Введение в курс. Одним из первых вопросов, которым задается всякий, кто берется за изучение словесности, несомненно, является простой – но одновременно и самый сложный –

Одним из первых вопросов, которым задается всякий, кто берется за изучение словесности, несомненно, является простой – но одновременно и самый сложный – вопрос: что такое литература? На этот, казалось бы, банальный вопрос даны десятки ответов. Достаточно заглянуть в пару-тройку толковых словарей, чтобы убедиться, что никакого единого и всеобъемлющего определения слову литература нет и быть не может. Словари будут нам представлять литературу как вид словесного искусства, совокупность художественных, научных и других произведений, закрепленных в письменной или печатной форме, как печатные произведения, относящиеся к какой-либо отрасли знания и т. д. Но, читая это, мы прекрасно понимаем, что все эти определения однобоки, они касаются лишь той или иной, вполне конкретной, стороны самого явления.

Этим вопросом я каждый раз открываю вводную лекцию курса теории литературы для студентов-издателей и, как и в случае со словарями, никогда не получаю от них единого определения. Не удовлетворившись ответом, я задаю аудитории следующий – не менее провокационный – вопрос: «Что такое литературоведение?» И вот тут в головах студентов начинают мелькать разнообразные мысли о том, что это изучение «истории развития и функционирования литературы», «влияния литературы на общество», «конструктов художественного мира», «взаимодействия творчества писателей», «соотношения писателей и читателей» и т. п. Потом мы думаем над тем, что из всего ими сказанного непосредственно относится к теории литературы, суживаем рамки, – так, в результате общего обсуждения начинает складываться картина того, с чем предстоит столкнуться, изучая курс теории литературы, и приходит осознание, что наука о предмете делает очевидным сам предмет, проясняет его границы.

NB! Сразу оговорюсь, что определения литературы курс не предоставит (и предоставлять не должен). Главное, что входит в его задачи, – рассмотреть литературный процесс в действии, осмыслить закономерности развития литературы, вникнуть в смысл, форму и содержание художественного произведения, научиться читать и понимать прочитанное, выработать навыки анализа художественного текста. Но все-таки миновать поэтики вопрошания нам не удастся, мы вынуждены все время ставить вопросы – хотя бы для того, чтобы очертить сферу поиска ответа. Сам же ответ, применительно к некоторым проблемам курса, если не невозможен, то способен вызывать споры, быть неокончательным. Таково поле литературы, на котором нам зачастую приходится действовать подобно пещерным людям платоновского мифа. Здесь всякая попытка рассмотреть конкретный элемент общего механизма будет оборачиваться для нас движением к тому, что мы привыкли воспринимать в тени произведения во всей его нерасчленности. Потому всякое постижение необходимо начинать с постановки банальных вопросов и размышления над ними. Пусть они встают по мере освоения курса – ведь иначе никакого движения не свершится; чтобы познание произошло, нужно искать ответы там, где на первый взгляд все настолько просто, что спрашивать кажется излишним.

С другой стороны, не нужно бояться, если на поставленный вами вопрос не окажется однозначного ответа. Вспомните, какова специфика материала, подвергаемого изучению (!); едва ли половина из числа ваших вопросов будет здесь претендовать на безусловное решение (а чего ждать, когда сам объект, являющийся центральным сюжетом мысли теоретика, невероятным образом совмещает совершенно несближаемые пласты?). Ведь литература – не математика, где дважды два неизменно равно четырем. Язык математики – язык цифр и формул, которые нельзя увидеть или потрогать, они существуют лишь умозрительно, в то время как в литературе никакой умозрительности нет, и все наполняющие ее слова проецируют конкретные, вполне жизнеспособные образы. Если язык математики доступен всем, и посвященные в него могут, обходясь формулами, понимать друг друга, даже если в жизни они говорят на разных языках, то с литературой все по-другому. Можно быть блестящим знатоком поэтики и философии художественного произведения, блестящим интерпретатором и ученым, однако если произведение будет представлено на незнакомом читателю языке – рефлексия над произведением не совершится, а даже если язык произведения будет читателю вполне знаком, то адекватное восприятие чужеродного произведения все равно не станет возможным, поскольку такое произведение будет воспринято читателем сквозь призму своего культурного сознания и для аутентичного прочтения ему необходимо как минимум погружение в то культурное поле, из которого таковое произведение вышло. Литература сугубо национальна – и в этом ее отличительная особенность, теряющаяся при переводе, например, русскоязычного текста на любой другой. Так, к примеру, великий и совершенный в глазах всех соотечественников А. С. Пушкин, которого русские считают основоположником современного русского языка, не известен за пределами Отечества, и англичане, читая его произведения в переводе на неплохой английский говорят о нем как о плохом Байроне. Подумайте, например, о том, почему среднестатистический русский обыватель на вопрос, каких писателей он знает, станет называть в основном русскоязычных авторов? Возможно также, что он назовет и французских, немецких, чешских, польских… – но всегда тех, которые вышли из культурной среды, близкой в определенные исторические периоды культуре отечественной. Поле культуры многое определяет в отношении того, что, почему и сколько мы знаем. Если мы остановим на улице человека, со школьной скамьи не бравшего в руки книгу, и, попросив его назвать какого-нибудь зарубежного писателя, услышим фамилию Гете – у этого результата будут очевидные корни. Именно из-за близости России и Германии в определенные исторические периоды и установления культурных связей между ними и, в частности, литературных – «Фауст» Гете попал в школьную программу, получил жизнь на сцене и т.д., а ранее произведения Гете переводили на русский блестящие поэты, среди которых – В. А. Жуковский, М. Ю. Лермонтов, А. А. Фет, Ф. И. Тютчев, В. Я. Брюсов, Н. А. Заболоцкий, Б. Л. Пастернак и др. Существует даже легенда о том, что однажды Гете прислал в подарок свое перо А. С. Пушкину. Так что укоренность имени Гете в русской культуре и знание о нем рядового школьника – явления неслучайного порядка.

И еще одно важное замечание об особенностях литературы. Литература не имеет определения, так как нет границ, которые могли бы ее обозначить. Более того, литературным фактом в действительности может стать какой угодно текст, даже не обладая особыми художественными достоинствами. Представьте себе, что вы еще школьником написали в стол мало примечательное в художественном смысле, явно не гениальное стихотворение, но со временем вместо того, чтобы оказаться на помойке, оно угодило в архив литературного музея (чем черт ни шутит!). Прошло сто лет, настал XXII век, и ваш опус оказался в руках исследователя, разбирающего бумаги столетней давности, – и вот для него ваше стихотворение, будьте уверены, станет настоящим открытием! В нем он непременно найдет и художественные образы, и интересный лексикон, отметит и особую фонетику, и забавные клише вашей, уже ушедшей навсегда, эпохи – все для исследователя покажется любопытным – ваш способ мыслить, складывать слова и предложения, организовывать строфику, рифму, ритм, сколь бы тривиально оно ни было в момент написания. Выходит, литература зависима от социокультурных обстоятельств, а литературу делают таковой границы литературности?.. И да, и нет. Давайте размышлять над этим и другими вопросами.

— I —

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ ТЕОРИИ

Литература как условие: понятие литературности

Поскольку литература не может быть исчерпывающе определена, то теория в первую очередь ставит вопрос о границах такой неопределенности. Этим вопросом в разное время занимались Р. О. Якобсон, Ю. Н. Тынянов, Ж. Женетт, Ц. Тодоров, В. Б. Шкловский, Ю. М. Лотман и др. В центре внимания работ этих авторов – компоненты текста, позволяющие отнести его к литературе. Мы ясно понимаем, что не всякий текст можно назвать литературой, но незадача и состоит в том, что ситуация и момент играют в этом решении главенствующую роль. То, что изначально являлось просто текстом, не имеющим отношения к литературе, со временем может стать ею: границы литературы подвижны.

Исторический контекст делает всякий текст интересным, художественный – в особенности. Жизнь языка во всех его проявлениях, в том числе в планах выражения мысли и изображения действительности, полноценно предстает в художественном тексте и через него может быть воспринята читателем в любую эпоху. Так что в исторической перспективе всякий текст потенциально обладает литературностью, художественный текст обладает ею всегда. Однако и среди художественных текстов мы можем что-то рассматривать как принадлежащее литературе, а что-то отвергать. Причины этого могут быть не субъективные, но вполне объективные, хотя соотнесение того или иного текста с литературой как определенной системой обусловливается той позицией, с которой мы к нему подходим.

Очевидно, текст становится литературным в особых условиях, словно подвергаясь определенной обработке. В данном случае литература понимается как производное текста и может рассматриваться в качестве его специфического состояния – так же, как и преобразованный из воды под влиянием низкой температуры лед или приготовленная на огне яичница: есть определенные условия, подготовлена плодородная почва, – как результат есть и литература. По существу ее как бы и нет – она лишь имеет место быть при случае. Именно поэтому у нас есть склонность относить к классике давно утвердившееся в культуре и заслужившее признание, а весь «новодел», который еще не познан, оставлять на «дозревание».

Таким образом, некая литературность текста становится мерой его как литературы. Но она, эта литературность, может быть как проявленной, очевидной, так и неявной или вовсе отсутствующей (последнее условие выводит текст из сферы литературы). Стало быть, в противовес так называемой явной, конститутивной, литературности существует литературность неявная, возникающая при особых на то условиях, т.е. литературность кондициональная (что подтверждает факт дозревания «новодела», доведения его до готовности с последующим переходом исконно нелитературного текста в сферу литературы).

Сама мысль и постановка вопроса о соотношении текста и литературы, определение понятия литературности и выявление ее сущности, – принадлежала формалистам-структуралистам. По их справедливому наблюдению, есть разница между тем, как устроена речь обыденная, которую человек использует в общении с другими, и тем, как устроена речь, служащая не только (и даже не столько!) средством такового общения.

Р. О. Якобсон применил функциональный подход к определению литературности, выделив поэтическую функцию высказывания как свойство литературного текста. По Якобсону, каждое высказывание определяется шестью компонентами: адресантом, адресатом, контактом, кодом, контекстом, сообщением. Это простая модель коммуникативной цепочки: для того, чтобы что-то сообщить другому, – например, сказать: «Я еще в школе читал стихотворения Пушкина», – должны быть выполнены шесть условий. Во-первых, должен быть тот, кто говорит. Во-вторых, тот, кто все это слушает (воспринимает). Коммуницирующие не могут быть не взаимосвязаны, между ними не должно быть глухой стены, поэтому третье условие – это контакт. Ярким подтверждением тому служит, скажем, телефонная линия (система, связывающая сообщающихся), обрыв линии или исчезновение сигнала сотовой связи ведет разрыву всей коммуникативной цепочки. В-четвертых, должен быть общий язык, т.е. код, доступный всем участникам коммуникации. Ведь если двое будут говорить на разных языках, никто никому ничего сообщить не сможет. Однако код сам по себе не способен реализовать сообщение в полной мере, для этого необходимо еще одно условие – контекст. Иначе говоря, для того, чтобы сообщение было воспринято слушающим, ему нужно находиться в контексте описываемой собеседником ситуации: знать, что такое школа и стихотворение, что значит читать и кто такой Пушкин. Вот теперь, когда пять компонентов расставлены по местам, возможно условие сообщения.

С первым компонентом связана экспрессивная функция, со вторым – побудительная, с третьим – фатическая, с четвертым – метаязыковая, с пятым – референтивная, а с шестым – поэтическая. Вот эта-то – особая – функция ориентирована на само сообщение.

Таким образом, поэтическим, т. е. обнаруживающим литературность, высказыванием будет считаться такое, которое направлено на себя, на свою форму; в котором то, как оно построено оказывается столь же важно, как и то, что оно выражает.

Всякая художественная структура искусственна (неестественна), поэтому в литературном тексте всегда чувствуется рукотворность синтаксиса, очевидна строгость порядка слов. Неприемлемый с точки зрения обыденности, авторский синтаксис акцентирует внимание на высказывании как таковом.