Лекция № 1 7 страница

Тогда‑то и стали наполняться протоколы описаниями бесчинств помещицы Салтыковой. И никак в голове надворного советника Степана Волкова не укладывалось то, что черным по белому написано было в материалах дела.

– Как же вы такие страшные вещи учиняли, Дарья Николаевна? – в который раз спрашивал он. – Ведь все в один голос говорят, что женщина вы верующая, богомольная. И так людей мучить.

Салтыкова подняла на следователя взгляд серо‑зеленых глаз. Степан вздохнул – помещица все еще была хороша, очень хороша собой. Светлые волосы, большие глаза, опушенные темными ресницами, брови ровными дугами. Кожа белая и гладкая. Руки хорошей формы. Увидев насмешку в глазах женщины, он смутился и отвел было взгляд, но тут же взор его укололо красным пламенем, и Степан заметил на груди Дарьи Николаевны медальон. Разглядывая драгоценность, Волков вспомнил, что она никогда его не снимала. Ни до, ни после ареста. В золотой оправе красным пламенем сверкал немалый лал, или, как его по‑новомодному называют, рубин.

Волков вдруг вспомнил слова своего помощника, молодого князя Цицианова, который, будучи в подпитии, начал жаловаться и полную чушь молол.

– Ты видел, как она за него держится? – спрашивал он, глядя на Степана красными от недосыпания и выпитого вина глазами. – Чуть было смягчаться начнет, даже слеза во взоре возникнет, волнение какое… Тут же она камень этот – цап! В ладонь зажимает – и все, как водой холодной ее омыли: слезы сохнут, дыхание успокаивается, и все ей ни по чем. Не иначе, заговоренный тот камень. Может, она душу дьяволу продала, а?

– Что ты несешь? – отмахнулся от него Степан. – Устал ты, брат, вот невесть что в голову и лезет. Сказки страшные да выдумки дитячьи. Ежели бы она душу продала, стала бы на богомолье каждый год таскаться? Вон, до самой Киево‑Печерской лавры доехала. Уж, наверное, бес бы ее не пустил туда. Так что забудь, что тебе нянька в детстве рассказывала, и не моги чушь всякую нести.

– Да, тебе хорошо смеяться, – князь Дмитрий шмыгнул носом. – А мне вот уж и в компании показаться зазорно… Все осуждают, что я в этом деле участвую. В прошлом году сватался к Вареньке Давыдовой и батюшка ее благосклонно меня принял, сказал только, что молода она еще, надо годик подождать. А теперь они и глядеть не хотят в мою сторону. И я уж слышу, что Чигирин к ней хочет свататься.

– Тоже беда нашлась, – Волков презрительно фыркнул. – Ты, брат, гордиться должен, что дело исполняешь государево, да волю императрицы. А он о Вареньке своей печалится!

И вот теперь, зажмурившись от полоснувшего по глазам красного отблеска, Волков вспомнил слова князя. Разглядывая украшение, он спросил:

– Дарья Николаевна, откуда у вас этот камень?

– Подарок мужа, – она улыбнулась, и пальцы нежно погладили темно‑красное пламя. – Он ушел в отставку ротмистром лейб‑гвардии Конного полка. Но по молодости успел повоевать с турками. Участвовал в кампании 1738–39 годов. Бесстрашный был человек… А камень… точно не знаю… Впрочем, муж как‑то рассказывал, что еще отец его купил у заезжего купца, из иностранцев, несколько камней.

Степан вздохнул, оторвал взгляд от драгоценности и опять начал допрос. И был этот допрос столь же бесплоден, как и все предыдущие. Дарья Николаевна никакой вины за собой не признала, а что била дворовых девок, так «она на то и хозяйка, чтобы нерадивых учить».

Степан устал: он почти не спал ночью, писал доклад в Правительствующий Сенат. И вот теперь голова была тяжелой, словно чугунной, мысли ворочались медленно и ужасно раздражали насмешливые глаза сидящей напротив женщины. Он встал, заходил по кабинету, убеждая, пытаясь вразумить обвиняемую. Наклонился к ней через стол. И опять увидел перед глазами красный камень. Только теперь рубин оказался совсем близко, и его мерцающий, словно живой, блеск притягивал, удерживал взгляд. Степан глядел и глядел, и там, в кроваво‑красной глубине увидел нечто. Там темнело какое‑то пятно. Мелькнула мысль, что камень с дефектом. Но пятно под его взглядом проступало все четче и четче, и вот уже можно различить очертания. И он с ужасом видит, что это лик, темная маска, рот которой рвется криком боли, а глаза горят рубиновым пламенем. И словно кровавая пелена застлала мозг следователя.

Он отшатнулся от женщины, провел рукой по лбу и, не чувствуя собственный ледяной пот, сказал зло:

– Раз такова ваша воля, сударыня, так я имею полномочия применить к вам пытку, чтобы прекратить ваши запирательства и продвинуть следствие дальше. Ступайте, Дарья Николаевна, и молитесь. Ибо завтра вас будут допрашивать по‑другому.

Как только дверь за арестованной закрылась, Цицианов, корпевший в углу над протоколами, бросился к старшему следователю.

– В уме ли ты, Степан? Ведь нет у нас разрешения на пытку! Сенат запретил, потому как государыня не согласна. Ведь если ты ее спытаешь, так и в Сибирь можно попасть…

– Уйди! – Волков отшвырнул с дороги молодого человека и выскочил из комнаты, где шел допрос. На воздух, скорее! Все плыло перед глазами, и снова, и снова видел он красное марево и тот безумный лик… И тогда гнев поднимался внутри, и хотелось унизить эту женщину, сделать ей больно, чтобы она кричала так же, как те дворовые девки, которых она сама запытала до смерти. Он хотел, чтобы помещица молила о пощаде его, Степана Волкова…

Он стоял под осенним дождем до тех пор, пока не промок до нитки. Холод пробрался под одежду, наполнил тело и хоть немного остудил голову. Дмитрий прав – в Сибирь за ослушание неохота, но и отступать не хотелось.

Надворный советник Волков вернулся в канцелярию и, глядя на испуганного Цицианова, сказал отрывисто:

– Найди в приказе того, кого положено пытать, тать там какой‑нибудь должен же сыскаться, и доставь завтра в особняк московского полицмейстера, в камеру. И ее туда же пусть привезут… под караулом, все, как положено. И пусть священник к ней с утра зайдет, чтобы она уверена была, что саму ее на муку ведут. Начнем с татя и будем уповать на то, что страдания нечеловеческие сломают ее, и Салтыкова признается. Надо как‑то это дело заканчивать, а то я с ума спрыгну скоро.

Но малоприятное зрелище, свидетельницей которого стала Салтыкова на следующий день, никакого особого впечатления на нее не произвело, и она опять повторила, что «вины за собой не знает и оговаривать себя не будет».

Степан Волков, вздыхая и повязав гудящую голову мокрой тряпкой, сел писать очередной доклад в Сенат.

Варшава встретила московский рейс мокрым снегом. Аэропорт имени Шопена часто по привычке называют Окенце. Здесь было шумно и многолюдно, и Мири почему‑то показалось, что похоже на вокзал, причем такой, куда приходят пригородные электрички. «Все дело в тетках с сумками и корзинами», – решила Мири. Поляки традиционно возят в Европу всякие вкусности: что‑то продают на рождественских базарах, что‑то через знакомых. У подружки Мири, которая живет в Брюсселе, работает горничной такая хозяйственная полька. К каждому празднику она привозит соленья и прочие домашние заготовки. Не бесплатно, но существенно дешевле, чем можно купить в местных магазинах. Подруга просто нахвалиться на нее не может.

Мири с интересом крутила головой, оглядываясь. Они уже прошли паспортный контроль, когда у нее в кармане зазвонил телефон.

– Не отвечай, – прошипел Рустем.

– Еще чего! Это бабушка и она будет волноваться. Да, савта, все нормально, – заворковала она в трубку. – Я в Москве… работы много. Но я готовлю тебе сюрприз к Рождеству. Хорошо, я буду. Я ношу шапку, честно. А как ты? Давление не шалит? Дядя Эфраим приезжал, как обещал, или опять заехал к бывшей жене и задержался на год? Так я и знала! А она?

Мири щебетала, не обращая внимания на фыркавшего Рустема. Наконец она закончила разговор и все трое вышли в зал прилета. Багажа у них не было, только ручная кладь, и они проталкивались сквозь толпу пассажиров, осаждавших транспортеры, по которым ехали чемоданы, сумки и сумищи, баулы и просто коробки. «Сколько же барахла возят туда‑сюда люди», – думала Мири, двигаясь за Рустемом. Охранник шел первым, таща ее за собой. Шествие замыкал Николай. На Рустема и налетела какая‑то малахольная тетка, уронила ему на ногу здоровенный баул, да еще разоралась, шипя, как рассерженная гусыня. Мири даже не успела сообразить, что именно случилось. Как только Рустем споткнулся о первую сумку, он оттолкнул девушку в сторону, и она буквально вылетела из толпы и впечаталась лопатками в стенку так, что дыхание перехватило. Она так и стояла, пока вокруг мужчин крутился водоворот шумных людей. Рустем, сверкая глазами, наступал на тетку и уже почти вырвался из кольца, но тут появилась полиция.

Вежливо, но твердо повлекли они Рустема и Николая в сторонку. Рустем шел спокойно, но Николай вдруг начал что‑то возмущенно говорить и сунул руку в карман, хотел достать паспорт, но руки секретаря мгновенно перехватили, и вот уже неприметный человек без формы обшаривает его карманы. Мири видела, как он достал паспорт из внутреннего кармана, а из куртки… из куртки Николая человек достал небольшой пакетик с какими‑то таблетками. Люди вокруг сразу почему‑то потеряли интерес к происходящему и потянулись к выходу, Николая потащили к дверям с табличкой «нет входа». Рустема тоже обыскали, проверили документы и о чем‑то несколько раз спросили. Тот лишь мотал головой и пожимал плечами. Мири отклеилась от стены и отошла к транспортерам, инстинктивно держась вдоль стены и следя за тем, чтобы никто к ней не приближался. Через какое‑то время Рустем оказался рядом и прошептал, не глядя на нее:

– Двигай к выходу. Видишь ту группу? Это шведы, попробуй затесаться между ними. Сумку на плечо, руки в карманы. Смотри под ноги. Выйдешь с ними на улицу.

Совет оказался дельным. И хоть Мири уловила пару удивленных взглядов, но никто ей ничего не сказал, и вот она на улице, подле здания аэропорта, и в лицо летит мокрый снег. Зазвонил телефон, и голос Рустема сказал:

– Иди направо, там остановка автобусов. Садись в тот, что до вокзала.

В автобусе он быстро оказался рядом, и некоторое время они ехали молча. Потом Мири негромко спросила:

– Мы куда?

– На вокзал.

– А оттуда?

– Подумаем.

Рустем сидел у окна, и Мири видела, что он на поворотах выворачивается, глядя назад. Потом, когда они проезжали через перекресток, он вдруг прошептал:

– Зажимай рот и делай вид, что тебя тошнит!

Вскочил, цапнул ее за руку и потащил к выходу. Водитель раздраженно закричал что‑то по‑польски, но Рустем мотал головой и отвечал на каком‑то непонятном Мири языке. Она на всякий случай вытаращила глаза и стала судорожно давиться. Шипя, как рассерженный кот, водитель свернул к обочине и открыл двери. Рустем махнул ему рукой, что‑то сказал, и они с Мири оказались на тротуаре. Он тут же потащил ее в боковую улицу, потом свернул, потом еще раз и все бегом. А потом вдруг остановился, огляделся, схватил сумку Мири и сунул ее в мусорный бак.

– С ума сошел! Там мои вещи! И сумка стоит кучу денег, она фирменная и почти новая!

– Купишь себе новые вещи и другую сумку. С этим баулом из натуральной кожи мы похожи на богатых туристов, на чужаков. А должны сойти за местных. Деньги и документы при себе?

– Да, все в дамской сумочке.

– Тогда пошли.

Он взял ее за руку и не спеша двинулся вперед размеренной походкой человека, которому торопиться особо некуда, но в то же время он знает, куда идет. Через некоторое время они сели на другой, местный автобус, и в конце концов Мири вообще перестала понимать, где они находятся.

Рустем говорил мало и на ее вопросы отвечал неохотно. Что с Николаем, он не знает. У секретаря нашли таблетки, похожие на наркотики.

– Ты думаешь, он пил колеса? – с сомнением спросила Мири.

– Нет, конечно, – фыркнул телохранитель. – У Павла Генриховича наркоман не удержался бы. Всех сотрудников проверяют. Таблетки ему подкинули, скорее всего там же, в толпе, пока толкались.

– И что теперь с ним будет?

– Да ничего! У него российский паспорт. Подержат до выяснения… думаю, Павел Генрихович его не бросит.

Они бесконечно долго плутали по улицам, и Мири готова была свалиться без сил, когда Рустем наконец завел ее в небольшой ресторанчик. Шепнул:

– Я буду говорить, а ты молчи.

Они сели за столик, он заказал еду, не советуясь. Говорил Рустем при этом не по‑русски, но вроде как и не по‑польски. Мири не чувствовала даже любопытства. Она просто была благодарна уже за то, что может сесть и вытянуть ноги. В голове гудело, и вообще самочувствие было не очень, а настроение – и того хуже. Поэтому она тупо молчала, не обращая внимания на то, как Рустем строит глазки официантке. Потом им принесли еду, и Мири, хоть вначале и не ощущала голода, с жадностью съела горячий суп. И сразу же почувствовала, что сейчас заснет.

– Закажи мне кофе, – шепнула она, а то я сейчас вырублюсь.

– Потерпи.

Он торопливо доел, расплатился и опять потащил ее куда‑то, на этот раз, к счастью, недалеко. Мири даже не разглядела, как называлась гостиница. Рустем почти нес ее по лестнице, втолкнул в полутемную комнату с зашторенными окнами, подвел к кровати, помог снять куртку и сапоги и лечь. И все – мир провалился в никуда.

Мири проснулась, и сразу кошмаром навалились события вчерашнего дня. Она зажмурилась и отчаянно пожелала, чтобы все это оказалось лишь страшным сном с приключениями. Но душная маленькая комнатка, полумрак из‑за плотно закрытых штор, неудобная кровать и присутствие рядом кого‑то – все подтверждало реальность кошмара. Заминированный самолет, арест секретаря, безумная гонка по городу и этот маленький затхлый отельчик, куда притащил ее Рустем. А рядом, кстати, лежит он сам. Мири, чьи глаза привыкли к полумраку, с некоторым облегчением разглядела, что телохранитель тоже спит одетым. Ее он закутал в одеяло, а ему самому, наверное, и так не холодно. Хотя, вообще‑то, в комнатке весьма прохладно. Как говаривала бабушка, «трезвительная температурка».

Рустем вдруг повернулся, легко встал с постели и буднично сказал:

– С добрым утром!

– Здравствуйте, – растерянно отозвалась Мири.

Мужчина рассмеялся, вынул из кармана висевшей на стуле куртки бутылку минералки и подал Мири со словами:

– Это вместо раннего чая, леди. Чем богаты. И оставь мне немного.

– Давай я тебе в стакан налью.

– В этой дыре посуды не предусмотрено. Ну, то есть можно, наверное, попросить, но я не хотел бы испытывать судьбу и что‑нибудь есть и пить в этом месте.

Мири вдруг сообразила, кого напомнил ей Рустем и почему она испытывает к нему такие двойственные чувства. Однажды Мири пришла в спортзал, чтобы заняться кик‑боксингом. Такой вот странный эпизод в жизни интеллигентной девушки. Корнем всех зол всегда оказываются мужчины. В данном случае в роли негодяя выступил Алехандро: испанец, красавец, финансовый гений и настоящий мачо. Они встречались два года, а расстались в один день. Он просто сказал, что уезжает и вообще, «пора подумать о серьезных отношениях, подыскать подходящую партию». Мири просто лишилась дара речи. Ей как‑то не приходило в голову, что ее рассматривают лишь как забаву, как человека, серьезные отношения с которым невозможны.

Злость и обида терзали ее так, что Сьюзанн, соседка по лондонской квартире, посоветовала:

– Тебе надо сбросить негатив, а то это кончится какой‑нибудь болезнью. Ты же даже не плачешь! Так нельзя! Мы, женщины, так устроены, что все свои неприятности выплакиваем. Защитная реакция и все такое. Нельзя идти против природы.

– Я не могу плакать, – пробормотала Мири. Они сидели в садике на крыше и пили горячее вино. Лондон тихонько гудел и ворочался вокруг, и Мири думала, что они, словно Иов, живут во чреве огромного зверя.

– Вот я и говорю! – упорно гнула свое Сьюзанн. – Надо как‑то избавиться от этого: от злости, от всяких дурных мыслей.

– И что ты предлагаешь?

– Ну… разные есть способы. Можно заняться йогой или поехать куда‑нибудь в Африку с гуманитарной миссией. Или сделать как Джина… знаешь, когда ее уволили, она записалась в какую‑то спортивную секцию, и – ты не поверишь! – через неделю и думать забыла о том козле, который выкинул ее с работы!

Ехать в Африку не хотелось и Мири потребовала телефон Джины. Так она оказалась в спортзале, где командовал Абдул. Турок был жесток, как янычар, и чертовски красив. Он гонял Мири, заставлял ее выкладываться, менять технику и потеть до седьмого пота. Он на нее орал и обзывал чем‑то вроде «кошкиного хвоста»: намекал на женственность и слабость. Мири его ненавидела. Закончилось все через месяц умопомрачительным сексом с Абдулом в раздевалке. Мири ползла домой; ей казалось, что кости ее стали мягкими, а тело горит; временами она вздрагивала и хихикала. Это же надо… как в самой глупейшей порнушке: с тренером, в раздевалке!

Проснувшись на следующее утро, Мири осознала, что она вылечилась от любви к Алехандро. А еще она решила, что больше в спортзал не пойдет. Очень кстати подвернулся какой‑то заказ, и она улетела в Голландию на два месяца.

«Рустем чем‑то похож на Абдула, – думала Мири, поглядывая на телохранителя. – Он такой же красивый, сильный. И скорее всего такой же жестокий и злой».

Они по очереди пили воду из бутылки и обсуждали планы. Вернее, Рустем излагал девушке план действий.

– Будем считать, что мы от них оторвались.

– От кого «от них»? – тут же спросила Мири.

– От конкурентов.

– В смысле?

– Нам нужно купить камень, рубин, который называется «Ярость богов». Не забыла?

– К сожалению, нет.

– Вот и прекрасно. Итак, мы должны принять участие в аукционе. Но есть и другие потенциальные покупатели. Они‑то и пытаются помешать нам добраться до Женевы.

– Да, это я поняла, хоть верится с трудом… а скажи, разве мы сможем совершить сделку без секретаря? Без Николая? У него были документы, доступ к деньгам.

– Это не проблема. Думаю, он фигура заменяемая… или шеф вытащит его к началу торгов или пришлет кого‑то другого.

– Хорошо бы… и как мы будем добираться до Женевы?

– Безопаснее всего местным общественным транспортом – электрички, автобусы. Их много и противнику трудно будет отследить все.

– Но почему не на машине?

– Угнать или взять в аренду одинаково опасно, – терпеливо, как ребенку, объяснял Рустем. – В первом случае у нас не будет совсем никаких документов, а во втором – придется показывать паспорт или права.

– Да, наверное, ты прав.

Мири пошла в ванную. Здесь было не слишком чисто, но она кое‑как привела себя в порядок, отчаянно мечтая получить свежее белье и свою косметичку.

Когда она появилась в комнате, Рустем спросил:

– Скажи, ты можешь что‑нибудь сделать с внешностью?

– В смысле? – Мири растерялась. – Что‑то не так? Я плохо выгляжу?

– Если конкуренты нас ищут, то у них непременно имеется описание внешности или фото, – сказал Рустем. – Что‑то вроде: «Невысокая миниатюрная темноволосая девушка, правильные черты лица, карие глаза, тонкий нос…»

– Ты предлагаешь мне что‑нибудь сделать с носом? Боюсь, курносым он не станет при всем моем желании.

– Да, я знаю. Как насчет покрасить волосы?

– На блондинку не соглашусь!

– Почему это?

– Глупо потому что… да и трудно обесцветить мои волосы… шатенка – еще туда‑сюда.

– Как знаешь. Но чем светлее, тем лучше.

– Хорошо, – неохотно согласилась Мири.

– Итак, – подытожил Рустем, вставая, – план ближайших действий выглядит следующим образом: нам нужно поесть, посетить парикмахерскую, купить тебе цветные линзы…

– И кое‑что из белья, – подхватила Мири. – Уж не знаю, как ты, но я не могу обходиться совсем без вещей.

И только произнеся эту фразу, она сообразила, что Рустем выглядит не так, как вчера. Тонкий голубой пуловер известного бренда сменился плотной вязки свитером немаркой серо‑бежевой расцветки. Вместо шикарной кожанки на нем была самая обычная тканевая куртка. Вчерашний лощеный красавчик превратился в небритого типа с растрепанными волосами и серьгой в ухе. На улицах таких полно.

– Ты изменился, – удивленно протянула Мири.

– Поменялся одеждой с сыном хозяйки. Куртка пошла в уплату за номер. Решил сэкономить, потому что денег у нас маловато… если только ты носишь большие суммы наличных в карманах или в лифчике?

– С ума сошел? Все деньги в сумочке.

– Тогда это очень мало.

– Ах, вот как! Зачем ты лазил в мою сумку?

Он только пожал плечами:

– Это сэкономило нам время. Я прикидывал и так, и этак: нам хватит либо на билеты, либо на изменение внешности. Я бы предложил не спешить: тише едешь, дальше будешь. Сегодня отсидимся, сходишь в парикмахерскую, а вечером я попробую заработать немного.

– Натурой? – насмешливо поинтересовалась Мири.

Темные глаза сверкнули злобно, и притворно ровным голосом Рустем ответил:

– Этот вариант мы оставим на крайний случай… хотя миниатюрные девушки всегда пользуются спросом.

– Откуда такие познания? – не унималась Мири. – Подрабатываешь сутенером в свободное время?

– Хватит болтать! – он встал и пошел к двери. – У нас много дел.

При свете дня гостиница вызвала у Мири чувство гадливой брезгливости. Она в жизни не останавливалась в такой дыре! А уж маленькие глазки толстой тетки, которая содержала это милое местечко (Мири подозревала, что комнаты тут чаще всего сдаются на час‑два), блестели так хищно, что девушка невольно ухватилась за руку своего спутника. Рустем возражать не стал, и они пошли по улице, словно парочка сбежавших из дому влюбленных. Мири в полной мере оценила умение Рустема сливаться с местностью. На улицах было полно таких же небритых парней, одетых неброско и куда‑то спешивших с сосредоточенным видом.

– Слушай, я много раз была в Польше, – прошептала Мири, озираясь. – Но этот район мне совершенно незнаком. Мы, вообще, где?

– Это Ришков, один из пригородов Варшавы. Местное Северное Бутово.

– Ага, – неуверенно протянула Мири, которая ни разу не была в Северном Бутово.

Район выглядел довольно мрачно из‑за старых, облупленных домов, которые, наверное, строили еще пленные немцы после Второй мировой. Летом здесь не так плохо благодаря старым деревьям, но сейчас, в отсутствие зелени, район поражал серостью и неуютностью.

Весь день они потратили на выполнение программы‑минимум: Мири провела несколько часов в парикмахерской и превратилась в очень светлую шатенку с коротким каре, потом они перекусили, потом ходили в оптику и в магазинчик типа универсама. Девушка даже не стала возражать против покупки дешевого белья – главное, что оно чистое. Еще она купила свитер; синтетика, но миленького голубого оттенка, который очень шел к ее «новым» зеленым глазам. Рустем тоже купил какие‑то мелочи.

Они вернулись в гостиницу. Мири приняла душ, постирала, а Рустем валялся на кровати, глядя в потолок.

– Скажи, а как ты планируешь заработать деньги? – спросила она, вернувшись в комнату.

– Здесь напротив есть такое местечко… вроде игрового клуба. Там есть покер, очко, бильярд. Думаю начать с покера.

– С ума сошел? А если тебе не повезет?

– А кто говорил про везение?

– То есть ты собираешься жульничать?

– У нас есть выбор?

– Может, попробуем бильярд? Я неплохо играю.

– Чтобы заработать «неплохо» – этого слишком мало.

– Ну… давай скажем, что я играю хорошо, – неохотно поправилась Мири.

Рустем вскинул темные брови и некоторое время пристально разглядывал девушку. Местный парикмахер сделал ей ассиметричное каре: высоко выстриженный затылок и длинные острые пряди вдоль лица, неровная челка. Стрижка получилась аккуратной, но Мири никак не могла привыкнуть к тому, что голова такая легкая и шея мерзнет. А еще она вздрагивала, если видела себя в зеркале: цветные линзы превратили ее в зеленоглазую польку, которая казалась Мири незнакомой и, честно сказать, гораздо менее симпатичной, чем она сама в прежнем образе.

Рустему она не очень нравилась – что в кареглазом, что в нынешнем варианте. Он любил женщин мягких и ласковых, податливых и нежных, а эта словно вся состоит из острых углов, да еще и на язык злая. Он мысленно называл ее не иначе как «охраняемый объект». Тем не менее непростое задание сделало их своего рода партнерами, и телохранитель прекрасно понимал, что сотрудничество «объекта» делает их перспективы несколько более радужными. Поэтому он покладисто предложил:

– Вначале попробуем сыграть друг с другом. Я не ас, но играю прилично. Если я тебя сделаю, то ты тихо возвращаешься сюда, запираешь дверь и ждешь меня. Я попытаю счастья в картах. А сейчас мне нужно поспать. Не шуми.

– Ладно.

Деться в крошечной комнатке было некуда, и Мири тоже прилегла на краешек двуспальной кровати. Полежав пару минут, она спросила:

– Скажи, а на каком языке ты разговаривал в кафе? Ведь это не польский.

– Ты говоришь по‑польски?

– Нет, но на слух отличить было несложно.

– Я наполовину цыган. У нас есть свой язык. А теперь не мешай мне отдыхать.

Мири фыркнула, но не стала ничего говорить. Не хочет общаться – не больно‑то и надо. А она‑то хотела честно рассказать Рустему, что играла в бильярд на деньги лишь однажды, и было это очень давно. Cochon нашел в одной из антикварных лавок в предместье Парижа какое‑то умопомрачительное бюро. Оно оказалось в прекрасном состоянии, и Антуан даже знал, кому его можно продать за очень хорошие деньги. Но бюро следовало купить; стоило оно меньше реальной цены, но для студента все равно дороговато. Cochon умел торговаться, но старуха‑владелица уперлась и ни на сантим не желала снижать цену. Единственное, чего добился от нее Антуан, так это обещания придержать вещь на пару дней. Он вернулся в город расстроенный и весь вечер жаловался Мири на жизнь и безденежье. Девушка жалела приятеля, но чем тут поможешь?

Читатель может усмотреть парадокс в том, что оба бедных студента происходили из весьма и весьма обеспеченных семей. Родители Антуана проводили большую часть жизни на французской Ривьере, мать коллекционировала сумочки известных дизайнеров, а отец владел солидным пакетом акций крупной винодельческой компании и входил в состав совета директоров. Мать и многочисленные родственники Мири также не страдали от бедности, но обе семьи придерживались традиционных европейских взглядов на воспитание молодого поколения. После того как дети стали студентами, им назначили весьма скромное денежное содержание. Хочешь больше – работай и зарабатывай сам. И они работали: Мири – подмастерьем в ювелирной мастерской дяди, да еще в ломбарде на оценке. А Антуан – как реставратор мебели и поставщик в антикварные магазины. Ни ему, ни Мири и в голову не пришло просить деньги у родителей.

Мири, жалея приятеля, поехала в городок Мант, чтобы, в свою очередь, попробовать очаровать старуху, но и у нее ничего не вышло. Бабка, ужасно похожая на старуху‑процентщицу из романа Достоевского, упорно стояла на своем. Мири покинула лавку ни с чем. Она прошлась по улицам, полюбовалась на собор. При подъезде к городу дорога шла по холмам, город оказался чуть ниже, и девушка заметила на крыше собора знаки свастики. Она спросила у одного из священников, чем объясняется такой странный декор.

– Это было сделано во времена войны, чтобы уберечь собор и город от бомбежек, – пояснил седой священник. – Местами поменяли красную черепицу на черную, чтобы получился такой узор. А уж потом не стали убирать… в назидание потомкам. Да и денег нет лишних, а черепица еще крепкая…

Замерзнув на холодном весеннем ветру, Мири нырнула в какой‑то подвальчик и попросила горячего вина.

Пока сидела в уголке, грея руки о незатейливую кружку (впрочем, вино оказалось очень приличным), девушка наблюдала за почтенными горожанами, которые резались в бильярд на деньги. И вот тогда ее осенило. Дядя Давид лично учил ее играть на бильярде, приговаривая, что ювелиру нужна твердая рука, умение сосредоточиться и прекрасный глазомер. Все эти качества бильярд развивает в полной мере. И Мири проводила долгие часы с кием в руках, закатывая шары в лузы. Она сразу поняла, что сможет выиграть у местных любителей. Самым трудным было влезть в сложившуюся компанию и заставить пенсионеров принять ее в игру.

Мири приказала себе не спешить, расслабилась и принялась наблюдать за игрой, потом позволила себе пару комментариев, встреченных (о радость!) довольно благосклонно. Затем завязался разговор, а уж потом господа и сами не заметили, как пригласили милую девушку поучаствовать в игре, обещая научить ее правильной технике и безотказным приемам. Мири все сделала с умом. Первую партию она проиграла, но достойно, и в знак восхищения поставила всем игрокам по выпивке. А уж вторую партию, на которую и поставили побольше, выиграла. Сумма, которую выручила девушка, была недостаточна для покупки всего бюро, но она покрыла разницу между тем, что готов был заплатить приятель, и тем, что хотела получить за свое сокровище вредная бабка. Поросенок был чуть ли не до слез тронут ее щедростью, хоть и высказался в том смысле, что это говорит в Мири ее славянская кровь, потому что ни галльский, ни еврейский народы так деньгами не разбрасываются.