В. С. СТЕПИН. Сверхдальний прогноз или конкретный проект?

Когда мы ставим вопрос: жив ли марксизм? - следует предварительно уточнить, что мы понимаем под марксизмом. История этого учения многообразна и многолика.

Его можно уподобить разросшемуся дереву, каждая ветвь которого выступает в качестве особого течения, аспекта, толкования марксистских идей и принципов, попыток осмыслить и переосмыслить их под углом зрения накапливаемого исторического опыта. Марксизм - это не только теоретическая конструкция, но и система мировоззренческих установок, в которых есть исходное ядро и обрамляющие его идеологические подходы и мифологемы.

Я провел бы здесь аналогию между многообразием версий марксизма и многообразием течений и версий христианства, наличием в нем множества направлений, школ, сект и ересей, понимая, разумеется, что любая аналогия правомерна только в определенном измерении (в данном случае это соотношение ядра и интерпретаций течения, оказавшего влияние на судьбы человечества). Одно дело - это классический марксизм, представленный трудами основоположников учения. Другое дело - это то, как Ленин толковал и разрабатывал марксизм, применяя его к российской действительности, к условиям русского революционного движения. И третье это сталинский вариант теории, обосновавший тоталитарную практику. Существует также социал-демократическая версия марксизма и европейский опыт социал-демократического правления (Швеция, Финляндия и др.). Близким к ней, но вместе с тем и специфическим вариантом социал-демократического направления в марксизме был русский меньшевизм (Плеханов, Мартов, Аксельрод и др.).

Наконец, существует еще и современный неомарксизм.

Франкфуртская школа также шла от марксизма, и многие ее представители подчеркивали свою связь с идеями К. Маркса.

Так что течение марксизма многолико. И когда мы сталкиваемся с утверждениями, что опыт истории и ее уроки свидетельствуют о несостоятельности самого учения, то важно понять, что при этом имеется в виду. Если это канонизированная и догматизированная система идей, которая была идеологической основой сталинизма и тоталитаризма, то ее, бесспорно, нужно критиковать, и чем радикальнее будет эта критика, тем лучше. Но значит ли это, что доказана несостоятельность марксизма? Утвердительный вывод такого рода был бы нарушением элементарных правил логики.

Из сказанного, конечно, не следует, что я против критического анализа самих принципов марксизма с учетом их исторического развития. Я хочу лишь подчеркнуть, что необходимой предпосылкой такого анализа является отказ от жесткой редукции марксизма к его сталинистской версии.

Нам от этого трудно отделаться, учитывая, что для российской традиции характерен постоянный поиск "ответчика" за наши беды, а вопрос "кто виноват?" постоянно будет стимулировать попытки обвинить теорию в тяжелых последствиях ее практической реализации. Но именно поэтому нужен спокойный (насколько это возможно в наших неспокойных условиях) анализ существа теории, выяснение того, что в ней действительно рационально, что сохраняет значение для нашего времени и что преходяще. Это мое первое уточнение вопроса.

Второе касается самого метода соотнесения теории и практики, который неявно принимается и даже доминирует в сегодняшней критике марксизма. Нас долгое время убеждали, что все, что делается в нашей жизни, предначертано теорией, что деятельность партии и государства основана на ней и, значит, научно обоснована. Причем сама социальная теория воспринималась в массовом сознании как аналогичная строгим естественнонаучным теориям. Чем-то вроде классической механики, построенной для изучения социальных процессов, которая позволяет все заранее однозначно просчитать и предвидеть.

Технократическое мышление, причудливо сплетенное с назойливой пропагандой научности партийной политики, сформировало эту мифологему.

Важно, чтобы мы расстались с ней при критическом анализе современной ситуации, чтобы она не работала с обратным знаком при обсуждении вопроса о современных судьбах марксизма.

Это учение включает в себя множество пластов, и не следует к каждому из них применять критерии строгой научности, да еще почерпнутые из сферы математического естествознания.

В нашей дискуссии такой подход уже был продемонстрирован, когда говорилось о том, что философские идеи Маркса не являются научными, поскольку возникали в качестве своеобразной игры ума. Например, были связаны с обращением к практике словотворчества в немецком языке

(приводился пример игры слов "сознание есть осознанное бытие"), продолжали гегелевскую традицию абстрактного исследования связи понятий и т. п.

Действительно, в философских работах Маркса и Энгельса - в "Святом семействе", "Немецкой идеологии" и др., и особенно в философско-экономических рукописях Маркса можно найти множество примеров игры ума и "языковых игр". Но ведь речь идет о философии, а философия не может исключить из своего поиска пласт рефлексии над категориями языка. Подобную игру ума можно найти и у античных философов (Платон), и у современных (Хайдеггер).

Философия не строится по схемам математической логики, хотя и не исключает применения развиваемых в логике техник рассуждения. Она не основывается только на фактах науки, хотя и включает в себя в качестве одного из важных аспектов осмысление научных достижений. Если бы философия строилась только как наука по образцам естественнонаучного метода, то она вообще не была бы философией.

Она выступает как рефлексия над основаниями всей культуры, стремится выявить фундаментальные для каждого исторического типа культуры мировоззренческие ориентации, которые определяют понимание и переживание человеком мира и самого себя как части мира. Эти ориентации, часто неявные и не проясненные, философия превращает в предмет критического анализа. При этом она не только пытается осмыслить уже сложившиеся жизненные ориенты, но и изобретает, конструирует новые, которые зачастую лишь на будущих этапах развития общества и культуры могут стать своеобразными предельно обобщенными программами человеческой жизнедеятельности.

Каждая эпоха ставит по-новому извечные вопросы человеческого бытия: о смысле жизни, о том, что есть человек, каково его предназначение, каким должно быть его отношение к природе, обществу, к другим людям. И философия каждой эпохи отвечает на эти вопросы по-своему. Кстати, К. Маркс лучше, чем многие его последователи, понимал эту особенность философии, определяя ее как "квинтэссенцию культуры", как "живую душу культуры".

Что же касается идеи научности философии, то она понималась марксизмом в особом смысле. Вопрос о границах использования здесь схем рассуждения, апробированных в математике и естествознании, требует специального разговора.

В какой-то мере близок к этим схемам "Капитал" К. Маркса. Но и здесь необходим тщательный анализ специфики теории, аргументации и достоверности высказанных прогнозов. Особенно когда речь идет о сверхдальних прогнозах, связанных с общими тенденциями социального прогресса. Такие прогнозы не являются жестко детерминированными предсказаниями, а представляют собой лишь вероятные сценарии развития общества. И подходить к ним как к точным расчетам социальной траектории было бы глубокой ошибкой.

Между тем именно этот подход часто применяется при оценке отдельных Марксовых предсказаний: выбираются высказывания, не нашедшие подтверждения, и объявляется утопией вся концепция. Любой сверхдальний футурологический прогноз включает в себя некоторые утопические элементы, какие бы научные основания и научные методы ни применялись при его разработке. Беда заключается не в том, что любое историческое предвидение наряду с пророческими может включать и утопические элементы, фантазией дорисованные конкретные детали эскизно предвидимого будущего.

Беда начинается тогда, когда к сверхдальнему прогнозу относятся как к конкретному проекту социального будущего, воспринимают его как аналог технически обоснованного проекта простой машины, проекта, который предстоит практически выполнить, реализовав чертежи в материале.

Но критика порочной практики не должна разделять самих исходных установок этой практики - отношения к предсказаниям теории и к самой теории по принципу "либо все, либо ничего", С этим связано мое третье уточнение обсуждаемого вопроса "жив ли марксизм?". Оно состоит в требовании конкретно-исторического анализа теории. Наверное, ни одна теория, которая возникла достаточно давно, никогда не бывает "жива" во всех своих частях, не бывает, чтобы она не опровергалась ни в одном своем положении и предвидении. Поэтому важно выявить конкретно, что в марксизме имеет непреходящее значение и что ограничено эпохой его собственного становления.

Я хотел бы обратить внимание на то, что наши последние и наиболее глубокие критические исследования марксизма (работы Ципко, Буртина и др.) написаны с марксистских позиций и используют его методологию. Идеи материалистического понимания истории, освобожденные, конечно, от их катехизисного, догматического толкования, дают в распоряжение исследователя продуктивный метод анализа социальных процессов. С позиций этого метода можно оценить и само учение Маркса как феномен общественного сознания.

Оно создавалось в XIX столетии, и на нем лежит отпечаток определенной социальной обстановки, печать культуры своей эпохи.

Вторая половина XIX века в Европе - это время революций, баррикад, национальных войн, обостренной классовой борьбы, эпоха индустриального развития капитализма.

Что мог мыслитель сказать о путях освобождения человека, опираясь на практику своего века? Он и сказал, что только через классовую борьбу, через уничтожение одного класса другим, через революцию лежит путь к освобождению человечества.

Маркс выявил тенденции к усилению общественного характера труда. Кардинальная идея его философских и социологических исследований состояла в том, что научно-технический прогресс и превращение науки в производительную силу общества взломает узкие рамки классовых и национальных отношений, создаст условия для раскрепощения человека, превратит историю человечества во всемирный процесс, который он и обозначил как социализм и коммунизм.

Нужно серьезно проанализировать, насколько все эти тенденции соответствуют реальностям современной цивилизации на переходе от индустриального к постиндустриальному развитию, а не просто объявлять их утопией.

Бесспорно и то, что идея классового конфликта и революционного изменения обстоятельств могла многое объяснить в истории второй половины XIX и первой половины XX века. Но насколько эта идея остается продуктивной при решении человеческих проблем второй половины нашего столетия?

Я думаю, что критика теории революционного насилия как способа освобождения человека, критика, которая постоянно велась и в рамках самого марксизма (социал-реформизм против большевизма), требует нового, внимательного к себе отношения с точки зрения современных тенденций развития цивилизации.

В этой связи я хотел бы сделать последнее замечание.

Оно касается критического рассмотрения марксистской концепции социального развития.

Теория общественно-экономических формаций разрабатывалась К. Марксом на историческом материале особой цивилизации, которая была связана с европейской культурной традицией, идущей от античности, через христианскую культуру европейского средневековья к новому времени. Античность и европейское средневековье были предпосылками становления той цивилизации, которую я условно обозначаю как техногенную. Ее культурная матрица, определившая ее дальнейшую динамику, складывалась в эпоху Ренессанса на основе переработки достижений античной культуры и культуры европейского средневековья. С XVII века начинается разбег этой цивилизации, основанной на ускоренном прогрессе техники и технологии, развитии науки и внедрении ее достижений в производство. Технические, а затем научнотехнические революции делают это общество чрезвычайно динамичным, вызывают, часто на протяжении жизни одного-двух поколений, изменение социальных связей и форм человеческого общения. Для этой цивилизации характерно наличие в культуре ярко выраженного слоя инноваций, которые постоянно взламывают и перестраивают культурную традицию.

На мой взгляд, концепция общественно-экономических формаций была, по существу, попыткой осмыслить этапы становления и развития техногенной цивилизации. И социализм Маркс понимал как очень высокую и продвинутую стадию этого развития, обеспечивающую ускоренное накопление цивилизационных достижений (технико-технологических инноваций, высокое совершенствование техники быта, выработку прогрессивных форм управления и регуляции социальных отношений, развитие творческого потенциала личности и т. п.).

Но наряду с техногенной цивилизацией, рядом с ней существует другой, более древний тип цивилизации - традиционные общества. Они характеризуются медленными изменениями в сфере производства, консервацией культурных традиций, воспроизведением часто на протяжении многих столетий сложившихся социальных структур и образа жизни.

Древний Египет, Китай, Индия, государство Майя - образцы этих древних цивилизаций. Образцы традиционных обществ можно обнаружить и в наше время, к ним относятся страны "третьего мира", только начавшие путь индустриального развития. Отметим, что анализ традиционных обществ у Маркса дан только в весьма схематичном эскизе, в связи с идеями азиатского способа производства. И в целом его концепция формаций ориентирована на техногенную цивилизацию (хотя это и не исключает исследования ее с позиций традиционных обществ как докапиталистических).

Техногенная цивилизация возникала как особая мутация из предшествующих ей традиционных обществ. Но после того как она появилась, а затем вступила в стадию капиталистического индустриального развития, она начинает активно воздействовать на традиционные общества, трансформируя их культуру. Причем пути этой трансформации различны: от насильственной колонизации, характерной для имперских устремлений развитых стран на стадии индустриализма (система колониального господства XIX - первой половины XX века), до эволюционных попыток традиционных обществ заимствовать западные технологические достижения и вместе с ними определенный массив культурных форм, вне которых эти технологии нереализуемы.

Мне представляется, что эволюция марксистской идеи социализма должна рассматриваться в двух аспектах: с одной стороны, внутреннего развития техногенной цивилизации, а с другой - ее взаимодействия с традиционными обществами. История построения социализма в нашей стране - это попытка реализовать теоретическую модель, фиксирующую возможную будущую стадию высокоразвитых техногенных обществ на совершенно иной почве. Россия была промежуточным обществом, в основном традиционным, в котором элементы капитализма и индустриального развития начали возникать после реформаторской деятельности Петра 1. Он силой прививал на древе российской жизни некоторые фрагменты западного опыта, которые более интенсивно стали расти после великих реформ 60-70-х годов XIX века. / Мы осуществили после революции рывок в индустриальное общество, но ценой чудовищного насилия и подавления личности. В эту эпоху в нашем обществе происходили жесткие столкновения западных структур с культурными ценностями традиционной русской общинной жизни. Многие из этих ценностей были насильственно разрушены, но и западные ценности, требующие сохранения и накопления цивилизованных завоеваний, не были привиты. Сталинский тоталитаризм сумел причудливым образом опереться на некоторые глубинные традиции русской жизни - идеи верховной власти, единства общества, уравнительности - как ценности, которые длительное время развивались в рамках русской культурной традиции.

Вне тщательного анализа этого взаимодействия структур традиционного общества и техногенной цивилизации невозможно разобраться в сути того процесса, который было принято называть социалистическим строительством. Проблема соотношения теории марксизма с этой практикой, затем распространенной на другие страны в качестве полученного в России опыта, требует особого исследования.

Я думаю, что только с учетом всего этого клубка проблем можно содержательно обсуждать вопрос "жив ли марксизм?"

К. Э. РАЗЛОГОВ "Маркс вообще тут ни при чем... "

Я хотел бы вот что заметить по поводу нашей дискуссии: не ясно, откуда, из какого времени и места, с какой позиции мы сейчас рассуждаем о марксизме? Иногда создается ощущение, что иные из нас по-прежнему склонны выносить на свет божий абсолютные суждения, как бы вне времени и вне пространства. А ведь самое важное, как мне кажется, кроется именно в той культурной традиции и в том социальном контексте, изнутри которых каждый из нас "выговаривает" свое отношение к марксизму.

Ведь в отличие от Маркса - вполне определенного, хотя и противоречивого мыслителя - марксизм вовсе не один и не един. Отечественная линия, условно говоря, марксизм-ленинизм - лишь один из многих возможных и реализованных вариантов похода по пути, предначертанному (предначертанному ли?) Марксом. Поэтому главное в судьбах каждого марксизма - выяснить, на какую почву он ложится и как он с этой почвой соотносится. Понимаю, что эта задача методологически сложная, но приступить к ее решению необходимо. Ясно, что идея коммунизма, по Марксу, возникла на базе вполне определенной историко-культурной и философской традиции (условно назовем ее западноевропейским рационализмом), а в России она попала в принципиально иную социо-культурную среду, которая ее и трансформировала, порой до неузнаваемости. Наиболее интересен для анализа именно сам процесс переноса, своеобразного психоаналитического сдвига, как сказал бы Фрейд. Кто-то произнес фразу: "Ваш Запад и наша перестройка". С таким же успехом можно сказать: "Ваш марксизм и наш марксизм". Парадокс в том, что Маркс вообще тут ни при чем...

Вторая часть моей реплики может показаться более спорной, но я убежден в своей правоте. Дело в том, что нынешний этап нашей истории, истории стран Восточной Европы в известной мере являет собой "сплошной триумф" марксизма. Ведь система, которую мы так старательно придумывали, пришла к закономерному краху по причинам сугубо экономическим. Политический и идеологический кризис, на мой взгляд, явился не первопричиной, а следствием развала экономики, и ни в коем случае не наоборот, хотя, конечно, разные стороны деградации как бы взаимно усугубляют друг друга. Теперь вспомним, что одно из существенных определений марксизма - экономический детерминизм (хотя сами классики подчеркивали диалектику "базиса" и "надстройки"), и убедимся в том, что в этом узком, но принципиальном смысле он сегодня "сработал" именно в "социалистическом лагере".

И в этом есть своя парадоксальность, поскольку западная цивилизация ушла в своем развитии уже достаточно далеко от канонического капитализма (индустриального общества), через постиндустриальное к информационному, где большинство традиционных категорий марксис/ской политэкономии "не работает". Поэтому разные варизйты марксизма (разные "марксизмы") постепенно обретают статус историко-философской классики, более или менее давно пройденного этапа, ассимилированного современной культурой.

В этом смысле вопрос "умер ли марксизм?" у них лишен реального содержания. Он так же умер и так же жив, как шекспировский театр, кантианство или "русская идея".

И вместе с тем в пределах жизни нынешних поколений на Западе марксистский импульс действительно полнокровно функционировал в живой культуре, будь то "красные тридцатые" в США, Франкфуртская школа в Германии, экзистенциалистские попытки синтеза Маркса, Гуссерля и Фрейда и последовавшая "студенческая революция" мая - июня 1968 года во Франции. Сегодня ни в единой Европе, ни в ожесточенной конкуренции между США и Японией, ни в "экономическом буме" в Юго-Восточной Азии мы не найдем подтверждений марксистскому революционаризму, зато в Румынии все идет "по Марксу"...

Я думаю, что сама постановка вопроса вытекает из нас, а не из Маркса, не из марксизмов и не из их судеб. Толстых абсолютно прав, когда утверждает, что вопрос о нашем отношении к марксизму имеет этическое и биографическое происхождение, что для недогматического мышления западного типа (а на Западе есть и догматики, ассимилировавшие нашу традицию) в этом вообще нет проблемы. Есть Маркс как мыслитель, есть разные марксизмы как теории, имеющие свои плюсы и минусы, как и любые другие теории, есть, наконец, практика, декларирующая свою приверженность марксизму, вовсе не совпадающая с теорией и ведущая совершенно не туда, куда, казалось бы, должна вести. Но и это не ново: это свойство всякой практики по отношению к любой теории, давшей ей первотолчок и обоснование.

Все это должно быть предметом спокойного размышления и анализа. Но не здесь, не в мире "реального социализма", где господствуют разные по типу эмоциональные состояния, свидетельством чему - настоящая дискуссия в той мере, в какой она действительно стала дискуссией. Поэтому столь интересно было бы повернуть ее в сторону рефлексии: почему мы сегодня размышляем о марксизме именно с этой точки зрения, а не с другой и оцениваем его так, а не эдак?

Повторю, ответ на эти вопросы надо искать не в Марксе, не в марксизме, а исключительно в нас самих.

В. П. МАКАРЕНКО "Это дело веры и интерпретации"

Несколько суждений по поводу нашего обсуждения.

Сразу хотел бы подчеркнуть, что разговор о том, жив или мертв марксизм, так или иначе связан с верой. Понятно, что марксизм как мировоззрение, точнее, как теория в принципе отвергает веру вообще. Веры в марксизме не существует, тут какие-то другие способы обоснования, доказательства и т. д. Стало быть, сама формулировка такого типа не удовлетворяет посылке этой теории. Это первый момент. Но давайте согласимся, что феномен веры годится для истолкования и понимания марксизма, и мы выходим тогда на следующую проблему. Элементарное знакомство с историей культуры показывает, что никакая теория не существует в чистом виде, вне интерпретаций. С этой точки зрения марксизм не отличается от всех иных культурно-интеллектуальных явлений Европы.

Следующий вопрос такой - а почему после смерти Маркса было 25-30 фигур, которые оставили свою собственную интерпретацию марксизма до настоящего времени? Какую из этих интерпретаций мы примем? И сразу возникает следующая проблема. Занимаясь развитием (скажем так) любой теории, любой методологии, мы не можем прилепить себе значок "я - марксист". Это возможно только тогда, когда мы даем свое собственное истолкование этой теории, доведенное до обсуждения ее предпосылок. Тогда можно, на правах гипотезы, сказать, что следует исходить из равнозначности интерпретаций, ибо история культуры доказывает, что всякая интерпретация в той или иной степени имеет право на существование. Но вот эта равнозначность истолкований как раз и исчезла после 1917 года, и наша сегодняшняя дискуссия на семьдесят с гаком лет устарела вообще.

Ведь в России раньше обсуждался марксизм русской культуры, его плюсы и минусы, насколько он годится или не годится и т. д.

Недавно я слушал Бжезинского. Он говорил очень интересно. Здесь коллеги попытались как-то отделить Маркса от теории прогресса, характерной для социальной философии нового времени. Так вот Бжезинский высказал довольно интересную мысль (правда, он ее позаимствовал у кого-то), которая состоит в том, что дело не только в марксизме, а в том, что вся система социальной философии, порожденная новым временем, терпит крах. С этой точки зрения и марксизм как разновидность этой веры в прогресс и вообще вся эта система мировоззрения, оформившаяся в течение предыдущих трехсот лет, терпит крах. Можно найти сколько угодно доказательств в подтверждение этому выводу.

Далее. Если рассмотреть мировую марксологическую, марксоведческую литературу в самом общем виде, то можно выделить три традиции рассмотрения марксизма, подобных нашему. Первая исходит из того, что марксизм непосредственно связан с социализмом и провозглашает его передовым обществом. Это, если угодно, догматическая версия, которая господствовала довольно длительное время. Вторая же, наоборот, выводит из марксизма все жертвы, трагедии тоталитаризма, сталинизма и т. д. Позиция жестко антикоммунистическая. Сейчас же наиболее распространена в обыденном сознании и даже среди теоретиков третья, исходящая из того, что вообще-то Маркс, как и Иисус Христос, дал хорошую теорию, но их последователи ее деформировали. Я думаю, что с этой точкой зрения сегодня и надо полемизировать. Не буду развивать подробно эту мысль, а лишь попытаюсь обозначить ее штрихами.

Когда-то в детстве у меня была заводная лягушка, железная лягушка, которая прыгала. После того как я разобрал ее и посмотрел устройство этой лягушки, она меня перестала интересовать, она мне как игрушка перестала быть интересна. Мне кажется, наша дискуссия выиграла бы, если бы мы поставили вопрос так: как устроен марксизм, из чего он состоит? Тогда мы становимся на позицию аналитиков и одновременно пытаемся как-то отмежеваться от трех названных выше традиций. В подтверждение этой идеи я хотел """ высказать следующие соображения.

Видимо, в марксизме есть часть научная и часть утопическая. И тогда возникает вопрос о типах социальной утопии. Отличалась ли, скажем, марксистская утопия от прежних, более ранних социальных утопий? Это тоже предмет особого разговора.

Смотрите, что получается. Если возьмем в известном смысле наиболее продуктивную, так скажем, творческую отрасль марксизма, связанную с франкфуртцами или с Грамши, Лукачем, то сама теория марксистская в данном случае, на мой взгляд, является модификацией теории абсолюта, восходящей к Платону и к Плотину. Почему я это утверждаю? Потому что у Маркса в его теории как идеологии встречается ряд тезисов, которые ни логически, ни исторически либо не доказаны, либо доказываются с помощью аргументации, которая сама нуждается в доказательстве.

Например, его тезис о некоем идеальном прошлом состоянии под названием "первобытный коммунизм". Есть ряд характеристик первобытного коммунизма. Есть и некое будущее состояние - тоже идеальное. И вот по отношению к этому идеальному состоянию Маркс делает следующие допущения. Что в этом идеальном состоянии якобы возможно преодоление разделения труда. Но кто сегодня возьмется доказывать, что это возможно? Второе допущение - можно преодолеть частную собственность. Кто сегодня, с учетом последующей после Маркса истории, докажет, что это так?

Третий момент: возможно преодолеть деньги. Ленин и другие попытались внедрить это в практическую политику, и что из этого потом вышло, вы знаете. Четвертое допущение, не менее важное. Оказывается, в этом будущем обществе возможно преодолеть не только государство, но и политику как сферу деятельности. Начиная с 1843 года Маркс развивает идею, что политика - это сфера практических иллюзий, полагая, что политику можно преодолеть потому, что теория выше, и т. д. Пятое допущение: возможно преодолеть идеологию. И это не доказано.

И, что не менее важно, как мне представляется, сама-то идея носителя революционного мировоззрения, идея о том, что какой-то определенный класс может являться его носителем (в данном случае рабочий класс), почерпнута была, в принципе, у Гегеля, если говорить о ближней истории.

У Гегеля носителем абсолютного духа была нация, у Маркса это - класс. Эта идея тоже самим Марксом не доказана.

А между тем из этого выводится целый ряд политических следствий, самых разнообразных.

Довольно интересен подход Колоковского к анализу указанной проблемы. Он пытается описать, что такое марксизм, скажем, марксизм догматический. Есть у него такое уравнение, довольно дельное: "Истина равна мировоззрению пролетариата". Можно это обнаружить у Маркса? Безусловно, можно. Дальше: "Мировоззрение пролетариата" (это уже связано с Лениным) "равно мировоззрению партии" (большевистской - в данном случае). "Мировоззрение партии равно указаниям партийного аппарата". И, наконец, тезис о том, что это мировоззрение равно указаниям вождя в режиме личной власти или ЦК - при олигархической политической службе.

Как видите, имеется целый ряд самых разных и интересных сюжетов.