Глава 17. Сразу после Маулиньша у нас появился новый режиссер, которого пригласили откуда‑то из российской глубинки

Сразу после Маулиньша у нас появился новый режиссер, которого пригласили откуда‑то из российской глубинки. Его фамилия была Березин. Он не продержался и двух сезонов. Как только Ростислав Тимофеевич появился в нашем театре, он сразу дал понять, что намерен убрать все прежние постановки Маулиньша и начать строить театр по‑новому. Для этого ему почему‑то понадобилось пригласить свою двоюродную сестру, которая сразу решила играть все главные роли в спектаклях, которые мы должны были ставить на сцене нашего театра. Уже немного позднее мы узнали, что перемещением в Москву Березин был обязан мужу своей двоюродной сестры, который был сенатором от их области и занимался вопросами культуры в Совете Федерации. Березин просто отрабатывал свое назначение.

Он сразу невзлюбил нашего ведущего актера Якова Рейженского. Тот сильно пил и иногда допускал непозволительные срывы репетиций. Но когда он был в форме, то играл просто великолепно. Березин не любил, во‑первых, евреев, во‑вторых, пьяных, а в‑третьих, кавказцев. Поэтому он сразу заявил Рейженскому, что не допустит срыва репетиций в своем театре. И, конечно, на следующей же репетиции Яков Маркович появился навеселе. Березин отменил репетицию, объявил выговор Рейженскому и гордо покинул театр. Еще через неделю Яков Маркович получил второй выговор за пререкания с двоюродной сестрой главного режиссера. Все это закончилось тем, что, не дожидаясь третьего выговора, Рейженский послал обоих куда подальше и подал заявление о переходе в Театр сатиры. Кстати, там он сыграл сразу в нескольких спектаклях, и, говорят, сыграл просто блестяще. Вообще пьющий еврей, это, наверное, нонсенс, но он был превосходным актером, и его некоторые личные недостатки перекрывались его несомненным талантом.

Затем Березин взялся за меня и Ашота Чахмачяна. Последнему было уже семьдесят четыре, и его держали в театре из жалости. Он часто забывал слова, путал тексты, но считался живой легендой театра, так как работал в нем более пятидесяти лет, придя сюда сразу после окончания театрального вуза. Березин уволил его через три месяца, отправив на пенсию и объявив, что ему не нужен здесь балласт в виде подобных стариков, которые не могут даже выучить свои роли.

Через пару месяцев несчастный Ашот Акопович умер. Театр был смыслом его существования, его родным домом, местом, куда он ходил в течение пятидесяти четырех лет. И, конечно, на похороны Чахмачяна демонстративно пришла вся труппа театра, кроме самого главного режиссера.

Наконец после смерти Ашота Акоповича Березин взялся и за меня. Формально все было правильно. Я был гражданином другого государства, и театр должен был платить за меня довольно большие деньги. Березин сразу объявил, что собирается вводить режим жесткой экономии, чтобы сделать театр рентабельным, и поэтому не намерен держать в театре «иностранцев». Все понимали, что эти слова относятся только ко мне, я был единственным «иностранцем» в нашей труппе. Дальше – больше. В конце года мне объявили, что договор со мной продлевать не будут и я уже в начале следующего года должен покинуть театр. Конечно, у меня еще оставалось около полутора месяцев, и я отправился в другие театры искать себе работу. Но нигде не хотели принимать действующего актера из театра, в котором сменился главный режиссер. Немного позже я узнал о репутации Березина. Он считался скандалистом и интриганом, и именно поэтому никто не хотел с ним связываться, забирая актера из его труппы. К тому же, когда узнавали, что у меня нет российского гражданства, разговор сразу заканчивался. Ни один директор театра не хотел новых проблем и непонятных разборок. В результате ровно через полтора месяца, как раз к началу две тысячи восьмого года, я снова оказался безработным, и меня просто вышвырнули из труппы.

Снова пришлось существовать на деньги Расима, который к тому времени стал главным художником‑оформителем в своем рекламном агентстве. И, конечно, я снова начал придумывать различные причины, чтобы уклоняться от своих визитов в Минск – у меня не было лишних денег на подобные вояжи. Год вообще получился сложным. В две тысячи восьмом начался экономический кризис, и все в один голос говорили, что он может быть даже хуже кризиса девяносто восьмого года. К счастью, в России он оказался не столь сложным и затяжным, как в других странах, но в любом случае все равно очень болезненным и неприятным.

Многие предприятия разорялись или закрывались. Банки начали требовать возврата своих ссуд и залогов. В общем, начался обычный экономический кризис, повлекший за собой безработицу. Я уже собирался возвращаться в Баку после четырех месяцев безденежья, но однажды позвонил Расим и предложил мне работать инкассатором. Зарплата была довольно хорошей, хотя сама работа считалась более чем опасной. Большинство инкассаторов явно рисковали своими жизнями, перевозя немалые суммы денег. Меня отправили на переподготовку, и уже через два месяца я ходил с большим пистолетом на боку и с мешком денег, которые должен был благополучно передавать в банк.

Вы не поверите, но инкассатор получал ровно в четыре раза больше актера столичного театра. Я чувствовал себя почти миллионером и, сразу отправившись в Минск, пригласил Женю в самый лучший и дорогой ресторан. Она надела строгое темное платье, я приехал к ней в черном выходном костюме, и мы выглядели почти как жених и невеста.

За столом я заказал бутылку итальянского вина и какие‑то непонятные закуски с икрой, которые раньше были для меня просто недоступны. Женя с нарастающим удивлением следила за моими «купеческими замашками».

– У вас новая премьера? Или тебе повысили зарплату? – спросила она.

– Ни то и ни другое. Я просто ушел из театра, перейдя на работу в финансовое учреждение. – Мне не хотелось говорить, что меня просто выгнали и пришлось переквалифицироваться в инкассаторы. Она бы наверняка меня просто не поняла.

– И стал получать больше?

– Намного больше. Как известно, в театре актерам без званий и регалий платят просто гроши. Вот поэтому я оттуда и ушел.

– И теперь ты будешь финансистом? – настаивала она.

– Возможно. Я пока не решил. Придется переучиваться, но, по‑моему, это лучше, чем оставаться в театре с бездарным главным режиссером, который к тому же меня еще и недолюбливал.

– Жалко вашего Маулиньша, я читала о нем в московских газетах. Он действительно был очень ранимый, чуткий, деликатный человек.

– И очень впечатлительный, – добавил я.

– Давай за его память, не чокаясь, – подняла бокал Женя. – Он предоставил тебе второй шанс.

– Да, – сдержанно согласился я, – он действительно был для меня настоящим наставником. Очень жаль, что мы его потеряли.

Мы выпили по бокалу белого вина, Женя, пристально посмотрев на меня, вдруг спросила:

– И сколько еще будут продолжаться твои визиты ко мне?

– Не знаю. Но мне хотелось бы, чтобы эти встречи никогда не заканчивались.

– Все хорошее когда‑нибудь заканчивается, – грустно заметила она, – мы уже немолодые люди, Ильгар, тебе сорок четыре, а мне тридцать шесть. Нужно как‑то определяться, что‑то решать. Долго так продолжаться не может.

Я понимал, что она права. Но что я мог ей предложить? Выйти за меня замуж? Я не был уверен, что смогу проработать инкассатором еще несколько лет. Оставаться в ее квартире на правах альфонса мне просто не хотелось. Говорить правду было стыдно, обманывать неудобно. Я опустил голову и просто молчал. А она тем временем продолжала:

– Мне тоже пора подумать о своей семье, о детях. Годы проходят, Ильгар, и я не молодею. Не успеем оглянуться, как мне стукнет сорок, потом сорок пять. А в этом возрасте женщины уже не рожают.

– Ты хочешь ребенка? – встрепенулся я.

– Во всяком случае, я хотела бы иметь нормальную семью. А заводить ребенка без отца практически невозможно.

– Я могу быть отцом ребенка, – смело заявил я.

– В этом я как раз не сомневаюсь, – улыбнулась Женя. – Я говорю о другом… Нам надо определяться, Ильгар, надо подумать, стоит ли продолжать наши отношения, если мы заранее понимаем, что ничего путного из этого получиться не может.

Если бы Маулиньш был жив, если бы я по‑прежнему работал в театре, если бы все было как раньше, я бы, не задумываясь, сделал ей предложение. Но в таком положении… я молчал. Просто тупо сидел и молчал. Она, очевидно, восприняла мое молчание как мою неготовность к нашим дальнейшим отношениям или мое нежелание что‑то ей говорить. Я просто сидел и подавленно молчал. Женщина, которая стала смыслом моей жизни, не только другом, но и самым близким человеком на свете, неожиданно все больше и больше отдалялась от меня.

– Я не знаю, – с печалью в голосе честно ответил я, – просто не представляю, как дальше будет. У меня нет стабильной работы и стабильной зарплаты. И я не могу ничего тебе предложить. Ты – квалифицированный врач, работаешь в больнице, тебя уважают коллеги, у тебя большая квартира, хорошая зарплата. Мне было бы стыдно пользоваться всем этим и ничего не давать взамен. Я надеюсь, что ты меня понимаешь.

– Не понимаю, – улыбнулась она, – совсем не понимаю. Разве все это имеет значение, когда два человека любят друг друга?

– Да, – вынужден был согласиться я, – все это не так важно. Но я говорю правду.

– Не сомневаюсь. Только я хотела тебе сообщить, что, кажется, жду ребенка. Твоего ребенка, Ильгар. В любом случае других мужчин у меня просто не было.

Я бросился ее обнимать. Какое счастье! После того как Фарида заставила говорить гадости мою дочь, я считал, что радость отцовства мне просто недоступна. Слишком глубокой была еще незатянувшаяся рана. И вот теперь Женя сообщила мне о такой радости. Я думал, что сойду с ума от счастья.

На следующий день я вернулся в Москву. И сразу подумал о том, что обязан поменять свою работу, чтобы не рисковать и не подставляться под пули. Но сделать это оказалось не так просто. Ее просто не было. Так что пришлось продолжать работать инкассатором. Я еще дважды ездил к Жене, с удовольствием замечая изменения в ее фигуре. Мне казалось, что родившийся ребенок объединит не только нас, но и наши судьбы, наши жизни, даже наши города. Я собирался сделать ей предложение, когда однажды ночью раздался телефонный звонок и я услышал сдавленные рыдания. Можете себе представить, как я испугался, сразу почувствовав неладное.

Да, это была Женя. Она потеряла ребенка. Наверное, действительно в таком возрасте трудно быть отцом и матерью малыша. Сама природа словно отторгает подобные семьи, когда пятидесятилетний отец не успеет вырастить и достойно воспитать своего наследника или наследницу. Не говоря уже о том, что в таком возрасте у нас мог родиться ребенок с хромосомными отклонениями, то есть с синдромом Дауна, и мы бы не смогли даже от него отказаться. Вообще Женя никогда бы не стала отказываться от своего ребенка, а я считал бы это чудовищным грехом. На следующий день я приехал в Минск, чтобы поддержать ее. Она была убита горем, много плакала, винила в этой потере только себя. В этот момент я не мог ни о чем с ней разговаривать, только пытался ее успокоить.

Еще через четыре месяца меня благополучно выгнали и с этой работы. Пришедший новый руководитель службы безопасности банка узнал о том, что в его штате работает немолодой гражданин другой республики. Это не могло понравиться никому, не понравилось и ему. Поэтому мне очень быстро оформили все документы и выдали расчет.

Расим еще пробовал меня куда‑то устроить, но к концу восьмого года это было уже просто нереально. Я решил, что пора возвращаться в Баку и, наверное, вернулся бы, если бы не случилась трагедия. Расим обычно поздно возвращался домой и шел через парк, чтобы сэкономить время. На этот раз было достаточно темно. Вместе с Расимом возвращался и его племянник, который приехал к нам на два дня посмотреть Москву. И именно в этот проклятый вечер в парке оказалась группа скинхедов. Я видел потом эти кадры. Убийцы снимали все на видео, чтобы похвастаться перед друзьями. Их было шестеро. Расим остался, чтобы их задержать и дать возможность сбежать мальчишке, иначе бы его убили вместе с ним. Я видел в подробностях, как убивали Расима. Он был грузным, располневшим пятидесятилетним кавказским мужчиной, который даже не пытался убежать от этих молодчиков. Врачи насчитали на его теле больше двадцати ранений, многие из которых могли оказаться смертельными.

Спустя некоторое время страшное видео появилось в Интернете. Никто из убийц даже не пытался скрыть свое лицо. Было очень грустно и очень страшно. Нужно отдать должное правоохранительным органам. Милиция и прокуратура сработали достаточно оперативно. Как только видео появилось в Сети, убийц сразу вычислили и всех шестерых арестовали. Потом выяснилось, что двоим не было еще и четырнадцати. Один из них лично наносил удары своей финкой. Интересно, что может вырасти из этого убийцы? И, оставляя его на свободе, мы готовы стать потенциальной жертвой его следующего нападения? Ведь отведавший крови убийца уже не сможет остановиться. Молодые преступники получили разные сроки, а я повез тело Расима в Баку.

По нашим обычаям, его похоронили на родовом кладбище. А потом стали давать четверги, на которые собирались друзья и родственники покойного. В сороковой день мы поехали на кладбище, а вернувшись, устроили поминки в мечети Таза‑Пир, чтобы помянуть нашего друга. На таких поминках обычно подают плов с двумя видами мяса, с зеленью и каштанами. И еще легкие салаты, сыр, зелень, помидоры, огурцы. Спиртное категорически запрещено. И я впервые подумал, что напрасно нам не разрешают напиваться. Хотя бы для того, чтобы каким‑то образом снять эту невероятную боль, освободиться от груза своей ответственности.

Еще через неделю я вернулся в Москву. Все мои звонки в Минск оказывались безответными. Я уже начал волноваться, не понимая, что именно произошло, когда Женя сама позвонила мне.

– Я потеряла свой телефон, – объяснила она, – и уже целую неделю восстанавливаю утраченные номера. Вы его уже похоронили? – Она знала о смерти Расима.

– Да. Я отвез его тело на родину.

– Какая жестокость, – вздохнула Женя, – неужели все ради забавы, ради того, чтобы похвастаться этим роликом?

– Не только, – возразил я, – они таким образом самоутверждались. Следователи заявили, что подобных случаев достаточно много. Выбирают подходящий типаж – выходца из Средней Азии или Кавказа и забивают его до смерти. Причем момент убийства всегда фиксируется на камеру. В последнее время начали убивать китайцев, вьетнамцев, негров.

– Какая жестокость, – печально повторила Женя. – Когда ты приедешь в Минск?

– Не знаю. Я пока ничего не знаю. Мне нужно немного успокоиться, отдохнуть, прийти в себя. Может, в конце месяца, не раньше.

– Я понимаю, – согласилась она, – будь осторожен. И не пытайся ходить там, где убили Расима, может появиться и вторая банда скинхедов.

– Не пойду, и вообще я собираюсь сменить квартиру. Слишком тяжелые воспоминания, я не смогу здесь долго оставаться.

– Может, приедешь ко мне? – неожиданно предложила Женя.

– Когда? – Я подумал, что это единственный выход спастись от безумия.

– Прямо сейчас. На поезде или на самолете, мне все равно. Тебе нельзя оставаться одному в Москве. Давай лучше ко мне.

– Я выезжаю прямо сейчас, – твердо проговорил я и сразу отправился в аэропорт.

Прилетев в Минск и увидев Женю, я не выдержал и разрыдался. А потом остался у нее на ночь. И еще на один день. И еще на одну ночь. Так я прожил в Минске почти два с половиной месяца…