Иосиф Флавий. Иудейская война

(Отрывки приводятся по изданию: Иосиф Флавий. Иудейская война / Подгот. текста, предисл. и примеч. К.А. Ревяко, В.А. Федосика. Минск, 1991. В перевод нами внесены некоторые изменения)

Предисл. 1. Война иудеев с римлянами, превосходящая не только нами пережитые, но почти все известные в истории войны… до сих пор описана была в духе софистов и такими людьми, из которых одни, не будучи сами участниками событий, пользовались неточными, противоречивыми слухами, другие же, хотя и были очевидцами, искажали факты либо из лести к римлянам, либо из ненависти к евреям, вследствие чего их сочинения заключают в себе то порицание, то похвалу, но отнюдь не действительную и точную историю. А потому я, Иосиф, сын Маттафии, еврей из Иерусалима и из священнического сословия, сначала сам воевавший против римлян, а потом ставший невольным свидетелем позднейших событий, принял решение дать подданным Римского государства на греческом языке такое же описание войны, какое я раньше составил для народов внутренней Азии на нашем родном языке…

Я считаю недостойным умолчать о таких важных событиях и в то время, когда парфяне, вавилоняне, жители Южной Аравии, наши соплеменники по ту сторону Евфрата и адиабеняне[112], благодаря моим трудам, подробно ознакомились с причинами, многочисленными превратностями и конечным исходом той войны, – чтоб рядом с ними оставить в неведении тех греков и римлян, которые в войне не участвовали, и предоставить им довольствоваться чтением лицемерных и лживых описаний.

3. Писатели берут на себя смелость называть эти описания историей, хотя последние, кроме того что не дают ничего здравого для ума, но, на мой взгляд, вообще не достигают своей цели. Желая показать величие римлян, они стараются на каждом шагу унизить и осмеять иудеев; и они даже не спрашивают себя, каким образом победители ничтожных противников могут казаться великими…

4. Мое намерение, однако, ни в коем случае не состоит в том, чтобы в противоположность тем, которые превозносят римлян, преувеличить деяния моих соотечественников; нет, я хочу в точности и беспристрастно рассказать обо всем, что действительно происходило. Вспоминая о происшедшем и давая скорбное выражение чувствам, возбуждаемым во мне бедствиями, постигшими мою отчизну, я этим удовлетворяю только внутренней потребности моей наболевшей души. Что именно только внутренние раздоры ввергли отечество в несчастье, что сами иудейские тираны были те, которые заставили римлян против собственной воли дотронуться руками до священного Храма и бросить головню в него, – этому свидетель разрушитель его, император Тит, который во время войны обнаруживал жалость к народу, подстрекаемому бунтовщиками... Если кто-либо захочет упрекнуть меня в том, что я выступаю в тоне обвинителя против тиранов и их разбойничьей шайки или что я изливаю свое горе над несчастием моей отчизны, то да простит он мне это отступление от законов историографии, являющееся следствием моего душевного настроения; ибо из всех городов, покоренных римлянами, ни один не достиг такой высокой степени благосостояния, как наш город; но ни один также не упал так глубоко в бездну несчастия; да никакое несчастье от начала мира, кажется мне, не может быть сравнимо с тем, которое постигло иудеев; и виновником его не был кто-либо из чужеземцев. Как же после этого возможно подавить мои вопли и сетования! Если же найдется такой суровый критик, в сердце которого не зашевелится ни малейшее чувство сожаления, то пусть он факты отнесет к истории, а жалобные вздохи – на счет автора.

5. Скорее, однако, я мог бы предпослать укор эллинским историкам. Они, являясь современниками таких важных событий, рядом с которыми войны прежних времен должны казаться весьма незначительными, не перестают все-таки высказывать свои суждения об этих последних, перетолковывая на всякие лады прежних писателей, которых хотя и превосходят красноречием, но никак не достигают по серьезности задачи…

Каждый из этих последних старался описывать события, происходившие как бы перед глазами, когда современность автора с описанными им фактами могла служить гарантией достоверности изложения, а ложные сообщения могли быть всенародно опровергнуты очевидцами.

Спасти от забвения то, что еще никем не рассказано, и сделать достоянием потомства события собственных времен – вот что похвально и достославно; нельзя, однако, назвать истинным историком того, кто изменяет план и порядок чужого труда; а того, кто, воспроизводя новое, дотоле неизвестное, самостоятельно воздвигает свое собственное здание истории. Я, хотя и чужестранец, не щадил никаких трудов и расходов, чтобы быть в состоянии предложить эллинам и римлянам историю совершившихся событий; между тем как чистокровные эллины там, где дело касается наживы или какого-нибудь судебного процесса, сейчас делаются удивительно разговорчивыми и развязными, но лишь только потребуется от них написать историю, где приходится сказать правду и с большим трудом собрать фактические данные, – уста их вдруг замыкаются и они предоставляют это делать другим, менее способным и незнакомым с делами полководцев. Итак, пусть в нашем сочинении высоко почитается историческая истина (to; th'" iJstoriva" ajlhqev"), к которой эллины относятся с пренебрежением.

6. …Мой рассказ я хочу начать с того, на чем остановились те историки[113] и наши пророки. Но и здесь я имею в виду более обстоятельно и во всей возможной точностью рассказать собственно о той войне, которую лично пережил, а о событиях предшествовавших мне времен сделать лишь сжатый и беглый обзор.

8. …Затем я изображу образцовый порядок у римлян во время войны и дисциплину легионов; дальше – величину и природу обеих частей Галилеи, границы Иудеи, особенности страны… наконец, судьбу каждого покоренного города в отдельности – все это я тщательно изображу так, как я это знаю из собственных наблюдений или сообщенных сведений. Даже о собственных свои приключениях я не умолчу, имея в виду, что обращаюсь со своим рассказом к таким лицам, которые знакомы с обстоятельствами дела.

11. … Вслед за тем я расскажу, как жестоко обращались тираны[114] со своими же соотечественниками; с другой же стороны – как снисходительны были к чужеземцам римляне и как часто Тит[115], желавший спасти город и Храм, призывал бунтовщиков к мирному соглашению; также я последовательно изложу все те бедствия и страдания, которые до окончательного покорения города переносил народ от войны, внутренних сумятиц и голода.

12. Все это, избегая повода для порицания или осуждения со стороны тех, кто сам участвовал в войне или же хорошо осведомлен о ее события, описал в семи книгах для тех, кто ищет истину, а не одного только развлечения…

II. 16. (4)[116] «Афиняне, которые однажды за свободу эллинов сами предали свой город огню, которые высокомерного Ксеркса[117]… как беглеца преследовали на челноке и у маленького Саламина сломили ту великую азиатскую державу – они теперь подданные римлян, город, некогда стоявший во главе Эллады, управляется теперь приказаниями, исходящими из Италии. Лакедемоняне, имевшие свои Ферпомилы, Платеи и Агесилая[118]… должны были подчиниться тому же господству. Македоняне, которые еще бредят Филиппом[119] и видят его вместе с Александром, сеющим семена всемирного македонского царства, – мирятся с превратностью судьбы и почитают тех, которым счастье теперь улыбается[120]. И бесчисленные другие народности, воодушевленные еще большим влечением к свободе, смиряются; одни только вы считаете стыдом быть подвластными тому, у ног которого лежит весь мир… Не знаете ли вы разве, что значит римское государство? …Разве вы не бывали побеждаемы вашими соседями? А мощь римлян, напротив, на всей обитаемой земле непобедима. Но им всего этого еще мало было, и их желания шли дальше; весь Евфрат на востоке, Дунай на севере, на юге Ливия… и Гадес[121] на западе – все это их не удовлетворили; они отыскали себе на той стороне океана новый свет и перенесли свое оружие к дотоле никому не известным богатствам[122]. А вы что? Вы богаче галлов, храбрее германцев, умнее эллинов и многочисленнее всех народов на земле? Что вам внушает самоуверенность восстать против римлян? Вы говорите, что римское иго слишком тяжело. Насколько же тяжелее оно должно быть для эллинов, слывущих за самую благородную нацию под солнцем и населяющих такую великую страну! Однако же они сгибаются перед шестью прутьями[123] римлян; точно так же и македоняне, которые имели больше прав, чем вы, стремиться к независимости. И, наконец, пятьсот азиатских городов – не покоряются ли они даже без гарнизонов одному властелину и консульским прутьям[124]. …Если есть народ, который в действительности имел бы возможность к восстанию, так это именно галлы, которые так прекрасно защищены самой природой: на востоке Альпами, на севере Рейном, на юге – Пиренейскими горами и океаном на западе. Но несмотря на то, что они окружены такими крепостями, считают в своей среде триста пять народностей, владеют внутри своей страны всеми, так сказать, источниками благосостояния и своими продуктами наводняют почти весь мир, тем не менее мирятся с положением данников города Рима… И это терпят они не из трусости или по врожденному им рабскому чувству – ведь они восемьдесят лет вели войну за свою независимость, – а потому, что рядом с могуществом Рима их страшит и его счастье, которому он обязан больше, чем своему оружию. Так их держат в повиновении 1200 солдат в то время, когда у них почти больше городов, чем эта горсть людей. Иберийцам в их войне за свободу не помогло ни золото, добываемое из родной почвы, ни страшная отдаленность от римлян как на суше, так и на море, ни воинственные племена лузитанцев и кантабров, ни близкий океан… Неся свое оружие через Геркулесовы столбы[125] и прокладывая себе дорогу через облака по вершинам Пиренеев, римляне покорили также и тех, и гарнизона из одного легиона достаточно для этих столь отдаленных и труднопоборимых народностей.

…Нужно ли еще больше примеров, когда даже парфяне – это сильнейшее воинственное племя, покорители столь многих народов, обладающие такими огромными силами, – когда и они посылают римлянам заложников, и в Италии мы видим, как знать Востока, желая показаться миролюбивой, исполняет рабскую службу. В то время, когда почти все народы под солнцем преклоняются перед оружием римлян, вы одни хотите вести с ними войну, не подумав об участи карфагенян, которые могли бы хвалиться своим великим Ганнибалом и… которые, однако, пали под ударами Сципиона![126]

…Таким образом, ничего больше не остается, кроме надежды на Бога. Но и он стоит на стороне римлян, ибо без Бога невозможно же воздвигнуть такое государство».

III. 8. (3) В то время, когда Никанор[127] так настойчиво упрашивал, а солдаты так заметно угрожали, в памяти Иосифа[128] выступали ночные сны, в которых Бог открыл ему предстоящие бедствия иудеев и будущую судьбу римских императоров. Иосиф понимал толкование снов и умел отгадывать значение того, что открывается божеством в загадочной форме; вместе с тем он, как священник и происходивший из священнического рода, был хорошо посвящен в предсказания священных книг. Охваченный как раз в тот час божественным вдохновением и объятый воспоминанием о недавних страшных сновидениях, он обратился с тихой молитвой к Всевышнему и так сказал в своей молитве: «Так как Ты решил смирить род иудеев, который Ты создал, так как все счастье перешло теперь к римлянам, а мою душу Ты избрал для откровения будущего, то я добровольно предлагаю свою руку римлянам и остаюсь жить. Тебя же я призываю в свидетели, что иду к ним не как изменник, а как Твой посланник».

III. 8. (8) …Спасенный таким образом из борьбы с римлянами и своими собственными людьми, он был приведен Никанором к Веспасиану. Все римляне устремились туда, чтобы видеть его; вокруг полководца все засуетилось и зашумело: одни ликовали по поводу его пленения, другие выкрикивали угрозы, третьи пробивались через толпу, чтобы ближе рассмотреть его, более отдаленные кричали: «Казнить врага!» Стоявшие поближе вспоминали о его подвигах и изумлялись происшедшей с ним перемене; среди начальников не было ни одного, который бы, если и был ожесточен против него прежде, не смягчился бы тогда его видом. Тит в особенности, по благородству своему, проникся сочувствием к его долготерпению в несчастье и сожалением к его возрасту[129]. Воспоминание о недавних геройских подвигах Иосифа и вид его в руках неприятеля навели его на размышления о силе судьбы (tuvch), о быстрой переменчивости счастья на войне и непостоянстве всего, что наполняет жизнь человеческую. Это настроение и сострадание к Иосифу сообщилось от него большинству присутствовавших…

IV. 5. (2) Но Бог, думается мне, решил уничтожить оскверненный город и очистить огнем храм, – поэтому он отстранил тех, которые еще заступались за них и крепко их любили.

V. 9. (3) Иосиф обошел стену, чтобы отыскать место, где он находился бы вне обстрела и, вместе с тем, мог бы быть услышанным, и в пространной речи сказал им[130] следующее: «Сжальтесь, наконец, над самими собою и народом, сжальтесь над родным городом и храмом, не будьте ко всему этому более жестоки, чем чужие! Римляне уважают святыни своих врагов и до сих пор не трогали их, хотя они к ним непричастны, между тем как те, которые воспитаны в лоне этих святынь и которые в случае их сохранения останутся единственными их обладателями, делают все, клонящееся к уничтожению… Вы знаете, что мощь римлян несокрушима, а их господство для вас не ново. Если война за независимость – дело славное, то ее следовало бы вести в самом начале; но раз покорились однажды и долгое время мирились с чужим господством, то после этого захотеть свергнуть с себя иго – не значит стремиться к свободе, а к жалкой гибели. Более слабым властителям можно еще отказать в повиновении, но не тем, которым подвластно все. Какие страны избежали всепокоряющей власти римлян? Разве только те, которые вследствие своего знойного или сурового климата не имеют для них никакой цены. Везде счастье на их сторон, и Бог, который заставляет мировое господство переходить от одного народа к другому, ныне избрал своим обиталищем Италию. Есть закон, твердо установленный как у животных, так и у людей – это то, что более сильное оружие всегда побеждает и что слабые покоряются более сильным, поэтому-то предки наши, далеко превосходившие нас и телесной и духовной силой, равно как и другими оборонительными средствами, подчинились римлянам, чего они, наверно, не сделали бы, если бы не были убеждены, что Бог на стороне последних».

VI. 4. (7) … Так Храм, против воли Цезаря[131], был предан огню.

(8) Как ни печальна и прискорбна гибель творения, удивительнейшего из всех ведомых миру… однако утешением должна служить мысль о неизбежности судьбы для всего живущего, для всех творений рук человеческих и для всех мест земли. Замечательна в этом случае точность времени, с которой действовала судьба. Она предопределила для разрушения… даже тот же месяц и день, в который некогда Храм был сожжен вавилонянами[132].