Дион Кассий Коккейян. Римская история

(Отрывки, кроме специально оговоренных случаев, цитируются в нашем переводе, выполненном по изданию: Dio’s Roman History with an English translation by E. Cary on the basis of the version of H. Baldwin. In nine volumes. L.; N. Y., 1925–1930)

I. 1. (2)Прочитав, можно сказать, все, что у кого-либо было написано о них[91], не все включил я в свою историю, но только то, что посчитал пригодным [для ее целей]. Однако, полагаю, отнюдь не потому, что я воспользовался при ее написании изящными оборотами речи, насколько это позволял ее предмет, написанное сочтут за истину, как это случалось с некоторыми писателями, ибо я старался, насколько это в моих силах, быть одинаково усердным и в том и в другом отношении. Начну же я свой рассказ с того момента, где мы имеем наиболее достоверные сведения о той стране, в которой живем, стране, где был построен город Рим.

XLIV. 1. (2) Они[92] утверждали, что ниспровергли Цезаря и освободили народ, но в действительности они устроили против него предательский заговор и привели в смятение город в тот момент, когда он уже обрел надежную власть. 2. (1) Ибо демократия – это красивое наименование, и кажется, что она даже дает всем некое равенство, но на деле обнаруживается, что эта форма правления вовсе не соответствует своему названию. Слово монархия, напротив, неприятно для слуха, но такая власть наиболее выгодна для граждан, ибо легче найти одного выдающегося человека, чем многих. (2) И даже если кому-то это покажется невыносимым, следует признать, что иначе нельзя. Ведь обладание добродетелью не свойственно большинству людей. И, кроме того, даже если единоличным правителем окажется негодный человек, это предпочтительнее власти множества подобных ему людей, о чем свидетельствует история и эллинов, и варваров, и самих римлян. (3) Ибо всегда и городам, и частным лицам гораздо лучше жилось при царях, нежели при народовластии, и более тяжелые бедствия гораздо чаще случаются не при монархии, а при охлократии. Если где-то демократия и процветала, то расцвет этот длился недолго, лишь до тех пор, пока численность граждан, и могущество в этих государствах не достигли такой степени, чтобы появилась наглость, проистекающая от благоденствия, или же зависть, порождаемая честолюбием. (4) Город же, который сам по себе столь велик и при этом управляет лучшей и большей частью населенного мира, объединяя в себе людей столь многоразличных нравов, владеющий множеством величайших богатств, население которого как в частной, так и в общественной жизни занято всевозможными делами при разнообразных обстоятельствах, – такой город не может сохранять рассудительность при демократии, и еще менее способен при отсутствии рассудительности сохранять согласие[93].

XLVI. 35. (1) По моему мнению, важнейшая черта настоящей учености заключается в том, чтобы исследовать [действительную] природу фактов [прошлого], согласуя их с принципами разума, и согласованностью фактов обосновывать эти принципы.

XLVII. 39. (2) Впоследствии[94] римский народ не мог уже достигнуть истинной свободы слова, хотя и не был побежден каким-либо иноземным врагом (3) …но сам себя победил и вместе с тем потерпел поражение, самого себя разгромил и подвергся разгрому, и, как следствие, обескровил демократическое начало, а монархическое укрепил. (4) И все же я утверждаю, что граждане извлекли пользу из того, что потерпели тогда поражение – что еще можно сказать о сражающихся с обеих сторон, кроме того, что римляне потерпели поражение, а Цезарь взял верх? – так как при существующем государственном строе они уже не были способны поддерживать согласие. (5) Ибо не может неограниченная демократия, при которой было достигнуто такое величие державы, сохранять рассудительность. Ведь истребляя себя в подобных войнах, во множестве следовавших одна за другой, они в любом случае когда-нибудь были бы порабощены или уничтожены[95].

LII. 15. (5) Такое положение дел[96] присуще любой демократии, ибо люди более могущественные, стремясь к высшим постам и нанимая более слабых, переворачивают все вверх дном, и так очень часто бывало у нас, и никак иначе этому невозможно положить конец, (6) о чем свидетельствует то чрезвычайно длительное время, в течение которого мы враждуем и восстаем друг на друга. Причина этого – многочисленность людей и величие государства. Ведь его население, столь различное и по племени, и по своему природному складу, имеет разнообразные нравы и влечения. Это и ведет к тому, что государством управлять можно лишь с большим трудом.

16. О том, что я говорю истину, свидетельствуют события прошлого. До тех пор пока нас было не много и между нами и нашими соседями не было существенных различий, мы прекрасно справлялись с государственным управлением и покорили почти всю Италию. (2) Но после того как мы вышли за пределы полуострова, прошли через многие земли и острова, распространили свою власть и свое имя по всей земле и по всем морям, ничего хорошего больше не выпадало на нашу долю, но сначала дома, в пределах городских стен, мы стали бороться друг с другом, разделившись на политические группировки, а затем принесли это зло и в легионы.[97]

LIII. 17. (1) Вот каким образом все полномочия сената и народа перешли к августу, с него же и учредилось настоящее единовластие (ajkribh;" monarciva). Ибо самым правильным будет понимать этот порядок как единовластие, даже если в иное время, говоря точно, двое или трое господствовали одновременно[98]. (2) Само же имя самовластия (to; o[noma aujto; to; monarcikovn) римляне ненавидели до такой степени, что не называли своих императоров ни диктаторами, ни царями, ни как-нибудь еще в этом роде. Но так как полнота государственной власти принадлежит им, то невозможно государству не быть монархией. (3) Магистратуры, утвержденные в целом на законе, существуют, кроме цензуры, и теперь, но всем открыто руководит и распоряжается желание того, кто в это время стоит у власти. А императоры, чтобы казалось, что они имеют первенство не по праву господства, а по закону, присвоили себе, исключая диктатуру, все верховные должности вместе с титулами, которые при республике имели авторитет благодаря свободной воле народа. (4) …Наименование же императоров они носят постоянно, и не только те, которые одержали какие-то побед, но и все прочие правители – в знак абсолютной их власти, вместо титулов царя и диктатора[99]. (5) Они не принимают этих званий как раз и навсегда выпавших из государственной системы, но полномочия их улавливают в титуле императора… (11) Такие вот учреждения заимствовали они у республики в том виде, в каком они некогда существовали, и под теми же именами, чтобы казалось, что они не владеют ничем, кроме врученных им прав…[100]

LIII. 18. (1) Сверх того они присвоили себе некую иную привилегию, которой вполне открыто не обладал ни один древний римлянин; благодаря ей одной дозволялось им осуществлять и названные и другие права: они были, по латинскому выражению, «свободны от законов», т. е. они были свободны от власти закона и не подчинялись никакому писаному праву. (2) Таким образом, под прикрытием республиканских титулов, они облекли себя всей мощью государственной власти, так что обладали всеми привилегиями царей, кроме их невыносимого имени[101].

LIII. 19. (1) Так государственное устройство было преобразовано ради общей пользы и спасения, ибо, имея демократический образ правления, римляне совершенно были не в состоянии спасти общество. Но вместе с этой переменой стало невозможно повествовать о событиях (прошлого) так, как прежде. (2) Ведь раньше всякие происшествия, как бы далеко они не происходили, сообщались сенату и народу. Благодаря этому все узнавали о них, и многие включали рассказ о них в свои сочинения. Поэтому, даже если что-то и писалось под влиянием страха, либо заискивания или дружеского расположения, либо же ненависти, истину все равно можно было установить, сопоставляя (такого рода сочинения) с трудами других писателей, писавших о том же самом, либо привлекая государственные документы. (3) Со времени же [установления единовластия] очень многие сведения начали скрывать и держать под запретом, а если что-то и доходит до общего сведения, то все равно из-за невозможности проверить (достоверность этих известий) встречается с недоверием, так как люди считают, что все речи и поступки должны сообразовываться с волей и желанием властвующих и их приспешников. (4) По этой причине люди беспрестанно толкуют о том, чего вовсе не было, и, напротив, о том, что произошло на самом деле, остаются в полном неведении, и вся информация доходит в совершенно искаженном виде. При этом и величина Империи, и многочисленность событий создают огромные трудности для их точного освещения. (5) Ведь и в Риме, и в его провинциях, и у враждебных народов постоянно, так сказать, каждодневно происходит множество событий, о которых никто не знает ничего в точности, кроме непосредственных их участников, и подавляющее большинство людей даже и не слышали о том, что случилось. (6) Поэтому и я в дальнейшем буду сообщать только то, что необходимо сказать и что стало общепризнанным, так ли это произошло на самом деле или же как-то иначе. Но к этому будут прибавлены и кое-какие мои рассуждения, насколько это возможно и в той степени, в какой я смог узнать что-то дополнительно, либо прочитав немало разного рода сплетен, либо же услышав и увидев сам.

LXXII. 18. (3) Пусть никто не сочтет, что я умаляю достоинство истории рассказом о такого рода вещах[102]. Ведь я не стал бы вообще о них рассказывать, однако я сам был свидетелем того, что творилось императором, и все мог видеть, слышать и обсуждать и поэтому посчитал правильным ничего из этого не утаивать, но сохранить для памяти будущих поколений, как и любой другой факт, относящийся к делам самым важным и необходимым. (4) О том, что совершалось на моих глазах, я буду сообщать более подробно, чем о том, что было раньше, как потому, что сам присутствовал при этом, так и потому, что не знаю ни одного заслуживающего упоминания и не лишенного способностей [писателя], который с такой же, как у меня, тщательностью исследовал эти события и включил их в свою историю.

LXXII. 23. (1) После этого последовали войны и величайшие смуты[103]. Но я составил историю этих событий по следующим причинам. Я написал и опубликовал книгу о вещих снах и знамениях, которыми Северу были внушены надежды на императорскую власть[104]. (2) По прочтении посланной мною книги он ответил мне большим доброжелательным письмом. После того как, получив это послание уже к ближе к ночи, я лег спать, во сне божество повелело мне писать историю. (3) Так я описал те времена, к которым сейчас подошел в моем повествовании[105], и после того как и [это сочинение] встретило в высшей степени благоприятный прием у публики и у самого Севера, у меня появился замысел изложить всю историю римлян; и поэтому я решил не оставлять эту книгу отдельным сочинением, но включить ее в общий исторический труд, чтобы в одном исследовании (ejn mia'/ pragmateiva/) описать и сохранить все, что было в прошлом от основания [Рима] и до того момента, до какого будет угодно Судьбе (Tuvch/). (4) Я получил в удел помощь этого божества (qeo;n tauvthn) и предан ему за то, что оно поощряло меня к занятиям историей, когда я робко и нерешительно обратился к ним, за то, что, когда я оказывался в затруднении и терял силы, оно [вновь] побуждало меня сновидениями, вселяя в меня прекрасные упования на будущее, а когда я готов был бросить свою историю и никак не мог добиться ясности, оно было блюстителем подобающего образа жизни. (5) В течение десяти лет собирал я материал об истории римлян от основания города до кончины Севера и еще в течение двенадцати лет я писал [свой труд][106]; что касается последующих событий, то они будут описаны, если удастся.