которые получили широчайшее распространение в советском литературоведении и – в том числе, а может быть, особенно – в горьковедении и его специальной дисциплине – «самгиноведении». Эти два подхода еще в конце 20-х годов ХХ в. в борьбе с вульгарным социологизмом были подвергнуты резкой критике М.Бахтиным в его книге «Проблемы творчества Достоевского» (1929 г.).

Один из них заключается в том, что исследователь переходит непосредственно от мировоззрения автора к содержанию его произведений, видя в нем прямую проекцию авторских деклараций.

Другой – когда содержание произведения непосредственно проецируется на действительность или – что в принципе то же самое – когда историческая действительность непосредственно проецируется на романное содержание.

И в том, и в другом подходе – одна и та же ошибка: исследователь интерпретирует содержание произведения, «минуя форму», по словам Бахтина, и в результате рассуждает не о реальном произведении искусства, а о некоей суррогатной его модели, существующей в сознании интерпретатора и лишь в слабой степени связанной с художественно-смысловой реальностью произведения.

И мировоззрение автора, и изображаемая историческая действительность – важнейшие внехудожественные условия (факторы) создания произведения, без них оно не существует, но и то, и другое в творческом процессе опосредуется выбранным автором принципом изображения, жанровыми и композиционными законами, трансформируется ими, создавая особую реальность произведения, выражающую не столько идеологически-мировоззренческий пласт сознания автора, сколько его более широкое и глубокое художническое, интуитивное, синтетическое «знание» жизни. Поэтому декларируемые автором установки в реальности произведения в итоге могут осуществиться, а могут и не осуществиться, но в любом случае существенно трансформируются в процессе творческого преображения материала.

В публицистических и критических статьях Горького неоднократно были сформулированы его исходные установки при создании «Клима Самгина», такие, например, как «разоблачение интеллигенции» («Напишу такое, что они проклянут меня навсегда и во веки веков»[19]), историю появления и развития большевистской идеологии и партии большевиков («На всем протяжении романа показываю, как формировались большевистские идеи»[20]). Установки, как видим, в известной степени идеологизированные, определенные общественно-публици­стической позицией Горького во второй половине 20-х гг.

Но кроме этого замысла был и другой – в конечном счете более действенный, потому что Горький-художник был всегда сильнее Горького-идеолога: замысел художественный, связанный с созданием такой художественной структуры, которая обеспечила бы и полную свободу художественно-образного проникновения в действительность, и предельную степень объективности в её воссоздании, – объективности, в данном случае, не только по отношению к предмету изображения, но и по отношению к самому автору, к его собственной неизбежной «субъективности». В сущности, Горький осуществляет замысел «романа нового типа» о котором мечтал в свое время еще Чернышевский, – «романа чисто объективного, в котором не было бы никакого следа… не только личных отношений,– даже никакого следа… личных симпатий… Ищите, кому я сочувствую… Вы не найдете этого…»

Для того чтобы понять «Самгина», необходимо проникнуть в секреты его художественной структуры.

Между тем два обозначенных выше подхода как раз игнорируют «замысел художественный» и дают простор для тенденциозных, предельно идеологизированных интерпретаций.

Первые оценки «Жизни Клима Самгина» были в массе своей негативными, причем как со стороны советской критики, так и эмигрантской, – именно потому, что ни та, ни другая не находили в нем достаточной опоры для своей идеологической позиции: для одних этот роман был тенденциозным, несправедливым «судом» над интеллигенцией, для других – как раз «недостаточным» разоблачением этой интеллигенции.

Научное изучение его началось с появления известных статей А.В.Луначарского, но именно в этих статьях были сформулированы идеи и подходы, на десятилетия определившие пути исследования романа Горького и заложившие основы сформировавшихся в течение этих десятилетий нескольких ложных «мифов самгиноведения», главные из которых – три: идея так называемого «двоецентрия», тезис об эпопейной жанровой природе «Жизни Клима Самгина» и оксюморонное, в сущности, определение её как «скрытой сатиры». Рассмотрим сейчас подробнее первые два, а третьего коснемся позже при анализе художественной структуры романа и роли комического элемента в нем.