Искусство и власть

Искусство сводится к акту деавтоматизации сознания зрителя.

Обеспечение этого эффекта и есть, собственно, «успех» не в коммерческом, а в художественном смысле. Такая практика вряд ли может служить установленной власти, потому как главный ресурс для возможности осуществления власти — максимальная автоматизация сознания контролируемых людей. Отсюда: художественная практика является не просто нейтральной, но подрывной уже потому, что стремится уменьшить возможности контроля над людьми. Она имеет целью альтернативную, свободную от власти, новую коллективность. Поэтому современный художник объективно находится в конфликтном отношении к системе власти, просто по роду своей деятельности.

Насколько художник сам это осознает, другой разговор. Те, кого приводят в пример как «экстремистов», видимо, осознают до некоторой степени. Искусство как практика есть не заповедник даже, но тыл для партизанских настроений и проектов, база для освобождения, по-настоящему возможного, конечно, лишь за пределами искусства. То есть современное искусство является либо революционной альтернативой либо автономной зоной, разница между которыми временна.

«Исход»

Герою романа нравится думать, что «шизофрения это ген нового вида», созревающего внутри вида старого. Логика комикса «Люди Х». Герои «Исхода» исповедуют модернистский миф нового человека с новыми полномочиями в самой брутальной и практической его версии. Они последние, кто в это верят, им просто, возможно, никто не сообщил о провале модернистских претензий, роспуске штурмовых отрядов и красных бригад, и наступлении мирной эпохи постмодернистских игр. Но если бы кто-то и сообщил им это, они бы вряд ли поверили, ибо каждый из нас верит не в то, что однажды услышал, а в то, что соответствует его интересам. Они отказываются понимать условность мифа не потому что они тупые или мало читали, а потому что эта условность им не выгодна. Всерьез воспринятый миф на уровне комикса – их главное идеологическое оружие в классовой войне. Они повзрослели уже после «большого дележа» и «не корректные» политические мифы, которые приводят их в движение, оказались единственной, доставшейся им, большой собственностью, единственным призраком власти в их, бросающих камни, руках. Автор дневника вдохновляется кумирами такого же, радикально настроенного заграничного пролетариата – Джи Джи Аллен, Унабомбер, Вилли Джонсон… Пока хозяева ввозили в страну рыночные отношения и спектакулярную демократию, аутсайдерам приглянулись в той же загранице несколько иные модели поведения, которые являются (я не знаю слова «адекватной») реакцией на тотальный рынок, управляемую демократию и остальной циничный спектакль элит.

Вы уже решили, какой бренд вы выбираете и к целевой аудитории какого сериала относитесь? В «Исходе» задается другой вопрос: в тени какого флага вы готовы упасть на асфальт? Чей манифест заставил бы вас нарушить пару «вечных» моральных заповедей? Герои видят себя эмбриональной армией будущей гражданской войны, о которой они грезят и которая в локальной версии давно идет на «не престижных» улицах. Заводные апельсины из «антифа» могут рассчитывать только на то, что «стабильность» скоро кончится, пирог уже не делится на вчерашнее число «легитимных» едоков и у них появится шанс поучаствовать в переделе.

В каком понимании человека коренится логика молодежного нигилизма? Мы любим жизнь, в её основе стремление к частью. Счастье это отсутствие психического раздражителя — голода и боли во всех их формах. Полное отсутствие раздражителя это неорганическое состояние трупа, и, значит, любое стремление к счастью есть всего лишь короткий отрезок на более долгой прямой нашего стремления к саморазрушению. Внутри биофильской и позитивной воли к жизни всегда упакована некрофильская и деструктивная воля к небытию – такова «интуиция» нигилистов многих поколений и оттенков. Далее, по интеллигентским правилам, я должен сказать нечто в противовес этой самой логике молодежного нигилизма, и сказать есть что, но делать этого я не буду хотя бы потому, что это означает добровольно выбрать роль «гуманитарного мента», охранителя, халдея на службе стабильности, а их хватает и без меня.

Единственное известное мне решение заявленной проблемы – стать одним из бунтарей, покуситься на систему и её псов. Диалектический парадокс состоит в том, что если вам не нравится «варварство» героев «Исхода», вы должны стать «варваром» и атаковать систему, чтобы покончить с объективными предпосылками этого «варварства». Тем, кого раздражает такой бунтарь, стоит стать ещё большими бунтарями, чтобы покончить с миром, дающим причины для такого рода бунта. Пытаться вылечить «болезнь экстремизма», сохраняя систему, против которой «экстремизм» направлен, означает усиливать причины для «экстремизма», выбирать в этом конфликте сторону, которая дает каждому зрелище вместо смысла, занятость вместо дела, роль вместо судьбы и банковский счёт вместо победы.

Пока героя устраивают почти любые «теории», если они подпитывают его боевой инстинкт, будь то попытка приложить самурайский кодекс к своему существованию в мегаполисе, или рассуждения о том, что в обществе, где нет отдельной касты войнов, а есть регулярная и профессиональная армия, мужская агрессивность найдет себе иные формы в виде тех или иных «бойцовских клубов». Кстати, о самурайском кодексе, в нём сказано, что если где-то больше одного самурая на десять мужчин, там неизбежен кровавый хаос и сбор урожая голов вместо сбора урожая риса…

Но у автора «Исхода» есть неустойчивая симпатия к христианству, Афону и вообще монастырям, как формам добровольной сегрегации. Если не бунт, то исход в закрытую общину? Возможно, если ему удастся несколько стабилизировать свою жизнь, и сделать её чуть более «буржуазной» (т.е. в данном случае просто «более долгой»), эта мерцающая симпатия разовьется в более явную религиозность — одну из древнейших форм «амортизации» и «нормализации» недовольных общественным устройством. Другой вопрос, нужна ли герою «нормализация», если вся его жизнь – великий отказ от компромисса? И насколько совпадают в этом тексте автор и герой?