Глава вторая. Релятивизм и универсализм в осмыслении человеческого многообразия

Единство и разнообразие человеческого рода одинаково сложны для объяснения. Люди бесконечно разнообразны. Они образуют один вид, но группы, в него входящие, сильно отличаются между собой. Отличаются и ценности, которым подчинена жизнь различных групп. Существование универсальных ценностей позволило бы людям судить друг о друге вне зависимости от разделяющих их границ и отчуждающих их друг от друга различий. Но, возможно, все ценности относительны и зависят от места и исторического момента, от класса иди расы, которые они устраивают. Если мы признаем существование универсальной шкалы ценностей, как далеко она может простираться? Что она охватывает, а что исключает? Проблема единства и многообразия становится проблемой всеобщего и относительного.

Предположим, мы стоим на универсалистских позициях. Одна из них - европоцентризм. В чем его суть? Европоцентризм -это выдвижение специфических для данного общества ценностей в качестве универсальных. Европоцентрист, по выражению Ц. Тодорова, будет поэтому карикатурой на универсалиста ⁷. Стремясь к универсальности, европоцентрист начинает с какого-то конкретного феномена и обобщает его статус до всеобщего. Этот феномен должен быть обязательно знакомым по родной культуре. Европоцентрист приемлет все в родной культуре, ему не хватает критичности, он убежден, что его ценности - это единственные. Таким образом, у европоцентризма две стороны: претензия на универсальность ценностей своей культуры и конкретное содержание (часто национальное). Первым, кто занял критическую позицию по отношению к европейскому, в частности, французскому, этноцентризму был Ж. Ж. Руссо, упрекнувший путешественников за то, что, описывая другие народы, они не столько видят в них подлинных

⁷ Todarov Τ On Human Diversity Nationalism, Racism, and Exoticism in French Thought Cambridge Harvard University Press. 1993 Ρ 1

других, сколько искаженные образы самих себя. Он полемически заявляет, что, столкнувшись с экзотическими обезьянами (а именно так в дневниках его современников-путешественников описывались жители Азии и Африки), он не решился бы отказать им в принадлежности к людям, пусть и неизвестной расы. Руссо настаивает на том, что у каждого данного народа надо попытаться найти ему свойственные черты, те, что отличают его от европейцев. Для этого путешественник должен быть образован и беспристрастен (т.е. быть свободен от европоцентризма). После того, как это проделано, необходимо следующее. Необходимо вернуться к общей идее человека, но не абстрактной идее, а такой, что вбирает в себя все добытое эмпирическое знание. Иначе говоря, этнология и философия, конкретное и всеобщее должны быть увязаны воедино. В «Опыте о происхождении языков» (гл. 8) он пишет: «Когда хочешь изучать людей, надобно смотреть вокруг себя, по чтобы изучить человека, надо научиться смотреть вдаль; чтобы обнаружить сходства, надо сперва наблюдать различия». К. Леви-Стросс не случайно называет Руссо отцом антропологии, считая, что приведенные выше строки - это первый методологический закон антропологии. Ц. Тодоров считает, что Руссо наметил основы «хорошего» универсализма, то есть такого, который не выводит человеческую природу из абстрактного принципа, но начинает с подробного ознакомления с конкретным.

«Мы» и «они» - как следует вести себя в отношении тех, кто не принадлежит к нашей общности? Возможно, мы должны перестать основывать наши рассуждения на этом различении. Верно, что люди проводили это различение с незапамятных времен, просто изменяя соотношение между «нами» и «ими». Следуя «правилу Геродота», они считали себя лучшими в мире, а остальные были для них хороши или плохи в зависимости от степени близости к ним самим. Или, наоборот, они использовали «правило Гомера», считая, что положительного и даже восхищенного отношения заслуживают самые отдаленные народы, тогда как самих себя по сравнению с ними они видели как находящихся в упадке. Но и тот и Другой взгляд - только иллюзии, аберрации. Пусть «мы» совсем не обязательно хороши, но и «другие» - тоже. Единственное, что по-

нятно, это то. что открытость по отношению к другим, отказ отвергать их с порога - положительное качество любого человека. Различение, которое действительно имеет смысл, - между хорошими и плохими людьми, а не между «нами» и «ими». Вместо ущербных суждений, основанных на чисто относительном различении «нас» и «их», тех, кто принадлежит к моей группе, и тех, кто нет, стоит делать суждения о людях, основанные на этических принципах.

Этот вывод порождает, в свою очередь, следующую проблему. В чем значение нашей принадлежности к общности? Как можно оправдать наши суждения?

Люди - не только индивиды, принадлежащие к одному человеческому роду. Они принадлежат к конкретным и различным группам, в которых они появляются на свет и действуют. Самая значительная группа, к которой можно принадлежать в современную эпоху, это нация. Нация, в свою очередь, означает почти полное совпадение между культурой и государством. Принадлежать к человечеству - совсем не то же самое, что принадлежать к нации. Человек не есть то же самое, что гражданин - заявил Руссо. Несовпадение между этими двумя идентичностями из скрытого может превратиться в острый конфликт в ситуации, когда человеку необходимо выбирать между тем и другим, то есть между соответствующими наборами ценностей. О людях судят на основе этических принципов, граждане действуют в соответствии с политическими принципами. Эти две стороны человеческой жизни необходимы, и ни одна не может быть сведена к другой, лучше не забывать об этой двойственности, лежащей в основе жизни современного человека. Иногда она может приобретать поистине трагический характер. В то же время их радикальное разведение и сведение каждой к замкнутой на самое себя сфере, закрытой от резонов другой, тоже может быть разрушительной. Ц. Тодоров приводит в качестве примера Токвиля, который в своих философских работах отстаивал значимость морали и при этом выступал в пользу уничтожения коренных народов Америки. Этика не есть политика, но этика может воздвигнуть барьеры, которые политика не вправе пересекать. Принадлежность к человечеству не освобождает нас от принадлежности к нации и не может выступать этому заменой, но челове-

ческие эмоции должны быть способны ограничить государственные соображения.

Часто в этой связи можно слышать следующее соображение: я люблю своих детей больше, чем детей моего соседа, это естественное чувство, которого не нужно стыдиться. Не так ли естественно и предпочитать соотечественников иностранцам и относиться к первым особо? Не естественно ли подчинить человека гражданину, а этику - политике? В этом рассуждении смешаны несколько понятий. Во-первых, здесь имеет место психологическая путаница: семейные отношения по аналогии распространяются на нацию. Это вряд ли верно. В семье отношения между членами непосредственны: люди здесь ежедневно сталкиваются, знают, что друг от друга ожидать, считают себя вправе навязывать друг другу свои представления о том, как нужно отправлять роль супруга или родителя. Принципы семейных отношений могут быть распространены только на тех, кого мы знаем. Нация - абстракция, со всеми ее членами мы не знакомы, принадлежность к ней для нас не всегда очевидна, поэтому нам нужно периодически напоминать о нашем гражданском долге. Второе смешение - этического порядка. Тот факт, что нечто имеет место, не значит, что оно должно быть. Если вернуться к примеру со своим и соседским ребенком, мы в силах провести различие между любовью и справедливостью. Да, своего ребенка мы любим больше, но значит ли это, что мы отрежем ему больший кусок пирога, когда соседи придут в гости. Любовь к своему ребенку не исключает себялюбия, но не является ли жалость к другим столь же естественной чертой, что и эгоизм. Люди способны видеть дальше своих собственных интересов, именно это и составляет предпосылку этических чувств. Национальные предпочтения основаны в такой же мере на ценностях, в какой на фактах.

Что такое нация? Все разнообразие ответов на этот вопрос может быть поделено на две группы. Первая группа - нация как раса. Идея нации конструируется по модели расы: нация- это общность, основанная на «крови», то есть представляет собой биологическую сущность, над которой отдельный индивид не имеет контроля. Мы рождаемся русскими, немцами, французами, эту

идентичность мы сохраняем до конца дней. С этой точки зрения, мертвые решают за живых, а настоящее индивида предопределено прошлым его нации. Нации непроницаемы: мысли, суждения, чувства - у каждой нации они различны. Вторая группа - нация как контракт. Однажды какие-то индивиды решают создать нацию, решено - сделано; нация создается по воле индивидов, Принадлежать к нации - это значит решить жить вместе, согласившись следовать общим правилам в движении к общему будущему. Две этих теории полностью противоположны: в них противоположны физические и моральные, естественные и искусственные основания, а также обусловленность, на которой стоит первая, н свободное решение, которое предполагает вторая. Однозначное решение в пользу какой-то одной из них вряд ли возможно: каждая что-то верно схватывает и что-то оставляет в стороне. Тем не менее противоположность этих представлений можно преодолеть, если согласиться, что в любом случае нация -это культура. Подобно расе, культура существует до того, как данный индивид появляется на свет, и ему не под силу быстро и безболезненно изменить свою культурную црннадлежность (тогда как гражданство, по крайней мере теоретически, можно сменить быстро и безболезненно. Но и с моделью контракта у культуры есть общие черты: она не врождена, но приобретается, и хотя процесс становления в качестве носителя данной культуры может быть весьма длительным, в конечном счете, это зависит от воли индивида, от его желания подучить должное образование и т.д. Культуре учатся за счет овладения языком, за счет ознакомления с историей страны, ее территорией, нравами тех, кто искони ее населял, за счет овладения множеством невидимых культурных кодов. На это уходят годы, вот почему количество культур, которые данный индивид можно знать глубоко, неизбежно ограничено. Но чтобы стать носителем культуры, нет необходимости в ней рождаться. Ни кровь, ни гены не предопределяют предрасположенность человека к той или другой культуре. Можно быть по рождению американским гражданином, но не быть носителем американской культуры (и не стать полноправным членом американского общества).

Понимание нации как культуры (которое начинается с Монтескье) не только позволяет сохранить рациональные зерна обеих теорий нации, но и дает возможность пролить новый свет на дилемму человека и гражданина. Ко всеобщему нет иной дороги, кроме как через особенное, и освоивший одну специфическую культуру человек может быть услышан во всем мире. Однако следует подчеркнуть, что культура - не обязательно национальна. Она может развиться в определенном регионе, даже весьма не большом. Она может сложиться у данной общности так, что другие входящие в нацию общности к ней будут непричастны. Но в любом случае работает следующий принцип, владение хотя бы одной культурой составляет необходимую предпосылку полноценного развития каждого индивида. По словам Ц. Тодорова, аккультурация возможна и часто благотворна, декультурация - это угроза. Можно любить членов своей семьи (без того, чтобы быть несправедливыми к членам других семей), и можно чувствовать сильную привязанность к конкретным языку, ландшафту, обычаям - это то, что делает нас людьми.

Насколько оправданы наши суждения и как можно разрешить конфликт между универсальным и конкретным?

Сегодня широко распространена следующая позиция. Универсализм - это маска, которой на протяжении столетий прикрывался этноцентризм. Поэтому универсалистская идеология ответственна за самые постыдные события европейской истории, а именно, за колониальные завоевания. Под предлогом распространения «цивилизации» (то есть универсальной ценности) несколько европейских государств обогатились за счет всех остальных и подвергли эксплуатации множество отдаленных народов. Универсализм есть империализм. Колониализм - не единственное прегрешение универсализма. В самих европейских странах универсалистская идеология способствовала пренебрежению многообразным и разнородным в пользу (псевдо-)универсальных идеалов. Вот почему пришло время положить универсализму конец и признать, что все суждения - относительны. Относительны к месту, времени и контексту. Этот релятивизм не стоит смешивать с нигилизмом или цинизмом (отвержением всех ценностей), ибо релятивизм - это признание ценностей, но сопровождаемое сознанием их ограни-

ченности. То, что хорошо сегодня, не было таковым вчера, каждый из нас - варвар в глазах своих соседей: это самоочевидные факты, и необходимо учесть их последствия.

Такой дискурс содержит целый ряд упрощений, приблизительностей и неточностей, которые могут привести к совершенно неприемлемым выводам. Чтобы придти к более удовлетворительной картине, эти неточности нужно последовательно рассмотреть.

Прежде всего, недопустимо считать, что универсализм с необходимостью есть форма этноцентризма (точно так же, как неприемлемо считать, что люди по природе не способны подняться над личными интересами). Напомню, что ошибка, которая приводит к таким суждениям, состоит в смешении того, что есть, и того, что должно. Но утверждение, что колониализм и империализм внутренне связаны с универсалистской идеологией, неверно и с исторической точки зрения. В своей политике колонизаторы использовали любые средства и любые идеологии, как универсалистские, так и релятивистские (христианство и антиклерикализм, национализм и расизм). Идеологии вскрывали не столько мотивы деятельности, сколько оправдания, которые использовались задним числом, представляя собой украшение, камуфляж Они представляли собой дискурсы самооправдания, которые не стоит понимать буквально. Если универсалистская идеология использовалась более часто, нежели противоположная, это означало лишь то, что престиж ее был выше. Что же касается идеологии в качестве мотива деятельности, то она была иной: это был национализм, ответственный за другие войны, которые велись в течение того же самого периода, между самими европейскими странами.

Во-вторых, неверно, что этноцентризм - это самое опасное искажение универсализма. Универсальный проект связан с двумя типами искажений, «объективным» и «субъективным». В этноцентризме субъект, наивно или намеренно, отождествляет свои ценности с ценностями вообще, а характеристики своей группы он превращает в инструмент достижения всеобщности. Но есть еще «объективное» искажение, состоящее в сциентизме, нацеленном на поиск ценностей во внешнем мире с помощью науки. Это далеко не всегда производит этноцентрические результаты, наоборот.

сциентизм часто направлен против общества, в котором распространен этноценризм. Сегодня, когда этноцентризм не в чести, сциентизм представляет даже большую опасность: обращение к науке означает полагание одной из самых надежных ценностей современного общества. О том, что эта опасность - не просто теоретическая, свидетельствует тот факт, что два самых смертельных режима в современной истории - сталинский и гитлеровский - были основаны на научной идеологии и оправдывали свои практики обращением к науке (истории и биологии).

В-третьих, релятивизм при близком рассмотрении вовсе не решает нашей проблемы (как можно разрешить конфликт между универсальным и конкретным?). Как с точки зрения логической последовательности, так и с точки зрения содержания, релятивизм достаточно уязвим. Поскольку релятивистская доктрина позиционируется как безусловно истинная, это означает, что релятивизм неизбежно противоречит сам себе. Что еще более существенно, релятивизм списывает со счетов проблему единства человеческого рода. Эта позиция еще более опасна, чем этноцентризм колониалистов. Отсутствие единства допускает исключение, откуда один шаг до уничтожения. Более того, релятивист, даже умеренный, не вправе порицать любую несправедливость, любое насилие, составляющее часть традиции иной, чем его собственная: ни клиторо-дектомию, ни даже человеческие жертвы. Однако релятивист может согласиться с тем, что сами концентрационные лагеря являются частью национальной традиции, в определенный момент русской или немецкой истории.

Тогда как же мы можем освободиться от опасностей и искаженного универсализма (этноцентризма н сциентизма) и релятивизма? Это можно сделать, если переосмыслить универсалистские требования. По мнению Ц. Тодорова, можно избежать тех ловушек, в которые гуманистическая доктрина попадала на протяжении столетий, если сформулировать критический гуманизм.

Во-первых, гуманизм трактуется не как новые гипотезы о человеческой природе, и не как проект объединения человеческой расы в рамках единого государства. Гуманизм понимается как необходимость постулировать общий для участвующих в дискуссии

горизонт. Это «универсализм путешествия» между универсальным и конкретным и отказ ссылаться на какое-то фиксированное содержание теория человека. Всеобщие черты выводятся в действительности не из эмпирического мира - объекта наблюдения, но из работы человеческого разума. Снова вспомним о методологическом принципе Руссо (строить предположения об общем_} только изучив конкретное). Когда он предлагает рассматривать жалость как естественное основание общественной добродетели, он понимает, что существуют и безжалостные люди. Универсальность - это инструмент анализа, регулятивный принцип, открывающий возможность плодотворного столкновения различий, вот почему его содержание не может быть зафиксировано: оно всегда открыто пересмотру.

Что есть истинно человеческое? Вряд ли это какая-то одна или другая культурная характеристика. Люди возникли в таком контексте, который подчиняет их множеству влияний, и этот контекст пространственно и темпорально специфичен. Каждого человека роднит с ему подобными способность отрицать эти обусловленности. Иначе говоря, отличительная черта людей - свобода. Мое окружение безусловно толкает меня воспроизводить то поведение, которому оно придает ценность, но всегда существует фундаментальная возможность освободиться от этого поведения. Речь не о том, что, отвергая одну обусловленность (скажем, отказываясь подчиняться вкусам моего окружения), я обязательно становлюсь обусловленным чем-то другим (я предпочитаю вкусы другого окружения). Даже если это и так, жест освобождения не теряет смысла. На это обратили внимание Монтескье (заметивший, что особенность человеческой расы в том, что люди не всегда подчиняются своим законам) и Руссо, для которого ключевым человеческим качеством была способность приобрести любое из них. Никакой язык не универсален, но способность к языку универсальна.

Таким образом понимаемая универсальность исключает возможность этноцентризма или сциентизма (так как мы отказываемся выдвигать в качестве нормы любое конкретное содержание). Но такое понимание в равной мере позволяет избежать ловушек релятивизма, ибо оно не препятствует вынесению транскультурных

суждений. Фактически, именно сама универсальность дает нам доступ к абсолютным ценностям. Универсально то, что мы принадлежим к одному человеческому роду: это не много, но достаточно, чтобы служить основанием для наших суждений. Монтескье сказал, что желание оправдано, если оно может стать желанием всех. Для Руссо, чем более общим является интерес, тем более он справедлив; справедливость есть не что иное, чем принятие в расчет всей человеческой расы. Следует признать единство человеческой расы и разнородность общества, тогда ключевой принцип этики будет дополнен великим политическим принципом. Тогда становится возможным делать ценностные суждения, которые превосходят границы той страны, где некто родился: тирания и тоталитаризм плохи при всех обстоятельствах, точно так же как порабощение мужчин или женщин. Это не значит, что априорно провозглашается превосходство одной культуры над другими как уникального воплощения универсального. Это значит, что существующие культуры могут сравниваться, и что в одном месте может быть найдено больше достойного похвалы, а в другом - подлежащего критике (см. продолжение разговора на эту тему в гл. 8).