Чувственный детектив 9 страница

Харитоновы‑старшие, молча наблюдавшие, как весь этот месяц дочь чахнет на глазах, никак не могли придумать, что им делать. В конце концов, решили, мол, перемелется, мука будет, дочка пострадает‑пострадает, да и забудет своего шалопая. Когда Серафима снова расцвела, папа с мамой решили до времени не вмешиваться и посмотреть, во что все выльется.

Теперь девушка уже не заговаривала о свадьбе – боялась, что Гоша опять поднимет опасную тему, – и ждала, что он сам проявит инициативу, поняв, что дети за родителей не отвечают.

Прошел год, но предложения руки и сердца не последовало. И только в марте, незадолго до защиты диплома, Гоша, наконец, ее осчастливил.

Серафима долго ломала голову – сказать ли родителям заранее или поставить их перед фактом. С одной стороны, опять начнутся неприятные разговоры, попытки отговорить и поклепы на любимого, а с другой – кто организует свадьбу? У них с Гошей всего лишь стипендия. Рассчитывать на его родителей принципиальная Сима считала нечестным.

За месяц до назначенной даты она все же решилась и оповестила родителей. Результат превзошел самые худшие ожидания. Папа посмотрел на дочь убийственным взглядом и молча ушел в спальню, а мама тихо промолвила:

‑ Значит, тебе совершенно наплевать на наше мнение, доченька. Живи, как знаешь.

И тоже ушла в спальню. Оттуда долго доносились приглушенные голоса и тихие мамины всхлипы.

Симина душа разрывалась на части – хотелось броситься к родителям и просить прощения за то, что довела маму до слез, ведь у нее больное сердце. Потом любящая дочь пыталась оправдаться перед собой, что не сделала ничего плохого. Не может же она любить по указке! Им ведь никто не запрещал жениться! Встретились, полюбили друг друга, поженились, и никто им не препятствовал. А когда влюбилась она, Сима, стали цепляться то к одному, то к другому – то, видите ли, дочь слишком молода, то Гоша балабол и бабник, а теперь вбили себе в голову, что им не нужен зять‑еврей. Ничего себе заявочки – им не нужен! Это ведь она выходит замуж, а не они выбирают зятя по своему вкусу!

Потерзавшись и поплакав, девушка накрутила себя, что не пойдет у родителей на поводу. Но ее беспокоил вопрос: как сказать жениху об их реакции на известие о будущей свадьбе? Теперь Серафима боялась затрагивать больную тему. Раньше она и не подозревала, что Гоша столь болезненно к этому относится. Но и не сказать нельзя – ведь уже пора готовиться к торжеству. А еще невесту тревожило – почему жених не представляет ее своим родителям? С ее папой и мамой он худо‑бедно знаком, а она и в глаза не видела будущих родственников. Лишь спустя многие годы, уже после развода с Гошей, свекровь проговорилась:

‑ Надо было все же Гошеньке жениться на Нонночке. Да ведь Гошенька такой своенравный – считал, что Нонночка толстая, к тому же, не москвичка, говорит с акцентом. Он ее высмеивал, а зря. Нонночка вышла замуж за очень хорошего человека и теперь богатая женщина. Нам с Натаном Моисеевичем пришлось смириться с выбором сына – в конце концов, жениться на москвичке с неплохой жилплощадью лучше, чем на иногородней. Правда, среди наших знакомых были девушки‑москвички из хорошей семьи, но Гошеньке и они не понравились – мой мальчик очень требовательный.

И только тогда Серафима поняла, что три с лишним десятка лет назад Гоша тоже оказался меж двух огней – родители сватали ему “подходящих” невест, а он надумал жениться на русской. На носу было распределение, и его упрямство могло обернуться нежелательными последствиями.

В то время брошенная жена Серафима Новицкая воспрянула духом: “Гоша меня так любил! Не может он перечеркнуть десятки лет нашего счастливого брака!” – и цеплялась за эту мысль с отчаянием женщины, которой остались одни воспоминания.

Но девятнадцатилетняя Сима даже не подозревала, что судьба готовит ей тяжелые испытания.

Сегодня – впрочем, как и вчера, и позавчера, и неделю назад, – Яша пребывал в скверном настроении. Из‑за этой чертовой вытяжки невозможно повернуться на бок, да и лежать на спине больно – пониже поясницы ноет так, будто туда воткнули кол, и уже которую ночь не удается толком поспать. Просил врача, чтобы ему кололи наркотики, а тот, гад, разводит руками, мол, наркотиков у них нет, а даже если бы и были, он бы их не назначил – при банальных переломах не положено. Так и сказал – “банальных”! Для этого эскулапа переломы, может, и банальные, но ведь рука с ногой сломаны не у него.

‑ Когда меня переведут в московскую больницу? – спросил Яков, не сочтя нужным поздороваться. Еще чего! – желать здравия этому вредному докторишке! Будь он на ногах, хирург точно лишился бы здоровья.

‑ Когда вы будете транспортабельны, – невозмутимо отозвался Алексей Петрович.

Показалось или нет, что в его глазах опять таится усмешка? Неужели втихомолку радуется, что пациент в его полной власти? И что это за слово “транспортабельны” – будто он неодушевленный груз?!

Давно уже Яше Паршину не приходилось попадать в зависимое положение, и это бесило больше всего. И ведь ничего не поделаешь! Конечно, можно разрядки ради еще раз наорать на хирурга, да что толку! Тот опять усмехнется, пожмет плечами и молча выйдет из палаты, а он, Яков Паршин, не последний человек в этом мире, снова останется наедине со своим раздражением, сотрясая стены бессильной руганью.

‑ И когда это будет? – с трудом сдерживаясь, процедил пациент.

‑ Когда снимем вытяжение.

‑ Нельзя ли поконкретнее? – Яша опять начал злиться. – Через неделю, две, через месяц?

‑ В данном случае от меня ничего не зависит.

‑ А на кой хрен нужна эта чертова вытяжка? – повысил голос больной, решив, что ни к чему прогибаться под жалкого докторишку.

‑ Вытяжение нужно для того, чтобы можно было совместить костные отломки. – Врач был спокоен и смотрел снисходительно – мол, хоть ругайся, хоть ори‑оборись, мне‑то что! – твоя власть осталась за порогом больницы, а тут моя епархия.

‑ А почему сразу не совместили?

‑ Слишком большой диастаз.

“Вот гад! Нарочно говорит непонятными словами, чтобы поиздеваться! Будто я дуб стоеросовый, а он весь из себя умный!” – еще больше обозлился Яков.

‑ А вот одному моему знакомому, между прочим, сразу наложили гипс, – многозначительно произнес он.

‑ Перелом – перелому рознь, – лаконично ответил хирург, и Яша окончательно уверился, что тот и в самом деле издевается. Нет, чтобы все толково разъяснить! – отделывается короткими фразами, и ни фига не понятно. – Здесь мы делаем лишь простейшие операции. Все сложные случаи направляются в Москву.

‑ Почему же меня не отвезли в Москву?

‑ Вы меня об этом спрашиваете? – поинтересовался врач, и Яша понял подтекст, – дескать, я тебя, мил человек, сюда не звал, а раз ты такой богатый и с претензиями – надо было раскошелиться, тебя бы отвезли в Москву и положили в крутую клинику.

“Черт, сунул бы бабок этим дебилам со “скорой”, они бы доставили меня куда надо”, ‑ запоздало попенял себе Яков. Но Яша Паршин очень не любил платить. Какого черта! А ему кто платит?!

О том, что он фактически обжуливает коммерсантов, считающих себя его деловыми партнерами, Яков никогда не задумывался. Он считал, что работает, причем, работает мозгами, и по праву получает то, что причитается. Кто успел, тот и съел, а наивным простофилям в бизнесе не место. Не обманешь – не разбогатеешь. Все жульничают, а самые крутые ловкачи – наиболее богатые и уважаемые люди.

Яша рассчитывал хорошо поживиться на выгодном контракте с Феликсом Роговым, однако, судя по всему, пролетел мимо денег. А ведь пришлось немало потратиться, обхаживая надутого индюка Рогова: три раза мотался в Магнитогорск, а в столице снимал провинциальному воротиле гостиничный люкс, поил‑кормил в ресторанах, подкладывал дорогих телок, подмазывал нужных людей, чтобы заручиться солидными рекомендациями. В общем, создавал нужный имидж и антураж, чтобы этот чертов толстяк поверил в надежность московского бизнесмена Якова Паршина. Так что убытки налицо, а ожидаемая прибыль – тю‑тю. Да и остальные дела без хозяйского пригляда пойдут вкривь и вкось. “Компаньону” Вовке доверять нельзя – чуть недоглядишь, тут же начнет ловчить и левачить, может скорешиться с его давним недругом Данькой Зыряновым, и они на пару быстренько все обтяпают, пока он тут валяется в подвешенном состоянии.

Воспоминания, воспоминания…

Три года Серафима Николаевна Новицкая боролась с воспоминаниями, даже спрятала все фотографии. Но будто назло, то какая‑то памятная вещь попадется под руку, то позвонит приятельница, с которой не виделись несколько лет, и пригласит их с мужем на семейное торжество, и приходится на ходу соображать, – соврать ли, сказать ли правду или без объяснений вежливо отказаться.

Сейчас Серафима решила не загонять свои воспоминания в дальние уголки памяти. Может быть, лучше все снова тщательно проанализировать и найти в прошлом те мелкие детали, которых она не замечала, но которые явились зародышем драматического будущего?..

…За две недели до свадьбы Симины родители, до этого объявившие ей бойкот, пригласили дочь для разговора.

‑ Если ты решила бесповоротно, то мы примем участие в расходах и придем на свадьбу, – вздохнул папа. – Никого из родных не приглашаем, потому что для нас это событие отнюдь не радостное. Для нас унизительно не то, что ты выходишь замуж за Георгия, а то, что тебе наплевать на наше мнение. Никакой срочности в столь поспешной свадьбе нет. Мы с твоей мамой встречались три года и поженились только тогда, когда мне дали комнату.

‑ Но у Гоши в июне распределение! – возразила Серафима.

‑ Ах вон оно что… – Родители переглянулись. – Значит, Гоше важно жениться именно на москвичке…

‑ Ну почему вы во всем видите корысть! – вскричала строптивая дочь.

‑ Хорошо, давай проверим твоего жениха. Предложи Георгию отложить свадьбу и тогда делай выводы.

Откладывать свадьбу Симе не хотелось – она уже мысленно видела себя в подвенечном платье. Но все же решила поговорить с женихом.

‑ У меня же распределение! – подтвердил он худшие опасения ее родителей.

От бессильного отчаяния девушка разрыдалась. Жених не понимал, чем опять не угодил? Она настаивала на свадьбе, он согласился, так чего ж слезы лить?

Серафиме снова пришлось принять удар на себя.

‑ Гоша согласился перенести свадьбу на любой срок, но я сама этого не хочу, – заявила она родителям.

Вот так Сима стала понемножку обманывать родителей.

Как часто мы оправдываемся пресловутой ложью во спасение, когда не хотим посмотреть правде в глаза… И готовы все смести на своем пути, даже пожертвовать покоем близких, находя оправдания и своему эгоизму, и безответственности, и упрямству, и невольной жестокости. Влюбленные девушки порой напоминают токующего глухаря – ничего вокруг не видят и не слышат, не желают признавать разумных доводов. Любимые родители в одночасье становятся врагами, если пытаются отговорить дочь от опрометчивого шага, а та устремляется навстречу своей судьбе, как бабочка к горящей лампе. И чаще всего обжигается. Все ж мама с папой не зря пытались открыть дочурке глаза на избранника.

Заявляя: “Это моя жизнь, я уже взрослая и имею право сама решать, за кого выйти замуж”, ‑ девушка, надумавшая связать свою судьбу с явно непорядочным человеком, но не желающая этого признавать, не сознает, как больно ранит родительское сердце. Родитель – это навсегда. Душа болит за родную кровиночку, даже когда дочка уже давным‑давно совершеннолетняя, а уж если еще совсем юная невинная глупышка – тем паче.

Ничто не проходит бесследно. И даже неосознаваемое бессердечие когда‑нибудь аукнется.

‑ Во сколько мне обойдется снять эти чертовы блоки и сделать нормальный гипс? – спросил Яков.

‑ Бесплатно, – пожал плечами врач, а пациент посмотрел с подозрением – дурака из себя строит, что ли? Но нет, Алексей Петрович был, как всегда, серьезен.

‑ Тогда снимайте вытяжку, – заявил обрадованный Яков.

‑ Пишите расписку, – велел хирург.

‑ Какую расписку? – испугался пациент.

Уж чего‑чего, а расписок он терпеть не мог. Однажды сдурил, а потом еле расхлебался с последствиями. До сих пор сломанные ребра ноют к перемене погоде и голова, бывает, раскалывается, – крепко его тогда отделали.

‑ Что вы берете всю ответственность на себя, – пояснил Алексей Петрович.

‑ Какую еще ответственность? – не понял пациент.

‑ У вас диастаз между костными отломками в два с половиной сантиметра. Вам оказали медицинскую помощь в том объеме, который требовался, исходя из расположения фрагментов плечевой кости. После того, как вы напишете расписку и отразите в ней свои требования, мы снимем вытяжение и иммобилизуем сломанную конечность с помощью гипсовой повязки. Этот документ снимет с нас ответственность за последующее.

‑ И что будет дальше?

‑ А дальше – лечите себя сами. Или обратитесь в другое медицинское учреждение.

‑ Постойте, доктор, – пошел на попятный больной. – Если снять вытяжку, то перелом может не срастись, что ли?

‑ Однозначно не срастется, – преспокойно заявил Алексей Петрович.

‑ Да как же я буду с переломом? – искренне возмутился Яков.

‑ А как хотите, – усмехнулся хирург. – Ваша рука, ваш перелом, вам и решать.

‑ Ладно, доктор, считайте, что я погорячился, – подчеркнуто миролюбиво произнес пациент, хотя сейчас ему больше всего хотелось от души шваркнуть врача по невозмутимой физиономии. – Подскажите, как перебраться в московскую больницу. Мне нельзя тут залеживаться.

‑ Если оплатите принадлежащее больнице оборудование, найдете машину, в которую поместитесь вместе с кроватью и всей этой громоздкой системой вытяжения, и удастся перевезти вас так, чтобы костные отломки не сдвинулись, – ради бога. Буду только рад. По вашей милости пришлось потеснить других пациентов, и они с радостью вернутся в эту палату.

‑ Но я же заплатил, чтобы вы перевели отсюда воняющее мочой старичье и больше никого ко мне не клали!

‑ И сколько же вы заплатили? – ироническим тоном осведомился Алексей Павлович.

‑ Сто долларов, – важно ответил Яша. А что? Сотку баксов за то, чтобы старые хрычи убрались в другие палаты, – нормально. Другие за эти бабки месяц пашут. Доктора, к примеру.

‑ А знаете ли вы, сколько стоит одноместная палата в московской клинике?

Яша насупился, подумав: “В московской больнице, может, и побольше стоит, а в этой задрипанной лечебнице и сотни зелени выше крыши”.

‑ Сто двадцать долларов в сутки, – просветил пациента Алексей Павлович. И подчеркнул: – В сутки. И это только за пребывание в одноместной палате. Лекарства, перевязочные материалы, врачебная помощь, консультации специалистов, анализы и все прочие мероприятия оплачиваются отдельно. Определенная категория больных получает медицинскую помощь по страховому полису. А состоятельные пациенты и те, кто не имеют страхового полиса, должны пользоваться платными услугами. У вас страхового полиса нет. Да и вообще мы не обязаны лечить москвичей. В Москве стационаров много, а у нас и для своих жителей мест не хватает. Кстати, в понедельник в вашу палату положат трех пациентов.

‑ Только попробуйте!

‑ Да и пробовать не будем, а сделаем то, что считаем необходимым. А будете вести себя неподобающим образом, – выпишем за нарушение режима, вот и все.

‑ Как же вы меня выпишите, когда сами подвесили на вытяжку? – ехидно поинтересовался Яков.

‑ Ни я, ни заведующий отделением вам руки‑ноги не ломали. Еще раз повторю: мы не обязаны вас обслуживать, и вы без всяких на то оснований занимаете место, которое по праву принадлежит другим больным. А то, что вы в пьяном виде получили бытовую травму, – ваша личная проблема. По пьяной травме даже больничный лист не оплачивают.

‑ Какая еще пьяная травма? – возмутился Яша.

‑ И врач приемного покоя, и дежурный врач в отделении отметили в истории болезни, что вы находитесь в средней стадии алкогольного опьянения, буяните, бранитесь и оскорбляете врачей и медперсонал. Скажите спасибо, что врач не вызвал милицию. Свидетелей вашего безобразного поведения предостаточно, так что получили бы статью за хулиганство. С пьяными хулиганами в милиции не церемонятся. Да и врачи не обязаны терпеть ваше хамство. Если кто‑то еще раз пожалуется, – выпишем за нарушение режима, и скатертью дорожка. Кстати, старшая медсестра приемного покоя, которую вы в присутствии многих людей нецензурно оскорбили и даже пытались ударить, намерена подать на вас в суд. Ее супруг – майор милиции, он не позволит, чтобы его жену безнаказанно оскорбляли пьяные хулиганы.

‑ Я ей заплачу, – пробормотал немного сконфуженный Яков. Он и знать не знал, что верещащая кикимора – милицейская жена. Да, ментовские начальники борзеют, когда кто‑то своих задевает.

Сыр‑бор разгорелся, когда тощая вобла отобрала у него мобилу, – мол, в больнице не положено, в палате лежат по четыре‑пять больных, все после операции, и разговоры будут им мешать. Да чихал он на этот валежник! А сучонка встала в позу: “Вам вернут телефон при выписке”, ‑ и точка. Ну кто бы такое стерпел! Вот он и сказал ей пару ласковых. А кикимора обиделась.

‑ Не уверен, что вам удастся разрешить этот конфликт с помощью подкупа, – усмехнулся Алексей Петрович. – И сама оскорбленная женщина, и ее муж настроены весьма решительно. Отвечать за свое безобразное поведение вам все равно придется. Так что ждите повестки в суд, Яков Борисович.

…Воспоминание о свадьбе преследовало Серафиму многие годы как кошмар, который невозможно забыть. Многочисленная Гошина родня окидивала невесту критическими взглядами, раз десять спросили, не беременна ли она, раз двадцать рассказали, какие чудесные девушки могли составить Гоше достойную пару, раз тридцать ехидно поинтересовались, почему с ее стороны присутствуют лишь родители, и все в том же духе. Традиционные конверты с энной суммой Гошина родня вручала ему, а за свадебным столом на новобрачную почти не обращали внимания. Все пожелания были адресованы Гоше – ему желали успешной карьеры и всяческих благ, будто отмечали его личное торжество, а не свадьбу.

Разве позволил бы молодой человек, уважающий свою избранницу, так унижать ее? Пусть она пришлась не ко двору, но с ней жить ему, а не родственникам. Пришли на торжество – будьте любезны соблюдать приличия. А жених и не подумал одернуть зарвавшихся гостей и неуемную маман – та изощрялась больше всех. Мало того, присутствующие и в ус не дули, что половина того, что они едят‑пьют, оплачено родителями невесты.

Единственным светлым пятном был новоиспеченный свекор, Натан Моисеевич Новицкий. В прошлом военный хирург, он лишился во время войны руки, но не утратил чувства юмора. Сидя рядом с Симой, он веселил невестку байками, сыпал шутками, анекдотами, и только это позволило ей не разрыдаться и не убежать с собственной свадьбы.

Отсидев положенное время, Симины родители собрались домой. И тут вдруг девушке стало страшно. Мама с папой сейчас уйдут, а она останется, и тогда Гошины тетушки под предводительством его мамаши ее просто заклюют!

Сдерживая слезы, новобрачная вышла в ресторанный вестибюль проводить родителей.

‑ Ужас! – поежилась мама. – Никогда не ощущала себя настолько униженной. Будто Симу взяли замуж из милости. Его мать и остальные родственники даже не утруждали себя тем, чтобы как‑то завуалировать свое недовольство выбором Георгия. Да и вообще вели себя безобразно, сознательно оскорбляя мою любимую дочь. Поразительная бестактность.

‑ Доченька, теперь ты поняла, почему мы с мамой так настойчиво тебя отговаривали? – спросил отец, в голосе которого звучала лишь тихая грусть.

Кусая губы, Сима отвернулась и промолчала. А что сказать? У нее нет никаких аргументов, кроме уже не раз озвученного: “Я его люблю”. Даже знай она, какое испытание предстоит на собственной свадьбе, все равно не отказалась бы от Гоши. Хотя… Если бы предполагала, что так получится, то не стала бы справлять свадьбу, ограничившись регистрацией в ЗАГСе.

‑ Приезжай к нам, – тихо сказала мама, обнимая ее. – Что случилось, – то случилось. Ты ведь не перестала быть нашей любимой дочерью. Мы, как могли, пытались тебя переубедить, но раз уж сама выбрала себе судьбу…

Тут Сима разрыдалась. Мама тоже заплакала, и они замерли в пустом ресторанном вестибюле, обнявшись и горько плача.

‑ Ну ладно, мои милые. – Отец с трудом сдерживался. – Жизнь сама все расставит по местам. – Достав носовой платок, он вытер поочередно их слезы, извлек из кармана конверт и вложил в Симину руку. – На, доченька, пригодится.

Проводив родителей, Серафима пошла в туалет и долго плескала себе в лицо холодной водой. Возвращаться за свадебный стол не хотелось. Выйдя в вестибюль, она увидела мужа.

‑ Ты куда подевалась? – как ни в чем не бывало, спросил тот.

‑ Родителей провожала, – ответила Сима. – Гоша, давай уедем, я уже устала.

‑ Давай, – с готовностью согласился супруг. – Честно говоря, мне уже тут осточертело. Родня совсем задолбала. А провинциальный говорок и местечковые повадки уже набили оскомину.

Симе бы хоть тогда задуматься над поведением мужа: он даже не потрудился заметить, что родня оскорбляла его жену (или нарочно не обращал на это внимания – чтобы знала свое место?..), что она заплакана, не поинтересовался, почему супруга ушла из зала, не обнял, не успокоил, зато перевел стрелки на себя – его “ задолбали”, ему “ осточертело”, у него “оскомина”. В общем, как у любого эгоцентрика: есть “Я” и весь остальной мир, интересы первого приоритетны, а проблемы окружающих не волнуют. А для Серафимы мир ограничился одним человеком.

Ни с кем не попрощавшись, новобрачные ускользнули из ресторана, поймали такси и через час оказались в заблаговременно арендованной квартире. В объятиях любимого юная супруга сразу забыла свои огорчения.

На взгляд Серафимы, их семейная жизнь сложилась хорошо. Как говорят французы: “Всегда один целует, а другой подставляет щеку для поцелуя”. Сима же была непоколебимо убеждена, что они любят друг друга.

Ее отец был во многом прав, назвав Гошу фанфароном и легкомысленным шалопаем. Прихвастнуть тот любил и ради красного словца иногда перегибал палку. Избалованный обожающей его мамочкой, Гоша привык, что все лучшее ему, потому что он самый лучший. И сумел убедить в этом свою супругу.

Серафима обладала покладистым характером – конфронтация с родителями из‑за Гоши была единственным неприятным эпизодом за всю ее жизнь. С мужем не было поводов для ссор – она всегда с ним соглашалась. Надо отдать ему должное – он вел себя корректно, не забывал говорить жене комплименты и ласковые слова, никогда не повышал голоса и уж подавно не использовал в мелких стычках обидных слов, которыми иные молодые супруги губят свои отношения в самом зародыше. Все это позволяло обходить подводные рифы совместной жизни, и Сима считала себя счастливой. “Повезло мне с женой”, ‑ то шутливо, то совершенно серьезно говорил Гоша, а та добавляла: “А мне с мужем”.

Омрачали жизнь только взаимоотношения со свекровью. С ней они так и не поладили. Сима наотрез отказалась бывать у Гошиных родителей, хотя Натан Моисеевич иногда приглашал невестку на семейные торжества. Но та не забыла унижения, пережитого на свадьбе. Гоша ездил к родителям один, не реже двух раз в неделю, а когда мать звонила, жалуясь на нездоровье, бывал у нее каждый день. Серафима терпела, интуитивно поняв, что не стоит встревать между мужем и его обожаемой мамочкой.

Своих родителей она тоже предпочитала навещать одна. На расспросы неизменно отвечала, что все замечательно, и со временем они примирились с выбором дочери. В дни рождения и праздники Гоша лично поздравлял тестя с тещей, и между ними установились вполне терпимые отношения.

И вдруг – как гром среди ясного неба: у отца диагностировали рак желудка, а мама слегла с инфарктом. Он лежал в одной больнице, она в другой, а Серафима разрывалась между институтом, больными родителями и квартирой, которую они с мужем снимали.

И лишь спустя три десятка лет Сима вспомнила, что Гоша даже не предложил ей помощь. Она прибегала с занятий, готовила еду по специальной диете для отца и отдельно – для матери, потом с двумя сумками мчалась в одну больницу, затем в другую, на обратном пути покупала продукты, чтобы назавтра не тратить времени на беготню по магазинам. А Гоша жил в прежнем ритме – регулярно навещал своих родителей, встречался с друзьями, ходил на вечеринки и в увеселительные заведения, зимой, как обычно, съездил в горы покататься на лыжах, а летний отпуск планировал провести на море, покупал себе обновки, любил вкусно поесть и ворчал, если жена не успевала приготовить ужин.

Отца прооперировали, дали группу инвалидности, и больше он работать не мог. Маму выписали через месяц и тоже оформили инвалидность. Все сбережения быстро растаяли. Нужно было нанять постоянную сиделку – днем Серафима в институте, а родители совсем беспомощны. Да и лекарства стоят немалых денег. А еще арендная плата за квартиру – Гоша и слышать не хотел о том, чтобы жить с ее родителями.

Сима подрабатывала, где только можно – разносила телеграммы, вечерами мыла подъезды, не отказывалась помочь по хозяйству соседке или посидеть с чьим‑то ребенком. Чтобы муж не узнал, она старалась находить время, когда тот был на работе или уезжал к обожаемой мамочке. От родителей Серафима тоже скрывала, что хватается за любую подработку, и с безмятежной улыбкой обманывала их – мол, Гоша так много зарабатывает, что этого вполне хватает и им самим, и на оплату услуг сиделки, и на лекарства.

Гошу родители устроили в престижный проектный институт, но, проработав два года, он предпочел стать прорабом на стройке, чтобы получить квартиру, – сколько можно ютиться по чужим углам! После этого свекровь, и без того не жаловавшая невестку, возненавидела ее. Недели не проходило, чтобы Фира Марковна не позвонила и ядовитым тоном не подчеркнула, что, женившись на ней, Гоша погряз в быте, гнет спину ради жилплощади. Они‑де, полагали, что Серафима из хорошей семьи, но приличные родители мигом разменяли бы свои трехкомнатные хоромы на Ленинском проспекте, чтобы выделить молодой семье отдельную квартиру. Мысль о размене собственной жилплощади Фире Марковне в голову не приходила – еще не хватало на склоне лет отказаться от благоустроенной квартиры и ютиться в однокомнатной! Ради любимого сына она бы на это пошла, но лишаться налаженного быта, чтобы “паршивка Симка” попользовалась ее законными метрами, – нет, никогда! И зловредная свекровь снова и снова долбила, что Серафима должна – именно ДОЛЖНА, – разменять родительскую квартиру. В подтексте звучало, что именно жилищная перспектива являлась ее единственным достоинством, иначе Гоша никогда бы ей не достался, а она, неблагодарная, не ценит, как ей повезло в жизни. В общем, не оправдала Серафима надежд, которые на нее возлагались, и если она немедленно не одумается, то… Тут Фира Марковна делала многозначительную паузу, давая Симе возможность додумать, что ее ожидает.

Серафима не собиралась затевать разговор с больными родителями о размене их квартиры. Сами они не раз предлагали переехать к ним. “Жить нам осталось недолго, доченька, и уже нет смысла разменивать хорошую квартиру, пусть она останется вам с Гошей”, ‑ говорил отец, а на глаза Симы наворачивались слезы, и она тут же обрывала тягостный разговор.

Все эти годы она корила себя за то, что своим упрямством причинила родителям столько огорчений. Возможно, у мамы не случился бы инфаркт, если бы не ее свадьба… Конечно, назад дороги нет, да и не собиралась Серафима что‑то менять, но нужно было стать Гошиной женой без потрясений для мамы с папой.

Первые годы брака молодым жилось очень трудно. И денег вечно не хватало, и свекровь пила кровь, и детей они не могли себе позволить. Симе очень хотелось ребенка, но увы… Кто пустит с младенцем на квартиру? К тому же, у нее на руках беспомощные, больные родители. Да и Гоша почему‑то не горел желанием стать отцом.

И тем не менее, ни разу за все двадцать девять лет брака Серафима не пожалела о том, что стала женой Георгия Новицкого. “Мы счастливы, потому что любим друг друга”, ‑ так она говорила и себе, и родителям. Она и в самом деле ощущала себя счастливой, зная, что у них с мужем есть будущее, и скоро все изменится к лучшему. Если бы еще родители не болели, то ее жизнь можно было бы считать безоблачной.

Закончив институт, Сима работала в двух местах – смолоду не привыкла к праздности и научилась рационально планировать свое время. Много успевает тот, кто много делает, – таким был девиз Серафимы Новицкой.

Ненавистная свекровь вместе со свекром отбыли на постоянное жительство в Израиль, и Сима вздохнула с облегчением. Правда, отъезду предшествовали долгие разговоры с сыном, но Гоша на уговоры не поддался. Серафима ни единой секунды не сомневалась, что никуда ее муж не уедет, но все же, когда он сам сказал: «Мы с тобой повязаны до самой смерти. Если бы ты согласилась поехать, то я бы еще подумал», – ее душа наполнилась гордостью.