ИЛЛЮСТРАЦИИ 6 страница

Не является датирующим и упоминание Игоря в трактате «Об управлении Империей» того же Константина Багрянородного (Константин. С. 45), как иногда считают: во‑первых, потому что об Игоре как об «архонте Росии» здесь говорится в прошедшем времени, а во‑вторых, потому что мы не знаем, к какому времени относится написание 9‑й главы трактата («О росах…»), в котором имеется это упоминание.

[76]В позднейшей Устюжской летописи XVII в. жалобы Игоревых «боляр» переданы несколько иначе: «Княже, отроки Свенельдовы изоделись суть коньми, и оружием, и всяким доспехом, и порты полны, а мы наги, не конны и не оружны; пойди, княже, с нами…» (ПСРЛ. Т. 37. С. 58, 19). Для X в. термин «отроки», очевидно, подразумевает младшую дружину князя или, в данном случае, княжеского воеводы (см.: Горский А.А. Древнерусская дружина. М., 1989. С. 51‑52).

[77]Имя древлянского князя – Мал – приведено во всех списках «Повести временных лет» и в большинстве других летописей. Однако польский историк XV века Ян Длугош, пользовавшийся русскими летописями, в том числе и не дошедшими до нашего времени, по‑другому называет его имя – Нискина (Nyszkina). Это имя читается и в некоторых позднейших русских сочинениях – но, кажется, лишь тех, которые испытали влияние польской историографии.

[78] Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (Книги I–VI): Текст, перевод, комментарий / Под ред. и с доп. А.В. Назаренко. М., 2004. С. 79, 226–227 (перевод). То же имя в украинской Густынской летописи (ПСРЛ. Т. 40. СПб., 2003. С. 33), а также в позднейшей обработке летописного рассказа о княгине Ольге (Ромодановская Е.К. Неизвестная обработка преданий ранней летописи в рукописи XVII в. (о княгине Ольге) // Источниковедение и краеведение в культуре России. К 50‑летию служения С.О. Шмидта Историко‑архивному институту. М., 2000. С. 130). Мацей Стрыйковский, пользовавшийся как русскими, так и польскими источниками, называет древлянского князя «Низкиня или Мальдит» (Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, zmodska i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1980. T. 1. S. 117, 118). В Иоакимовской летописи: «Мал, сын Нискинин» (Татищев. Т. 1. С. 111). Основываясь на чтении Длугоша (но не точном, а в одном из вариантов: Miskina), А.А. Шахматов предположил, что древлянским князем, убийцей Игоря, был упомянутый ниже в летописи сын Свенельда Мстиша (Мстислав) Свенельдич, он же Лют, из чего вытекает ряд других гипотетических построений исследователя (см.: Шахматов Л.А. Разыскания… С. 340–378). В настоящее время гипотеза А.А. Шахматова признается несостоятельной. Однако удовлетворительного объяснения имя Нискины не получило. Согласно предположению А. Поппэ, оно представляет собой найденный польским хронистом смысловой эквивалент русскому имени Мал (Поппэ А.В. Родословная Мстиши Свенельдича//Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 64–91). Может быть, появление этого имени каким‑то образом связано с преданиями вокруг волынского села Низкеничи (близ Владимира‑Волынского), принадлежавшего с XIV в. роду Киселей, которые считали своим предком некоего Светолда (Свенельда?), киевского воеводу времен Святослава и Владимира Святого (см.: Бугославский Г.К. Киевский воевода Адам Кисель и выстроенная им в с. Низкеничах, Владимир‑Волынского уезда, церковь // Сборник статей в честь графини П.С. Уваровой. М., 1916. С. 240–241)? Известно, что Длугош использовал волынские материалы при написании своей «Истории».

[79]Там же. С. 138 («А кто из них совершит прелюбодеяние, кто бы он ни был, то заколотят для него четыре сошника (?), привяжут к ним обе его руки и обе ноги и рассекут его топором от затылка до обоих его бедер… Потом каждый кусок его и ее вешается на дерево… И они убивают вора так же, как убивают прелюбодея»).

[80]Датский хронист XII в. Саксон Грамматик приписывал такой же способ казни некоему Редону, «рутенскому» (т. е. русскому) пирату (Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX–XIV вв. M., 1978. С. 193– 194; см. также: Петрухин В.Я. Древняя Русь. С. 154–155). По Ибн Фадлану, руссы вешают грабителей на толстом высоком дереве и оставляют тело до тех пор, пока оно «не распадется на куски от ветров и дождей» (Ибн Фадлан. С. 143).

[81]Летописи подтверждают существование этого обычая (очевидно, уже в отмирающей форме) и на Руси. Так, захватив Киев и убив своего брата Ярополка, князь Владимир «залежал» жену брата, некую грекиню, и признал своим сыном родившегося у нее Святополка (в действительности, сына Ярополка). Князь Мстислав Тьмутороканский, сын Владимира, одолев в поединке касожского князя Редедю, также «шед в землю его, взя все именье его, и жену его, и дети его».

[82]Микифор (Никифор) Киянин (киевлянин) и Чудин Микула упомянуты в заголовке т. н. «Правды Ярославичей» – составной части «Русской Правды» (предположительно, ок. 1072 г.); кроме того, сам Чудин упоминается в летописи под 1072 г. как княжеский посадник в Вышгороде, а его брат Тукы – под 1068 и 1094 гг.; сын Чудина, Иванко Чудинович, упомянут в заголовке «Устава Владимира Мономаха», принятого в 1113 г. и также вошедшего в состав «Русской Правды». Гордята – скорее всего, отец Ставра Гордятича, упомянутого (предположительно, в связи с событиями 1068 г.) в «Поучении» Владимира Мономаха, а также в двух граффити киевского Софийского собора.

[83]Ибо и сам Свенельд, очевидно, был младше, чем это обыкновенно представляют, относя начало его деятельности (в соответствии с датировками Новгородской Первой летописи) к 920‑м гг. (см. выше). Вероятно, карьера Свенельда началась во второй половине 930‑х – начале 940‑х гг., а рождение Мистиши (его младшего сына?) вполне могло иметь место в середине 970‑х гг. (последнее упоминание Свенельда в летописи) или даже позднее.

[84]«Те, кто представляют себе царевну сказки только как “душу – красную девицу”… ошибаются, – писал по этому поводу выдающийся отечественный фольклорист В. Я. Пропп. – С одной стороны, она, правда, верная невеста, она ждет своего суженого, она отказывает всем, кто домогается ее руки в отсутствие жениха. С другой стороны, она существо коварное, мстительное и злое, она всегда готова убить, утопить, искалечить, обокрасть своего жениха, и главная задача героя, дошедшего или почти дошедшего до ее обладания, – это укротить ее». Загадки, которые такая царевна загадывает своим женихам, всегда есть «акт враждебности к жениху» (Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2002. С. 258, 264.). Исследователь вскрыл глубокие исторические корни такого типа сказочной царевны, восходящие к упомянутому выше древнему обычаю перехода власти через брак с дочерью или вдовой «старого царя» – как правило, убиваемого женихом, героем сказки, претендующим на овладение царством. Согласимся, что эта сказочная ситуация вполне сопоставима с той, которая сложилась в результате убийства Игоря и сватовства древлянского князя к Ольге.

[85]На это обстоятельство обратил внимание И.Я. Фроянов, который привел целый ряд этнографических параллелей, показывающих, что пришельцы из чужой земли всегда воспринимались аборигенами как носители опасности, почему предпринимались определенные магические действия, чтобы уберечься от их вредоносного влияния (Фроянов И.Я. Древняя Русь… С. 65–66). Однако представляется, что эти материалы не противоречат той общепринятой трактовке летописного рассказа, которая была предложена Д.С. Лихачевым и с которой столь резко полемизирует Фроянов.

[86]Об «угольях горящих», насыпанных по повелению Ольги в яму, сообщается также в легендарном сказании об Ольге XVII в. («Начало русских князей…») (Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге Нового времени… С. 212; здесь число древлянских послов названо иначе: 12 человек).

[87]В.Н. Татищев в «Истории Российской» попытался объяснить, каким образом убийство древлянских сватов могло остаться в тайне: «Тогда же немедля постави Ольга крепкие заставы, чтоб древляном никто ведомости дать не мог» (Татищев. Т. 2. С. 45).

[88]Сказочный сюжет знает и испытание дорогой, и испытание баней, и испытание пиршеством (о двух последних см.: Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. С. 274–277). Отмечено, что загадки Ольги точно соответствуют определенному типу сказочных сюжетов (см.: Виролайнен М.Н. Загадки княгини Ольги (Исторические предания об Олеге и Ольге в мифологическом контексте) // Русское подвижничество. М., 1986. С. 64–71). Конкретные примеры совпадений между летописным повествованием и русскими сказками см. также: Чекова И. Летописное повествование о княгине Ольге под 6453 г. в свете русской народной сказки. Опыт определения жанровой природы // Старобългарска литература. Кн. 23‑24. София, 1990. С. 77‑98.

[89]«Вы, арабы, глупы, – говорил некий русский муж Ибн Фадлану. – …Вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай» (Ибн Фадлан. С. 145).

[90]«Им (женихам. – А.К.)… отвели большую старую горницу и всей дружине их; убранство там было подобающее, и вечером не было недостатка в питье таком крепком, что все были совсем пьяны… Тогда велела Сигрид княгиня в ночь ту напасть на них и с оружием, и с огнем; сгорела горница и те, кто был внутри, а тех, кому удалось выбраться, убили. Сигрид сказала, что она так отучит мелких конунгов от того, чтобы приезжать из других стран свататься к ней» (Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия… С. 63; ср.: Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги… С. 141, 210–211.). Это событие датируется примерно 994–995 годами.

Между прочим, в числе женихов, сожженных Сигрид, был и некий «конунг Виссавальд с востока из Гардарики (Руси. – А. К.)» – возможно, юный владимиро‑волынский князь Всеволод, сын князя Владимира Святославича.

[91]По преданию, сохранявшемуся в этих местах до XIX века, Игорева могила находилась на правом берету реки Уж, в 18 километрах от Искоростеня, у села Немировцы, в урочище Игоревка. Вероятно, именно этот холм, «весьма великой на ровном месте», осматривал в 1710 году В. Н. Татищев (Татищев. Т. 2. С. 222, прим. 125.).

[92]Во всех списках «Повести временных лет» и Новгородской Первой летописи стоит: «пити на ня». Предлагались исправления: «ити на ня» или «пойти на ня» (в Летописце Переяславля Суздальского: «прийти на них»; в Софийской Первой: «пити с ними»). Но чтение «Повести временных лет» в данном случае верное. Тот же оборот употреблен в летописи и в рассказе под 1066 г. об отравлении греческим «котопаном» (наместником) тьмутороканского князя Ростислава Владимировича («Хочю на тя пити», – с такими словами обратился «котопан» к князю; см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 166).

[93]Согласно уникальному известию Ермолинской летописи, при этом был убит и древлянский князь Мал. Однако не исключено, что это всего лишь догадка книжника XV века.

[94]Автор Жития (а им, напомню, по всей вероятности, был благовещенский священник Сильвестр) ввел в повествование и плач Ольги по своему мужу, выписанный в лучших традициях панегирической литературы XV–XVI веков. «Увы мне, светлейший самодержец, великий государь Русский! Увы мне, свет мой, куда скрылся от очей моих, меня одинокой вдовою оставив! – причитает Ольга, узнав о смерти мужа. – К кому прибегну и на кого возрю ныне?! Увы мне, драгой мой милый супруг прекрасный! Лучше бы мне прежде тебя умереть, нежели лишиться твоей красоты и твоего любезного сожительства: не слышала бы я тогда о твоей погибели не от супостатных врагов, но от людей земель твоих! Не ведаю, что сотворить мне и к кому горькую сию печаль обратить! К сыну ли? – но он совсем дитя еще, и не ведаю, от кого наставление примет и кто сохранит державу ему?!» И затем, уже на самой могиле Игоря: «О, свет мой прекрасный, о драгоценная жизнь моя! Как оплачу тебя или что сотворю тебе? Самодержцем всей Русской земли был ты, ныне же мертв и землею покрыт и ничем не владеешь. И многие страны примирились с тобой, и самый Царский град дани и подати давал тебе, и многие победы над супротивными одержал ты. А ныне где это? Все минуло…» Этот плач Ольги очень близок плачу княгини Евдокии Дмитриевны по своему мужу Дмитрию Ивановичу Донскому, приведенному в летописи под 1389 годом (ПСРЛ. Т. 25: Московский летописный свод конца XV в. М., 2004 (репр. изд. 1949 г.). С. 217.).

[95]В Новгородской Первой летописи младшего извода описание войны дано в кратком виде, вероятно, более близком к первоначальному; в частности, отсутствует рассказ о взятии Искоростеня (НПЛ. С. 112–113).

[96]Так, по данным украинских археологов, укрепление в селе Городище на реке Ирше (Малинский район Житомирской области) сохранило следы существования в IX–X и XII–XIII вв.; материалов же XI в. в нем не обнаружено (Кучера М.П. Городища Волинi й Подiлля // Археологiя. Т. 29. Киïв, 1979. С. 64). Не исключено, что это объясняется его разрушением во время древлянской войны Ольги. Большинство древлянских городов, по данным исследователя, пережили поход Ольги (он же. Hoвi данi про городища Житомирщини //Археолога. Т. 41. Киïв, 1982. С. 72– 81, особенно С. 80).

[97]Название Коростень, возможно, появилось в результате ошибочного прочтения летописного выражения «изъ града Изъкоръстеня» как «изъ града изъ Коръстеня»; впрочем, нельзя исключать и того, что это, напротив, первоначальная форма. Название это, очевидно, славянское (восходящее к славянскому «къръста»), о чем свидетельствует наличие схожих названий в других местностях Руси (например, Коростышев в той же Житомирской области Украины или Коростыня близ Старой Руссы в Новгородской земле) (вопреки мнению о его скандинавском происхождении, ср.: Шрамм Г. Роль города Коростеня в ранней истории Руси. Этимологические подходы к историческим проблемам // Древнейшие государства Восточной Европы. 1999. М., 2001. С. 255‑262).

Во Владимирском летописце XVI в. название города приведено как Искоростень Переслань (ПСРЛ. Т. 30. М., 1965. С. 20), что представляет собой явную порчу текста и, вероятно, восходит к указанию некоторых летописей на то, что Древлянская земля включала в себя «Искоростень и Переяславль города». В некоторых поздних летописях место Искоростеня как главного города древлян занимает некий град Колец. См., напр.: Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге Нового времени… С. 211, 213 («Начало русских князей…» в летописце XVII в.). А.А. Шахматов (Разыскания… С. 375) отождествлял этот город с Колческом (Клейком), однако последний находился не в Древлянской, а в Дреговичской земле. По мнению А.И. Лященко, речь может идти о позднейшем селе Колцки, или Колоцко, в Овручском уезде бывшей Волынской губернии, в 40 километрах на северо‑запад от Искоростеня (Лященко А.И. Летописное сказание о мести Ольги древлянам // Известия по русскому языку и словесности АН СССР. Л., 1929. Т. 2. Вып. 1. С. 329–330). Но город Колец упоминается лишь в очень поздних и совершенно легендарных сказаниях об Игоре и Ольге, а потому нельзя исключать чисто фольклорного или книжного происхождения этого названия.

[98]Позднейший киевский книжник XVII столетия, пытаясь понять логику древлян, объяснял всё тем, что они видели в Ольге прежде всего женщину, а значит, существо непредсказуемое и неразумное: «ни во что сию дань, яко женска разума, вменьше» (Киевский Синопсис – Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. С. 249). В некоторое оправдание древлянам стоит заметить, что голубь в древней Руси был промысловой птицей, имевшей вполне определенную ценность: стоимость голубя равнялась стоимости курицы, но значительно уступала стоимости других птиц – утки, гуся, лебедя и журавля (См. статьи 36 Краткой редакции и 81 Пространной редакции «Русской Правды» – Русская Правда / Подг. текста, перев., коммент. М.Б. Свердлова // БЛД Р.Т. 4: XII век. СПб., 1997. С. 494, 510). Но вот воробьи уж точно никакой ценности не представляли и потому являться объектом дани не могли.

[99]В Ипатьевской летописи: «старейшины же города ижьже», в Хлебниковской: «ижже» (так же и в некоторых других летописях, например, Софийской Первой старшего извода, Летописце Переяславля Суздальского). В Лаврентьевской: «старейшины же града изънима», в Радзивиловской и Московско‑Академической: «изыма». Какому из двух чтений отдать предпочтение, неясно. С.В. Завадская видела в упоминании «старейшин» при взятии Искоростеня книжное заимствование, отметив текстуальное совпадение летописного текста с рассказом Хроники Георгия Амартола о взятии Иерусалима Навузарданом, полководцем вавилонского царя Навуходоносора: «…прочих жидов нарочитых вед к Навходоносору, овех же умертви, другых работе предасть князем своим» (цит. по: Матвеенко В. А., Щёголева Л.И. Книги временные и образные Георгия Монаха. Т. 1. Ч. 1. М., 2006. С. 304; ср.: Завадская С.В. Четвертая месть княгини Ольги в Повести временных лет и византийский хронограф // Внешняя политика Древней Руси. Юбилейные чтения, поев. 70‑летию… В.Т. Пашуто. Тезисы докладов. М., 1988. С. 29–31; процитированный текст представляет собой вставку в библейский рассказ о взятии Иерусалима, ср.: 4 Цар. 25: 9, 13–16, 18). Отмечу, однако, что термин «старейшины» применительно к знати Иерусалима в Хронике Георгия Амартола как раз не используется, а об их судьбе («изыма» или «ижже») ничего не сообщается.

[100]Весьма вероятно, что летописец XV в. сконструировал данный текст, использовав указания на размер дани, приведенные в летописи ранее («по белей веверице» под 859 г. и «по черне куне» под 883 г.), и удвоив дань, а также прибавив к ней ту, которую предлагали Ольге сами древляне (мед и «скору»). См.: Повесть временных лет. 2‑е изд. С. 439 (коммент. Д.С. Лихачева).

[101]По легенде, птиц во время войны использовал еще Александр Македонский. Этот же сюжет присутствует и в скандинавских сагах. Так, очень похоже действовал при осаде одного из городов в Сицилии в 30‑е – начале 40‑х годов XI века будущий правитель Норвегии Харальд Суровый, о чем подробно рассказывается в посвященной ему саге: «…Харальд пошел на хитрость: он велел своим птицеловам ловить птичек, которые вьют гнезда в городе и вылетают днем в лес в поисках пищи. Харальд приказал привязать к птичьим спинкам сосновые стружки, смазанные воском и серой, и поджечь их. Когда птиц отпустили, они все полетели в город к своим птенцам в гнезда, которые были у них в крышах, крытых соломой или тростником. Огонь распространился с птиц на крыши. И хотя каждая птица приносила немного огня, вскоре вспыхнул большой пожар… и запылал весь город» (Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980. С. 405 – Сага о Харальде Суровом; перев. А.Я. Гуревича)..

Харальд воевал на Сицилии в составе византийской армии в качестве наемника. Но прибыл он в Константинополь из Руси, где провел несколько лет и куда вернулся обратно из Византии. А потому историки допускают, что сюжет с птицами мог попасть в скандинавскую сагу из русского предания. См. об этом: Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия…

[102]Любопытно, что в одном из преданий, записанных в XIX веке, киевская княгиня Ольга приходит воевать в Древлянскую землю со «своими москалями» (Коробка Н.И. Сказания об урочищах Овручского уезда… С. 296.).

[103]В позднем Житии преп. Ефрема Новоторжского имеется указание на то, что Новый Торжок, находившийся на юге Деревской пятины, также назывался в древности Коростенем (ср.: Шахматов А.А. Разыскания… С. 128); отсюда предположение о том, что он‑то и был сожжен Ольгой, чем иногда объясняют наличие на гербе города голубей – трех золотых и трех серебряных.

[104]Прямо о гибели Мала (единственного известного нам по имени древлянского князя) сообщают лишь некоторые летописи XV–XVI вв. и более позднего времени – Ермолинский список Ермолинской летописи (ПСРЛ. Т. 23. С. 6), Новый Владимирский летописец и Большаковская летопись (Тихомиров М.Н. Малоизвестные летописные памятники. С. 209; Конявская К.Л. Новгородская летопись XVI в. С. 347) и др. Трудно допустить, чтобы Ольга сохранила жизнь главному убийце ее мужа. Тем не менее в литературе получила широкое распространение гипотеза, согласно которой Мал не был убит Ольгой, но был схвачен ею и переведен в принадлежавший ей город Любеч, где и жил в дальнейшем, и именно он упомянут в «Повести временных лет» под именем Малька Любечанина как отец Малуши, матери князя Владимира Святославича, и Добрыни, «дядьки»‑воспитателя того же Владимира. Впервые эта гипотеза была выдвинута Д.И. Прозоровским (О родстве святого Владимира по матери // Записки Имп. Академии наук. Т. 5. М., 1864), а затем развита А.А. Шахматовым (Разыскания… С. 340–378). По моему мнению, эта гипотеза не имеет под собой оснований, о чем я уже писал; см.: Владимир Святой. 2‑е изд. С. 14–15, 366–367, прим. 6.

[105]В Новгородской Первой летописи младшего извода указание на дани и оброки по Луге опущено (НПЛ. С. 113). (О других существенных отличиях в тексте Новгородской, а также Троицкой летописей см. ниже.) В «Истории» В.Н. Татищева в числе рек, по которым Ольга устраивала «погосты», назвавна еще и Пола (в южной части Новгородской земли) (Татищев. Т. 2. С. 47). В Пискаревском летописце вместо Луги значится Ладога (ПСРЛ. Т. 34. С. 42), но это явная описка.

По мнению А.А. Шахматова, принятому рядом других исследователей, сведения летописца о поездке Ольги в Новгородскую землю представляют собой вставку, основанную на ошибочном отождествлении «Деревской земли» с «Деревской пятиной» древнего Новгорода (см. выше, в главе 3), и таким образом не соответствуют действительности (Шахматов А.А. Разыскания… С. 171; и др.). Однако считать слова летописца «…и по Днепру перевесища и по Десне…» и т. д. продолжением читающейся под предшествующим, 946 г. фразы: «И иде Вольга по Дерьвьстей земли…» (см.: Повесть временных лет. 2‑е изд. С. 440; коммент. Д.С. Лихачева) едва ли возможно даже исходя из чисто формальных признаков: в статье 946 г. сообщается о поездке Ольги по Древлянской земле вместе с сыном, а в статье под 947 г. – о ее возвращении в Киев к сыну.

[106]См., напр., в «Поучении детям» Владимира Мономаха: «А се вы поведаю, дети моя, труд свои, оже ся есмь тружал, пути дея и ловы… А се тружахъся ловы дея…» и т. д. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 247, 251).

[107]Правда, в позднейшем Житии Ольги XVI века особо отмечено, что княгиня решительно отличалась от тех неразумных, «иже любяху игра‑ниа, позоры и всякия глумныя утехи в ловитвах животных» (Соболевский А.И. Поп Сильвестр и Домострой. С. 198: Пространная редакция Жития, включенная в Степенную книгу, но в полном виде; данный фрагмент в самой Степенной книге опущен.). Однако эта сентенция с резким осуждением охотничьих забав русских государей в большей степени характеризует автора Жития (священника Сильвестра?), нежели саму Ольгу.

[108]Здесь предусмотрены суровые наказания тем, например, кто «борть разнаменаеть», то есть уничтожит на ней знак собственности, или подрубит «дуб знаменный», то есть несущий на себе особую владельческую отметку. См.: БЛД Р.Т. 4. С. 508 (статьи 71, 73 Пространной редакции).

[109]«…И по Днепру перевесища и села, и по Десне есть село ея и доселе» (НПЛ. С. 113).

[110]«И есть село ея у Кыева близь на Десне Ольжищи и до сего дни» (Троицкая летопись. С. 82; см. также: ПСРЛ. Т. 9. С. 29).

[111]Где именно находилась Будутина весь, неизвестно: одни полагают, что на юге, недалеко от Киева; другие – что в Псковской земле, близ Выбут – легендарной родины княгини Ольги (или же что Будутина весь и есть Выбуты).

[112]Иногда полагают, что слово «сани» здесь – ошибка позднейшего переписчика, и в первоначальном тексте читалось: «и сени ее…». Однако слово «сани» (или даже «санки», как в Новгородской Первой летописи) присутствует во всех без исключения ранних летописях. Насколько мне известно, слово «сени» (вместо «сани») читается только в т. н. Румянцевской летописи конца XV в. (Востоков А. X. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. СПб., 1842. С. 510).

[113]Еще раз отмечу, что известие о передаче Игорем древлянской (и уличской) дани Свенельду сохранилось только в Новгородской Первой летописи, но было исключено из «Повести временных лет», хотя и здесь остались явные намеки на причастность Свенельда к древлянским делам (см. выше, в главе 3). Вероятно, это как раз тот случай, когда изъятие из летописи определенного известия производилось намеренно, для уничтожения самой памяти о возможных владельческих правах на Древлянскую землю со стороны потомков Свенельда.

[114]После Н.М. Карамзина (История государства Российского. Т. 1. С. 114, 265, прим. 347) утвердилось мнение, согласно которому «нетий» – это сын сестры, «сестричич». Действительно, такое объяснение имеется в Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. 12. М., 2000. С. 5). Однако в памятниках XIII–XIV вв. «нетий» – просто племянник, в том числе (и прежде всего) «братанич», сын брата, или вообще младший родственник. Так, например, в Лобковском прологе 1262 (или 1282) г. указана память «правьднаго Аврама и Лота, нетия его» (Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). Т. 5. М., 2002. С. 377; здесь же и др. примеры). (Лот – сын брата Авраама Арана; ср.: Быт. 11: 27.)

[115]См. выше, прим. 57 к главе 2.

[116]В Ипатьевском списке: «иже посланы от Олга великаго князя Рускаго, и от всех, иже суть под рукою его светълых бояр», но это, вероятно, результат позднейшего редакторского сокращения (ниже еще есть примеры подобной правки).

[117]Судя по русским и скандинавским источникам, женщина могла выступать мстительницей за своих убитых родственников – но, как правило, в тех случаях, когда отсутствовали другие мстители (Никольский С. Н. Женщины и кровная месть. По материалам Древней Руси и Скандинавии // Восточная Европа в древности и средневековье. VIII чтения памяти… В.Т. Пашуто. М., 1996. С. 66–69.). К Ольге это уточнение, очевидно, не относилось, ибо кровные родственники у Игоря как раз должны были оставаться.

[118]Слово «анепсий» в древней Руси переводилось уже известным нам словом «нетий», т. е. «братнин или сестрин сын, племянник» (см.: Дьяченко Г., прот. Полный церковнославянский словарь. М., 1993 (репр. изд. 1900 г.). С. 18, со ссылкой на «Грамматику» Максима Грека).

[119]В этой связи можно было бы вспомнить рассказанную В. Н. Татищевым (со ссылкой на Иоакимовскую летопись) историю некоего Святославова брата Глеба, убитого по приказу Святослава после неудачи в войне с греками. Тогда Святослав якобы воздвиг гонение на христиан, которых обвинил в своих неудачах, а в числе этих христиан оказался и его брат: «Он же толико разсвирепе, яко и единаго брата своего Глеба не посчаде, но разными муки томя убиваше». Однако Глеб – личность, несомненно, мифическая, а само известие Иоакимовской летописи едва ли можно признать заслуживающим доверия (Татищев. Т. 1. С. 111. Ср. прим. 8 к главе 2.).

[120]Например, в Уставе новгородского князя Всеволода о церковных судах, памятнике, возникшем не ранее XIII в. (Древнерусские княжеские уставы. С. 154).

[121]Текст по‑разному приведен в разных списках «Повести временных лет». Но в любом случае понятно, что речь идет о двух, а не о трех княжеских дворах (см., в частности: Каргер М.К. Древний Киев. Очерки по истории материальной культуры древнерусского города. Т. 1. М.; Л., 1958. С. 264).

[122]Еще в 60‑е гг. XX в. здесь также бытовали легенды о «дворце» княгини Ольги и какой‑то «Ольгиной даче» на противоположной стороне Днепра (см.: Иннокентий (Просвирнин), архим. Равноапостольная великая княгиня Российская Ольга // Журнал Московской патриархии. 1969. № 7. С. 56‑67).

[123]Об этом сообщается в Житии княгини Ольги, в легенде об основании ею Пскова (см. ниже, в главе 6). В «Истории Российской» В.Н. Татищева данное известие помечено 948 г.: «Ольга послала в отечество свое, область Изборскую, с вельможами многое злато и сребро и повелела на показанном от нея месте построить град на берегу Великой реки и, нарекши его Плесков, населить людьми, отвсюду призывая» (Татищев. Т. 2. С. 47). Однако это известие восходит к Житию Ольги (Там же. С. 222, прим. 126), а в последнем речь идет об основании псковской церкви Св. Троицы, т. е. событии, которое могло иметь место лишь после крещения княгини. Позднейшие легенды и предания связывают имя Ольги и с другими городами Псковского края, однако легенды эти очень поздние и, по‑видимому, совершенно фантастические. Так, в «Лексиконе российском историческом, географическом, политическом и гражданском» тот же В.Н. Татищев сообщает, что город Гдов (он же Вдов, или Вдовый) получил свое название от того, что был дан Ольге «по вдовстве» (Татищев В.Н. Избранные произведения / Под ред. С.Н. Валка. Л., 1979. С. 231). О пребывании Ольги в Великих Луках говорит предание, записанное в начале XX в. (Александров А.А. Во времена княгини Ольги. С. 139‑141).