От автора 6 страница. А вот бюст поэта Владимира МАЯКОВСКОГО (1893–1930)

* * *

А вот бюст поэта Владимира МАЯКОВСКОГО (1893–1930). После самоубийства 14 апреля 1930 года, тело главного советского поэта было выставлено для прощания в Доме писателей, а затем кремировано в единственном тогда московском крематории, который находился в Донском монастыре.

В последние дни Маяковский все время жаловался на одиночество. Так получилось, что и когда гроб везли в крематорий, водитель грузовика, по неопытности, слишком сильно нажал на газ, и машина оторвалась от многотысячной толпы провожающих. Даже в последние минуты своего пребывания на земле Маяковский вновь оказался один.

По тем временам кремирование было для москвичей в новинку. А потому избранным участникам похорон Маяковского выдали специальные пропуска, по которым они могли подойти к печи и через глазок увидеть происходящее. О своих впечатлениях от увиденного мне рассказывал художник Борис Ефимов. Борис Ефимович несколько дней потом не мог ни есть, ни спать.

Там же, в колумбарии Донского кладбища, Маяковского и похоронили. Лишь в 1952 году его прах был перенесен на Новодевичье.

Рядом с поэтом похоронили членов его семьи: мать, Александру Алексеевну (1867–1954), и сестер – Ольгу Владимировну (1890–1949) и Людмилу Владимировну (1884–1972).

Мне бы хотелось чуть подробнее рассказать именно о старшей сестре поэта, Людмиле Владимировне Маяковской. По профессии она была художником, но своей главной целью считала служение памяти брата и сделала все, чтобы из истории его жизни исчезло имя Лили Брик.

Доходило до грустных курьезов. Когда Лиля Юрьевна захотела открыть музей поэта в Гендриковом переулке, где в свое время они жили втроем – Осип Брик, Лиля Юрьевна и Владимир Владимирович, то Людмила Владимировна выступила категорически против, высказав мысль, что это будет не музей Маяковского, а музей странного образа жизни. И в итоге на высшем государственном уровне было принято решение об открытии музея в доме на Лубянском проезде, где у Маяковского была одна комната.

Когда в девяностых годах из Америки в Москву приезжала дочь Маяковского, Патриция Томпсон, ее конечно же отвезли на Новодевичье. Затем был обед в доме Лили Брик. Самой хозяйки уже не было в живых, гостью принимала Инна Генс, жена Василия Катаняна, ее приемного сына. Инна Юлиусовна рассказывала мне, как была удивлена, заметив под ногтями Патриции грязь. Однако когда Томпсон предложили пройти в ванную, то услышали ответ: «Это земля с могилы моего отца. Я хочу, чтобы она как можно дольше оставалась на моих руках». Оказалось, что в могиле отца Патриция оставила частицу праха своей матери Элен Джонс, похороненной в Америке.

В разговоре с корреспондентом американской газеты «Русский базар» Владимиром Нузовым Патриция говорила: «На могиле отца на Новодевичьем кладбище, у его надгробного памятника, я опустилась на колени и перекрестилась в русской манере. Я принесла с собой небольшую часть материнского праха. Голыми руками я раскопала землю между могилами отца и его сестры. Там я поместила пепел, покрыла его землей и травой и полила место слезами. Я целовала русскую землю, которая пристала к моим пальцам.

Со дня смерти матери я надеялась, что когда‑нибудь ее частица воссоединится с человеком, которого она любила, с Россией, которую она любила до конца своих дней. Никакая сила на земле не могла остановить меня от внесения пепла моей матери в российскую землю на семейной могиле Маяковского! Не прошло и месяца после моего возвращения в Москву, как я была шокирована, узнав, что советское правительство собрало коллекцию “великих мозгов” для продолжающегося уже 67 лет научного исследования, имеющего целью определить анатомические корни гениальности моего отца. Мозг Маяковского был среди них, однако никто в России не сказал мне об этом…»

* * *

Прах Павла ТРЕТЬЯКОВА (1832–1898), создателя одного из самых прекрасных музеев мира, был перенесен с Даниловского кладбища в 1948 году, на котором изначально Третьяков был похоронен рядом с родителями и братом Сергеем.

За шесть лет до смерти Павел Михайлович завещал свою галерею в дар городу. Тогда, в 1892 году, из жизни ушел его родной брат Сергей, вместе с которым он сегодня покоится на Новодевичьем.

Поводом для переноса праха стало неудовлетворительное состояние могил Третьяковых на Даниловском кладбище. Председатель Комитета по делам искусств при Совете министров СССР М. Храпченко писал управляющему похоронным трестом Моссовета: «Учитывая ходатайство Дирекции Государственной Третьяковской Галереи, а также просьбу ближайших родственников основателей Галереи, Комитет по делам искусств при Совете Министров СССР со своей стороны ходатайствует о перенесении останков Павла Михайловича, Веры Николаевны и Сергея Михайловича Третьяковых, а также их художественных надгробий с кладбища Даниловского монастыря на кладбище Новодевичьего монастыря, где захоронены виднейшие деятели русской культуры и искусства».

При этом останки родителей Третьяковых так и остались на Даниловском кладбище. На Новодевичьем братьям установили общий памятник – тот, который раньше стоял у Павла Михайловича. Его создал художник Илья Остроухов.

А спустя годы здесь же похоронили и потомков создателя великой галереи. Я говорю про звезду немого кино Александру ХОХЛОВУ (1897–1985), внучку Третьякова. Рядом с Хохловой похоронен и ее муж, режиссер Лев КУЛЕШОВ (1989–1970).

* * *

Бюст мужчины с окладистой бородой – памятник академику Отто ШМИДТУ (1891–1956).

Академик, исследователь Севера, важную роль в истории страны сыграл именно благодаря своей бороде. Как мне рассказывала внучка Горького, в тридцатых годах под Новый год в Советском Союзе в домах не было принято устанавливать елку. Праздник для своих внучек и окрестной детворы устраивал лишь Максим Горький. На роль Деда Мороза приглашали соседа по Николиной Горе – Отто Шмидта. Потому что, по словам Марфы Пешковой, ему было достаточно надеть на себя вывернутую наизнанку дубленку, и костюм Деда Мороза был готов. Борода у Шмидта была своя, да какая!

Однажды на веселый праздник к Горьким приехала Светлана Аллилуева. Вернувшись домой, дочь Сталина рассказала о чудесном празднике, который произвел на нее неизгладимое впечатление, отцу. На следующий год елку стали ставить по всем городам и весям СССР.

Запомнилась борода Отто Шмидта и Майе Плисецкой. Великая балерина вспоминала о роли ученого в судьбе ее семьи: « Отец работал в “Арктикугле”. В 1932 году Отто Юльевич Шмидт – типаж большевистского просветителя – с бородой похлеще Марксовой, “великий путаник”, как обозвал его Ленин, чем спас от кровожадных лап Сталина, – назначил отца генеральным консулом и начальником угольных рудников на Шпицбергене».

* * *

Еще один долгожитель, среди сталинских наркомов, наряду с Вячеславом Молотовым, о котором мы уже вспоминали – Лазарь КАГАНОВИЧ (1893–1991). Именно имя Лазаря Моисеевича с 1935 по 1955 год носило московское метро, а в течение двух лет – с 1955 по 1957 год нынешняя станция «Охотный ряд» называлась станцией имени Кагановича.

Каганович занимал множество постов – был генеральным секретарем Компартии Украины, первым секретарем московского обкома партии, народным комиссаром тяжелой промышленности, народным комиссаром путей сообщения, и так далее, и тому подобное. Вершиной карьеры стала должность первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. Активный участник сталинских репрессий (его подпись фигурирует на множестве «расстрельных» бумаг), Каганович принимал участие в устранении Берии, а затем оказался в рядах сторонников свержения Хрущева. В тот раз заговор не удался, и Лазарь Моисеевич был отправлен в отставку.

Одним словом, во многом именно благодаря этому человеку жизнь в стране была такой, какой сам Лазарь Моисеевич видел ее из окон своей квартиры в доме на Фрунзенской набережной, готовясь встретить столетний юбилей в ранге персонального пенсионера.

Невероятно, но в начале девяностых по набережной Москвы‑реки можно было видеть прогуливающимся человека, который входил в состав высшего руководства страны еще при Сталине и помнил самого Ленина. Лазарь Моисеевич был одет в неизменную шляпу и длинное пальто.

Каганович на сорок лет пережил свою жену, Марию Марковну. Жил вместе с дочерью и приемным сыном.

* * *

Одна из самых известных пар Советского Союза – писатель Александр ФАДЕЕВ (1901–1956) и актриса Художественного театра Ангелина СТЕПАНОВА (1905–2000).

Автор романа «Молодая гвардия» добровольно ушел из жизни на своей даче в Переделкино. Фадеев сказал сыну, который в тот день тоже был на даче: «Миша, иди обедать». Юноша спустился на первый этаж, и в этот момент раздался выстрел. Ангелина Степанова в это время находилась на гастролях в Югославии. Никто не знал, как ей сообщить, что Фадеев застрелился и необходимо лететь на похороны. Решили просто сказать, что ей надо срочно в Москву, заболел Фадеев. В машине доставили в Будапешт, так как прямых рейсов в Советский Союз тогда не было.

Встречающие в аэропорту по‑прежнему не знали, как сказать актрисе о смерти мужа. Ангелина Иосифовна появилась на трапе самолета, держа в руках газету «Правда» с фотографией Фадеева в траурной рамке. Эту газету она купила в Киеве – рейс был через этот город. Когда все пассажиры начали покупать газеты, Степанова вдруг поняла, что у нее нет советских денег. Одолжила несколько копеек у стюардессы, купила свежий номер и на третьей странице увидела некролог. Официальной причиной самоубийства власти назвали алкоголизм. На самом деле причины выстрела были гораздо серьезнее.

Через два дня после похорон Фадеева Ангелина Степанова вернулась в Белград, где продолжались гастроли Художественного театра. Когда она вышла на сцену в «Трех сестрах» и произнесла первую фразу Ирины: «Зачем вспоминать?» – зал вздрогнул…

Александр Фадеев был личностью неоднозначной. С одной стороны – выдающийся писатель, автор «Разгрома» и «Молодой гвардии», заслуженно считавшихся классикой советской литературы. А с другой – руководитель сталинского Союза писателей, вольно или невольно принимавший участие в репрессиях своих коллег. Так, именно при Фадееве проходила травля Анны Ахматовой и Михаила Зощенко.

Но при этом говорить о Фадееве только в осуждающем тоне неверно. Тот же руководитель Союза писателей старался помогать оставшимся без средств к существованию коллегам, в числе которых был и Михаил Зощенко.

Еще один штрих к биографии писателя. В 1938 году писателя Михаила Шолохова предупредили в местном управлении НКВД, что его собираются арестовать. Шолохов тут же уехал в Москву и спрятался у Александра Фадеева. Время они проводили соответственно, тем более что обстоятельства заставляли задуматься о «народной анестезии». Как бывает, звонок из Кремля раздался в самое неподходящее время: Шолохова вызвал Сталин.

На встречу с вождем отправился и Фадеев. Потом сам Шолохов рассказывал, как Сталин какое‑то время молча ходил вокруг писателей. А от них, естественно, заметно пахло алкоголем. В итоге вождь обратился с вопросом: «Почему пьете?» Шолохов ответил почти афоризмом: «Запьешь с такой жизни, товарищ Сталин». Хозяин кабинета продолжил интересоваться: «А сколько времени у вас продолжается запой?» Тут уже подал голос Фадеев: «Неделю, товарищ Сталин». И тогда вождь, то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «Предлагаю решением Политбюро установить, что запой великих писателей Шолохова и Фадеева длится три дня, а четыре дня они пишут». Как бы то ни было, а та встреча спасла Шолохову жизнь, больше об аресте автора «Тихого Дона» никто даже не помышлял.

После прихода к власти Хрущева и его доклада о культе личности Сталина Фадеев не счел возможным жить дальше. Его предсмертное письмо – один из самых достойных документов эпохи лжи и предательства. Сразу же после самоубийство записка Фадеева (как и в случае Маяковского, написанная за несколько дней до выстрела) была спрятана в архивы КГБ. Познакомиться с ее текстом стало возможно лишь в 1990 году.

«…Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3‑х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять. Прошу похоронить меня рядом с матерью моей».

Последнюю просьбу Фадеева – похоронить рядом с матерью на Введенском кладбище – власти не услышали и отдали распоряжение похоронить писателя на Новодевичьем. Через сорок четыре года в могиле мужа была похоронена и Ангелина Степанова.

Это были своеобразные отношения. Ангелина Иосифовна знала о романе Фадеева с Еленой Сергеевной Булгаковой. А сам Фадеев был в курсе былых отношений Степановой с драматургом Николаем Эрдманом.

Виталий Вульф, близко друживший с актрисой, много рассказывал мне об этой яркой и достойной женщине. В 1995 году на сцене Художественного театра отметили ее 90‑летний юбилей. А наутро Ангелина Иосифовна пригласила домой Вульфа и попросила отвезти все цветы, которые ей вручили накануне, на Новодевичье – на могилу Фадеева и ее коллег по Художественному театру.

Незадолго до ухода Степанова потеряла старшего сына Александра, рожденного еще до ее встречи с Фадеевым. Через сына Ангелина Иосифовна была в родстве с семьей Сталина – Александр был женат на Надежде Сталиной, внучке генералиссимуса (Надежда была дочерью Василия Сталина, младшего сына вождя).

Актриса жила в доме в районе арбатских переулков, в эту квартиру она переехала уже после смерти Фадеева. Но в кабинете была сохранена обстановка, помнившая еще самого Александра Александровича – мебель карельской березы и портрет Станиславского кисти Андреева. Виталий Вульф рассказывал, что этот портрет был приобретен Степановой почти случайно: ей позвонил директор музея МХАТ Федор Михальский и сказал, что на продажу выставлен портрет Станиславского, но у театра на такую покупку денег нет. Ангелина Иосифовна обратилась к мужу – Фадеева тогда печатали многомиллионными тиражами и недостатка в средствах не было – и портрет был куплен.

Виталий Яковлевич был своим человеком в доме Степановой, многое слышал и многое знал. Когда на Новодевичьем хоронили Олега Ефремова, мы с Вульфом подошли к свежей могиле Ангелины Иосифовны, она ушла из жизни всего за несколько дней до Ефремова. И Вульф поведал мне историю отношений Ангелины Степановой и Николая Эрдмана, о которой он был осведомлен из первых уст. В свое время Виталий Яковлевич даже записал воспоминания актрисы о встрече с Эрдманом, случившейся уже после смерти Фадеева:

«Мы встретились через двадцать два года. 1956 год был для меня тяжелым, я потеряла близкого, дорогого мне человека, моего мужа, с которым прожила 19 лет, Александра Александровича Фадеева. Театр включил в репертуар трагедию Шиллера “Мария Стюарт”. Мне поручили роль английской королевы Елизаветы. Репетиции начались 28 декабря 1955 года и шли ежедневно. Роль замечательная, многогранная, полная больших мыслей, больших чувств. Работа была трудная, требовала от меня упорства, силы воли, преодоления жизненных невзгод. Но она и спасала, вводила в мир прекрасного, в мир искусства. Художником спектакля был Борис Робертович Эрдман. Мы часто встречались на репетициях. Однажды он сказал мне, что рассказывал Николаю о нашей работе, и тот просил узнать у меня, согласна ли я повидаться с ним, ему хочется меня видеть. Я согласилась. Я еще не подошла к двери его квартиры, как она отворилась, – с таким нетерпением Николай Робертович ждал нас. Когда мы с Борисом вошли, он взял мои руки и долго вглядывался в мое лицо. Я тоже смотрела на измененные временем знакомые, милые черты. Мы оба были взволнованы. Потом сидели за столом, пили кофе и говорили о театре, искусстве прошлых лет и настоящего времени. Оба брата расспрашивали меня о Фадееве – видимо, его уход из жизни изменил их представление о нем. Когда Борис вышел, чтобы поговорить по телефону, я спросила: далеко ушло наше время, и все стерлось в памяти или не совсем? Нет, не стерлось, ответил он. Когда происходят какие‑то события, явления, особенно в искусстве, да и в жизни, память возвращается к тебе. Ангелине бы это понравилось, она бы это оценила! А это было бы Лине чуждо. Я ответила, что тоже возвращаюсь памятью к нему, к далеким молодым годам нашей дружбы и любви, и мы улыбнулись друг другу. Уже дома я подумала: как хорошо, что состоялась наша встреча! Что она была такой теплой, человечной и что была наша улыбка, сказавшая так много!»

Когда Ангелины Иосифовны не стало, предполагалось похоронить ее на МХАТовской аллее, рядом с учителем, Константином Станиславским. В последние годы Степанова с удовольствием вспоминала о своем служении в «Художественном театре», появились «Сказки Старого МХАТа» – рассказы актрисы о великом и великих, сдобренные ее знаменитым чувством юмора.

Но близкие прочли в завещании Степановой о ее последнем желании – быть похороненной «вместе с Сашей». Воля великой актрисы была исполнена.

* * *

Художник Федор ФЕДОРОВСКИЙ (1883–1955) вошел в историю не только как автор знаменитого золотого занавеса Большого. Федоровский придумал и нарисовал проекты рубиновых звезд на башнях Кремля, которые пришли на смену двуглавым орлам.

Лауреат пяти Сталинских премий, Федор Федорович дважды становился главным художником Большого театра. Его проект роскошного занавеса, расшитого золотом и украшенного советскими гербами, был принят в 1955 году за несколько месяцев до начала борьбы с «излишками» сталинского искусства.

* * *

Писатель и драматург, автор пьес «Страх», «Машенька» Александр АФИНОГЕНОВ (1904–1941) стал первой жертвой налета немецкой авиации на Москву.

Планировалось, что Афиногенов, после начала войны возглавивший Литературный отдел Совинформбюро, поплывет за океан и станет агитировать американцев за открытие Второго фронта. Писатель был женат на американке, и лучшей кандидатуры для воплощения данного проекта у властей не было.

Для получения последних инструкций Афиногенов направился в здание ЦК партии на Старую площадь. Когда началась бомбежка, один из осколков смертельно ранил писателя. В итоге в Америку отправилась уже его вдова, Дженни Мерлинг. Женщина погибла, когда после войны возвращалась на пароходе обратно в Советский Союз.

* * *

Единственный склеп на территории Новодевичьего некрополя – это захоронение Николая ЧАЙКОВСКОГО (1838–1911), родного брата гениального композитора. Николай Ильич служил инженером путей сообщения и имел чин действительного статского советника. После смерти младшего брата принимал участие в издании критических и биографических статей о нем.

* * *

Возможно, новостью для многих станет известие о том, что на Новодевичьем похоронен Ленин. Я говорю совершенно серьезно и имею в виду Михаила ЛЕНИНА (1880–1951), ведущего актера Малого театра.

Свою актерскую карьеру Михаил Францевич начинал на сцене императорского Малого театра. Ленин – это тоже псевдоним, который Михаил Игнатюк счел более благозвучным именем для афиш. Впрочем, есть и другая версия о происхождении новой фамилии. Согласно ей, Лениным Михаил Францевич стал в память о первой жене, которую звали Лена. Когда все чаще стало звучать имя Владимира Ленина, наш герой тут же дал объявление в газете: «Ничего общего с политическим авантюристом Лениным я не имею».

Рассказывали, что когда в 1924 году о смерти советского вождя сообщили Станиславскому, тот воскликнул: «Какое горе! Михаил Францевича больше нет!» Ему ответили: «Нет, мы говорим про Владимира Ильича». Станиславский облегченно вздохнул: «Ну тогда слава Богу!»

После революции Михаилу Францевичу стали намекать, не хочет ли он поменять имя. Мол, как Ленин может выходить на сцену? Но Михаил Францевич был мудрым человеком, он понимал, что Ленин на сцену выходить может. А вот отрицательных рецензий на игру Ленина быть не может. И действительно, был один из самых восхваляемых актеров советского театра, вполне возможно, заслуженно. Единственное, что в его жизни не случилось, – он не получил орден Ленина. Сталин будто бы сказал: «Я не могу дать орден Ленина Ленину».

* * *

Уже в двадцатых годах Новодевичье кладбище закрыли для обычных захоронений, оно стало неформальным погостом для лиц «с общественным положением». А с 1932 года, после похорон Надежды Аллилуевой, Новодевичье и вовсе обрело статус режимного. Совсем изредка здесь еще хоронили жителей ближайших районов, но со временем некрополь для простых захоронений закрыли официально. Решение о том, кто достоин покоиться на Новодевичьем, принимал исполком Московского совета народных депутатов.

Когда на съемках фильма «Они сражались за Родину» скоропостижно скончался Василий ШУКШИН (1929–1974), вопрос о месте похорон решался в течение нескольких дней. Мать режиссера и писателя Мария Сергеевна хотела, чтобы сына похоронили на родном Алтае, в селе Сростки. Ей так хотелось, чтобы он вернулся на родину. В свое время для того, чтобы Василий смог купить билет до Москвы, матери пришлось продать корову.

Друзья же думали о месте на Ваганьковском или Новодевичьем.

Рассказывали, что место на самом престижном кладбище страны помог «выбить» Сергей Бондарчук, который отправился к председателю Совета министров СССР Алексею Косыгину. Согласно другой версии, всё решила реакция на смерть Шукшина Леонида Брежнева. Когда генеральному секретарю сообщили о том, что умер Шукшин, он будто бы вздохнул: «Ой, как я люблю его “Печки‑лавочки”». Ну а где же хоронить любимого режиссера дорогого товарища Леонида Ильича, как не на Новодевичьем. При том, что Василий Шукшин был тогда лишь обладателем звания «заслуженного деятеля искусств» и никак, согласно протоколу тех лет, не мог претендовать на главный погост Союза.

Дочери Шукшина на момент смерти отца были совсем маленькие – Марии семь лет, Ольге шесть. Их взяли только на панихиду в Дом кино, сказав, что в гробу папа лежит из‑за очередных съемок в кино, такая у него роль. Весь гроб Шукшина под конец панихиды был укрыт гроздьями красной калины.

Несмотря на то, что с момента смерти Шукшина минуло вот уже больше четырех десятков лет, не умолкают разговоры об истинных причинах ухода из жизни сорокапятилетнего мастера. Официально смерть наступила из‑за сердечной недостаточности. Но поговаривают, что на самом деле Шукшина убили, пустив в его каюту – актеры жили на борту теплохода «Дунай» – «инфарктный» газ.

Об этом же вспоминал и близкий друг и оператор фильмов Шукшина Анатолий Заболоцкий, который принимал активное участие в проводах Василия Макаровича: «Утром в день похорон приехали в морг. Коля Губенко распоряжался везти гроб прямо в Дом кино, но мы настояли провезти гроб по проспекту Мира, по улице Бочкова, мимо квартиры, в которой и пожил‑то Макарыч немногим больше года…

К концу панихиды Мария Сергеевна (мать В. Шукшина) просит меня вытащить из гроба калину, от нее сырости много: ее действительно много нанесли, и я, убирая маленькие веточки, под белым покрывалом нащупал много крестиков, иконок и узелков… Много прошло возле гроба россиян, и они положили заветное Шукшину в гроб. Его хоронили как христианина. Во время последнего прощания Лидия Федосеевна отдала мне скомканную прядь его волос, ничего не сказала. Я опустил в гроб и эти волосы (а может, по ним‑то можно было определить, от какой же “интоксикации” наступила смерть. Ведь говорил же врач в Волгограде: смерть от интоксикации кофейной или табачной).

Еще помню четко: когда несли гроб уже после прощального митинга на кладбище к месту захоронения, сбоку, через нагромождения могил, пробирался рысцой испуганный директор студии имени Горького Григорий Бритиков. Он походил на возбужденного школьника, совершившего шалость. И мне вдруг вспомнились слова Макарыча на кухне: “Ну мне конец, я расшифровался Григорию. Я ему о геноциде против России все свои думы выговорил…”»

Актер Шукшин успел сняться в 28 фильмах; как режиссер, снял шесть лент; как сценарист, создал одиннадцать сценариев. Но все же для большинства поклонников Василий Макарович прежде всего – автор фильма «Калина красная». И в наши дни каждую осень на гранитном памятнике режиссеру, писателю и актеру обязательно лежит гроздь калины.

* * *

На центральной аллее старого Новодевичьего, прямо возле монастырских ворот, могила писателя Юрия ОЛЕШИ (1899–1960). Одним из самых известных произведений Юрия Карловича, кроме конечно же романа «Зависть» и дневника «Ни дня без строчки», являются «Три толстяка».

Героиня этой сказки – кукла по имени Суок. Необычным именем девочка‑циркачка была обязана фамилии, которую носила первая жена Олеши – Серафима СУОК (1902–1982). Серафима Густавовна стала первой любовью Олеши, они жили гражданским браком.

Всего в семье было три сестры, три дочери эмигранта из Австрии Густава Суок. Семейная жизнь с Серафимой, которую Олеша называл «дружочек» (под этим же именем она выведена в воспоминаниях Валентина Катаева), продолжалась недолго. Сначала она ушла к одному бухгалтеру, а затем стала спутницей писателя Владимира Нарбута и переехала с ним из Одессы в Москву. Вскоре в столицу приехал и Олеша, отыскал Серафиму и попытался вернуть. Но Серафима Густавовна все‑таки осталась с Нарбутом.

В 1936 году Нарбута арестовали. Серафима Суок потом вышла замуж за писателя Виктора Шкловского.

А второй женой Олеши стала ее сестра, Ольга СУОК (1899–1978). Именно ей посвящены «Три толстяка». Хотя ни для кого не было секретом, кто из сестер стал истинным прообразом Суок. Но это не имело никакого значения. Сам Юрий Карлович называл сестер – «две половинки моей души».

Через третью сестру Олеша состоял в родстве с поэтом Эдуардом БАГРИЦКИМ (1895–1934), тот был женат на Лидии СУОК (1895–1969).

В последние годы Олеша называл себя «Князем “Националя”». Проводя все дни в ресторане отеля с видом на Кремль, литературой гениальный писатель больше не занимался. Лишь делал на клочках бумаги обрывочные записки, из которых позже родится «Ни дня без строчки», так записи Юрия Карловича назовут после его смерти. У Олеши было другое назание – «Прощание с жизнью».

Однажды у некогда знаменитого и обеспеченного писателя закончились деньги, и он отправился в Союз писателей, где задал вопрос, как его будут хоронить. Олеше ответили, что существует три разряда похорон, в зависимости от ранга писателя. И заверили, что его похоронят по первому, самому лучшему, разряду. Юрий Карлович попросил похоронить его по третьему, а разницу в деньгах выплатить сейчас.

Остается только догадываться, каково Суок было жить с Олешей. Глядя на последние портреты писательской жены, мне кажется, можно понять, что все между ними было непросто.

Дочь Ильи Ильфа Александра Ильинична рассказала мне, как однажды зашла в гости к Ольге Густавовне, но ее не оказалось дома, в квартире был только Олеша. Тот предложил девушке выпить чай и прямо за столом стал вести себя… совсем не так, как должен был вести друг отца. Александра Ильинична попыталась встать из‑за стола, но Олеша удержал ее, затушив о ее руку сигарету.

После смерти мужа Ольга Густавовна нашла записку: «Милая, дорогая Оля! Прости меня, я тебя очень любил. Всю жизнь. Прости меня и не забывай! Твой вечный друг Юрий Олеша».

Три сестры Суок переживут своих мужей. Как‑то три вдовы вместе пришли в поликлинику Литфонда, и медсестра, оформляющая их карты, не удержалась от восторга: «Вы были женами таких писателей! Какое, наверное, счастье!» В ответ сестры ответят: «Трудное счастье».

Сегодня все они – на Новодевичьем.