Концепция игровой культуры Й. Хейзинга

Голландский философ Йохан Хейзинга (1872–1945) известен своей работой "Homo ludens" ("Человек играющий", 1938 г.), в которой он защищает тезис об игровом характере культуры, а также трудом "Осень Средневековья". Его концепция бросает вызов теориям, согласно которым труд являлся культурообразующим фактором исторического процесса. Лейтмотив концепции Хейзинга – игра старше культуры, она творит ее.

Впервые идею о взаимосвязи культуры и игры высказывал немецкий поэт Ф. Шиллер. Встречается подобная параллель и у О. Шпенглера, Х. Ортеги-и-Гассета, Г. Гессе (автора культрового романа "Игра в бисер), а также у М. М. Бахтина. Сам Хейзинга отмечает, что "сама по себе мысль не нова… Игровой характер культурной жизни признан всеми безоговорочно" [85].

Свой интерес к человеку играющему Хейзинга обосновывает следующим образом: люди оказались не столь разумными, как наивно внушал век Просвещения, уповавший, как известно, на разум. И, соответственно, к определениям Homo sapiens (человек разумный) и Homo Faber (человек умелый) должно быть прибавлено Homo ludens (человек играющий). Последнее определение выражает такую же существенную функцию жизнедеятельности, как созидание. "Если внимательно проанализировать, – пишет Хейзинга,– любую человеческую деятельность до самых пределов нашего познания, то она окажется не более чем игрой" [86].

Философ обращает внимание на то, что феномен игры давно ихучает психология и физиология, однако ни та, ни другая наука, интерпретируя игру как способ удовлетворения определенного рода потребностей, не дают кардинального ответа на вопросы: "В чем же "соль" игры? Почему младенец визжит от восторга? Почему игрок, увлекаясь, забывает все на свете, почему публичные состязания повергают в неистовство тысячеголовую толпу?"[87] Понять суть игры, полагает Хейзинга, можно только соотнеся ее с культурой, раскрыв ее культуросозидающую функцию.

Игра в концепции Хейзинга – это культурно-историческая универсалия. Как общественный импульс, более старый, чем сама культура, игра издревле заполняла жизнь и, подобно дрожжам, заставляла расти формы архаической культуры. Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивал играючи с уровня материального на уровень мысли. Культ перерос в священную игру. Поэзия родилась в игре и стала жить благодаря игровым формам. Музыка и танец были сплошь игрой. Право выделилось из обычаев социальной игры. Игровое начало лежит в основании спортивных состязаний и зрелищных видов художественного творчества. В результате перехода с одной ступени исторического развития на другую соотношение игры и не-игры видоизменяется. "Игровой элемент в целом отступает на задний план. По большей части он растворяется, ассимилируется в сакральной сфере, кристаллизуется в учености и в поэзии, в правосознании и формах политической жизни" [88]. Все эти сферы человеческой жизни становятся полем большой Игры, хотя подавляющая часть людей не задумываются о сути происходящего. Бывают такие игры, в ходе которых рождаются эстетические или моральные ценности. "Чем более игра способна повышать интенсивность жизни индивидуума или группы, тем полнее растворяется она в культуре. Священный ритуал и праздничное состязание – вот две постоянно и повсюду возобновляющиеся формы, внутри которых культура вырастает как игра и в игре" [89].

Хейзинга выделяет ряд признаков, которые характеризуют игру как таковую. Первым он называет свободный характер игровой деятельности. Игры не играются ни по приказу, ни без желания. Вторым признаком автор считает то, что "игра не есть "обыденная" жизнь и жизнь как таковая". Это суть вымысел, виртуальная реальность. "Игра лежит за рамками процесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей. Она прерывает этот процесс, вклинивается в него как временное действие, которое протекает внутри себя самого и совершается ради удовлетворения, приносимого самим совершением действия. Такой представляется нам игра сама по себе и в первом приближении: интермеццо повседневной жизни, занятие во время отдыха и ради отдыха" [90]. Третьим признаком игры, по мысли Хейзинга, является то, что игра, обособляясь от "обыденной" жизни, развертывается в определенных рамках пространства и времени. Вне данного конкретного пространственно-временного континуума законы игры не действуют. Четвертый признак – наличие определенного порядка внутри игрового пространства. Также Хейзинга отмечает, что, будучи раз сыгранной, игра остается в памяти индивида как некое духовное творение, которое может быть передано или воспроизведено в любое время. Философ дает несколько определений игры, приведем одно из них: "Игра – добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознанием "иного бытия", нежели обыденная жизнь" [91].

Хейзинга убежден, что культура в ее древнейших формах "играется": "Она происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела, – пишет автор, – она развивается в игре и как игра" [92]. Обзор истории культуры приводит автора к выводу об убывании игрового элемента в процессе культурогенеза. Он говорит о "вытеснении игры", начинающемся с XVIII века и заканчивающемся в XIХ веке, когда духом общества начинает овладевать трезвое, прозаическое понятие пользы. Дух рационализма и утилитаризма убили таинство Игры и провозгласили человека свободным от вины и греха. Труд и производство стали идеалом, а потом и идолом. Хейзинга отмечает, что позднебуржуазная культура теряет игровое наполнение, а там, где оно вроде бы остается, игра отдает фальшью. Автор предупреждает о возможной "порче" культуры, уходящей от своих истоков. Игра, наполненная эстетизмом, творящая аксиологическое поле культуры, перерождается в суррогат – спорт. Тот, в свою очередь, превращается в научно-технически организованный азарт. Из былого единства духовного и физического сохраняется лишь низменная физическая сторона. Спорт, в котором число зрителей превышает число участников, теряет свою общественную организующую и дидактическую функцию. Даже искусство, пораженное потребительством, утрачивает духовное напряжение игры.

Современное сознание автор характеризует понятием "пуэрилизм" – наивность и ребячество. Пуэрилизм противоположен игровому сознанию, несет в себе несамостоятельность, грубость и нетерпимость юношества. В основе пуэрилизма – путаница игры и серьезности, поэтому работа, долг, жизнь не воспринимаются современным человеком всерьез, развитие цивилизации привело к формированию подобного инфантилизма. Отсюда массовая тяга к банальным развлечениям, пустым зрелищам и дешевым сенсациям. "Следует ли рассматривать пышно разрастающийся пуэрилизм в современном обществе как игровую функцию или нет? – спрашивает Хейзинга. – На первый взгляд кажется, что ответ будет утвердительным… Тем не менее в настоящее время, я считаю, что должно более четко определить дефиницию игры и на этом основании отказать пуэрилизму в таком качестве. Ребенок, который играет, не ребячлив. Он становится ребячливым, когда игра ему надоедает или когда он не знает вот что играть" [93].

Без особого оптимизма смотрит философ на перспективы развития современного искусства, которое, как ему кажется, занято исключительно поисками оригинальности, а не выполняет своих непосредственных функций по возвышению человеческого духа и облагораживанию людей. Не всякая игра может быть культуросозидающим фактором, подлинная культура требует "благородной" игры. Гуманист Хейзинга выступает против произвола и варварства, в этом – созидательное начало его концепции. Однако строго научными его выкладки назвать сложно, скорее, это научный миф, позволяющий глубже понять специфику духовных процессов путем постижения фундаментальных основ культурной традиции.