Глава 15. Премьера «Ричарда II» состоялась четырнадцатого октября

Премьера «Ричарда II» состоялась четырнадцатого октября. Было много очень хороших отзывов, режиссера Маулиньша называли «открытием театрального сезона», спектакль был благоприятно принят критикой, а мое исполнение роли графа Нортемберленда даже отметили в одной из газет. Сразу после премьеры режиссер объявил, что зачисляет меня в труппу. Можете себе представить мое состояние? Еще недавно я был подозрительным кавказцем, который прибыл в Москву на заработки и почти не имел шансов ни устроиться, ни пробиться в этом огромном городе, а сейчас я – уже актер столичного театра, о чем мечтают сотни и тысячи провинциальных российских актеров.

Сразу после премьеры я занял денег у Расима и отправился в Минск. На этот раз ехал в купейном вагоне и прибыл в столицу Белоруссии рано утром в воскресенье. Я точно знал, что в этот день она будет свободна, так как заранее позвонил и договорился о нашей встрече.

Должен сказать, что я поднимался к ней, испытывая некоторое смущение. С одной стороны, я наконец подтвердил свой статус, став актером столичного театра, что для меня было почти получением «Оскара» или «Золотой маски». А с другой – я поднимался к женщине, с которой поцеловался почти пять месяцев назад и с тех пор не появлялся в ее доме. Согласитесь, что это не совсем нормально. Но я просто не мог позволить себе появиться у нее в статусе безработного или опустившегося типа. Мой блеск в глазах лучше всего говорил о моих успехах. Я нес в руках роскошный букет цветов, чтобы вручить его женщине, с которой я так долго и так исповедально разговаривал целых пять месяцев. Если бы не было телефона, мы бы переписывались, и, наверное, когда‑нибудь эти письма могли стать основой для новой пьесы, рассказывающей о любви несчастного актера к женщине‑врачу, согласившейся принять его таким, каким он тогда был, – неизвестным и безо всяких шансов на успех.

Когда Женя открыла дверь, честное слово, я ее даже не узнал. Она была в каком‑то цветастом платье и соорудила модную прическу. Пять месяцев – это более чем большой срок для влюбленных. Я протянул ей цветы, шагнул к ней и крепко обнял. Дальше даже не помню, что было. Кажется, цветы упали на пол, но мы не обратили на них внимания. Потом мы долго целовались, срывали с себя одежду и куда‑то уходили, держась за руки.

Мы были уже достаточно взрослыми людьми, и у нас обоих за плечами неудачные браки. Она ушла от своего мужа, я ушел от своей жены. Но в этот момент мы ничего не помнили. Мир вокруг нас просто перестал существовать, мы только неистово целовались. А потом прошли в ее спальню и легли на кровать. Свою двуспальную кровать, которая напоминала ей о бывшем муже, она просто выбросила, купив вместо этого односпальную, словно давая зарок не пускать больше к себе посторонних мужчин. На ее односпальной кровати двое помещались с большим трудом, но нам было весело и приятно друг с другом. Нет, мы не были искусны в сексуальных упражнениях и не пытались поразить друг друга какими‑то особенными позами или движениями. Скорее вели себя как совсем молодые влюбленные, толком не знающие, как следует вести себя в постели. Мы получали неслыханное удовольствие от созерцания тел друг друга, от запахов, прикосновений, поцелуев. В этот день мы не вышли из дома и даже не заметили, как пролетели эти сутки. Но утром ей нужно было идти на работу, а мне возвращаться в Москву…

Мое зачисление в труппу театра было настоящим чудом, ведь Маулиньш прекрасно знал, что я не имею российского гражданства и могу быть депортирован из Москвы в течение одного дня. Но он сознательно пошел на этот шаг. Мне пришлось отправиться в наше посольство и пройти регистрацию. Какой‑то консульский сотрудник сначала долго не принимал меня, а затем, внимательно изучив мои документы, почему‑то разозлился и объяснил, что я не имею права работать в Москве, так как не являюсь российским гражданином и обязан вернуться на родину. На все мои возражения он реагировал очень нервно, не желая ничего слушать. Я понял, что здесь мне не помогут, и решил уходить, когда узнал, что в посольство назначен новый посол, бывший министр культуры, который хорошо знал не только моих родителей, но и меня самого. Более того, именно он приходил на премьеру нашего спектакля в Театре русской драмы в Баку. Я записался к нему на прием. Он узнал меня сразу, более того, распорядился, чтобы мне не чинили никаких препятствий и сделали все, чтобы я мог остаться в Москве и работать в театре. Мне даже выдали документы, что я могу платить налоги в России, так как между нашими странами были договоренности о двойном налогообложении, когда проживающий больше шести месяцев гражданин другой страны мог платить налоги в той стране, где живет и работает.

Казалось, все устроилось к лучшему. Уже много лет спустя я начал понимать, что Маулиньш просто решил дать мне второй шанс, так как сам получил этот шанс уже в Москве. Он был достаточно известным режиссером в молодежном театре до девяносто первого года. Ему тогда было чуть больше тридцати. Но сразу после обретения независимости Латвии выяснилось, что молодежный комсомольский театр просто никому не нужен, и Маулиньш остался без работы. Он довольно долго пробовал где‑то устроиться, но везде слышал, что в его услугах не нуждаются. Тогда он уехал в Германию, где пытался ставить какие‑то спектакли, организовать свою труппу, но быстро понял, что он там никому не нужен. От отчаяния и безысходности он начал пить. Если бы не его жена, которая буквально вытащила Маулиньша из этой ямы и заставила его поверить в свои силы, он бы наверняка пропал. Но она заставила его переехать в Варшаву, где он поставил свой первый спектакль, затем его пригласили в Киев. После нескольких удачных спектаклей о нем написали в российской прессе, и он оказался в нашем театре. Маулиньш по‑прежнему оставался гражданином Латвии, и у него были почти схожие со мной проблемы. К тому же он ненамного старше меня, всего на несколько лет. Может, поэтому он так отнесся ко мне и решил дать мне второй шанс. Ведь мне было уже далеко за сорок. Но он поверил в меня, и когда началось распределение ролей для его нового спектакля «Дядя Ваня», я с изумлением узнал, что роль Михаила Львовича Астрова поручена именно мне. Не могу передать радости, которую я испытал, узнав об этом выборе режиссера. Я был ему бесконечно благодарен. Начались репетиции. Это было наверняка самое лучшее время в моей взрослой жизни. К концу месяца я снова взял билет и уехал в Минск на два дня. И снова два дня мы практически не выходили из квартиры Жени. Мне казалось, что наконец жизнь моя наладилась и ничего лучшего уже быть не может.

Премьера «Дяди Вани» состоялась через три месяца. За это время я еще несколько раз ездил в Минск, и мы уже позволяли себе сделать небольшой перерыв, выходя на улицу в поисках подходящего кафе или ресторана. Но, скажу откровенно, почти ничего не ели и почти никого не замечали. Нам было удивительно хорошо вдвоем, словно мы были две половинки, которые много лет назад разрезали пополам и только теперь они наконец снова соединились. Я даже не вспоминал свою стерву‑жену и свою несчастную дочь, которую заставили свидетельствовать против меня в суде во время развода. Правда, алименты я исправно высылал, благо теперь у меня была более или менее приличная зарплата. Однажды меня даже пригласили в кино сняться в эпизодической роли чеченского бандита. Было, конечно, обидно, что мою фактуру используют в таком качестве, но я согласился, и говорят, что выглядел достаточно колоритно на экране.

Зато наша премьера с треском провалилась. Критики откровенно ругали Маулиньша за выбор актрис на главные женские роли. Собственно, он в этом не был виноват, так как Соню играла протеже нашего главного спонсора, а ее мачеху Елену Андреевну – супруга главного режиссера театра. В таком случае ничего хорошего получиться не могло, хотя я читал, что мое исполнение роли Астрова было достаточно убедительным. Но наши героини просто все испортили своим жеманством и излишней истеричностью. Собственно, это проблема многих современных российских режиссеров, когда деньги даются под конкретную актрису, которую режиссер должен задействовать в главной роли или снимать в своей картине. Но все попытки объяснить спонсору, что его протеже не может играть в сорок лет четырнадцатилетнюю Джульетту, а в двадцать пять – мать взрослого Гамлета, натыкаются на упрямые возражения, что в театре можно все. Достаточно загримировать актрису, и она либо постареет, либо помолодеет. О том, что пассии спонсора нужно, кроме смазливого личика и излишней любвеобильности, иметь еще и талант, никто даже не думает. Считается, что талант разовьет режиссер, правильно снимая актрису или верно раскрывая психологизм ее роли. Конечно, все это выглядит смешно и глупо. Но когда спонсор готов дать любые деньги, чтобы в главной роли снялась его супруга или дочь, а их писка хватает только для исполнения беззвучной роли горничной, здесь искусство оказывается задавлено, и режиссер, махнув рукой, делает так, как хотят спонсор или продюсер.

После провала «Дядя Вани» наш режиссер снова запил, и снова его супруга начала осторожно выводить его из этого состояния. Конечно, он был исключительно талантливым человеком, но вместе с тем достаточно слабым, поэтому и срывался при первых же неудачах.

Третьей постановкой, которую он давно мечтал осуществить, была современная пьеса «Остров женщин». И здесь он снова дал мне одну из главных ролей, словно решив испытать меня во всех жанрах – от исторической трагедии до суровой драмы, от драмы до эксцентричной комедии. Нужно сказать, что «Остров женщин», с его сценами‑бурлесками и сценическими эффектами, скорее напоминающими американский мюзик‑холл, чем российский серьезный репертуарный театр, тем не менее оказался достаточно востребованным. И, более того, очень доходным. На каждом показе публика заранее раскупала все билеты, зал смеялся, а актеры получали хорошие дивиденды к своей зарплате. Должен сказать, что «Остров женщин» шел в театре по семь или восемь раз в месяц, собирал каждый раз полную кассу и очень нравился зрителям, особенно зрительницам. А я, в свою очередь, начал получать очень неплохие деньги с этого спектакля. Кажется, им были довольны все, кроме самого Маулиньша. Он собирался вывернуть наизнанку этот спектакль, сделав из эксцентричной комедии печальную мелодраму или даже меланхоличную драму, когда понял, что сам материал сопротивляется его попыткам навязать подобное видение зрителям.

После «Острова женщин» я был уже известным актером, о котором говорили, и мой большой фотопортрет появился в фойе нашего театра. Маулиньш даже намекал, что через два или три года выдвинет меня на получение звания «заслуженный артист». Но для этого мне необходимо было поменять свое гражданство, чего я никак не хотел делать. Мне вообще казалось не очень приличным менять свое гражданство. Как, наверное, неприлично менять мать, свои собственные взгляды и свою Родину. Во всех остальных случаях изменения возможны, и они приветствуются. При этом, говоря о Родине, я имею в виду не конкретное село или улицу, где вы родились, а страну, которая должна навсегда оставаться в вашем сердце, даже если вы вынуждены переехать в Россию, Германию, Соединенные Штаты или Израиль.

Продолжая ездить к Жене, я отчетливо понимал, что больше так длиться не может. Она была очень молодой и очень красивой женщиной. Конечно, ей хотелось семьи, радости, тепла, наверное, детей. А вместо этого у нее появился какой‑то сомнительный друг, намного старше ее, который появлялся в ее квартире только раз в месяц, да и то в основном на выходные. Нужно было как‑то определяться в наших отношениях и, сделав ей предложение, перебраться в Минск. Но я боялся спугнуть свое счастье. Ведь, с одной стороны, я понимал, что не смогу закрепиться в каком‑нибудь белорусском театре, если уеду из Москвы. А с другой – мне было бы стыдно все время жить на содержании у своей супруги, в ее квартире и на ее зарплату. Я однажды уже сильно пострадал из‑за подобной ситуации и не хотел попадать в нее вторично. Меня вполне устраивали такие встречи, когда я приезжал к ней на уик‑энды и снова уезжал, не принимая на себя никаких обязательств. Теперь понимаю, что был обычным эгоистом, больше думал о себе, чем о своей любимой, которую подобное положение дел не могло устраивать. Но она ничего мне не говорила. Более того, мне казалось, что и она счастлива.

Так продолжалось до нашей первой размолвки, когда я не смог приехать в очередной раз из‑за срочной репетиции. Меня вводили в спектакль вместо заболевшего актера, а она перенесла свои выходные, чтобы встретиться со мной. Мы разговаривали на повышенных тонах, и я первым отключился, но следующие несколько часов был сам не свой. Еще через три часа, поняв, что не могу больше ждать, купил билет на самолет и поехал в аэропорт. Уже когда приземлился в Минске и включил свой телефон, то увидел сразу три ее звонка, которые она сделала за время моего полета. Я поспешил к ней домой. Женя встретила меня заплаканная, оказывается, она переживала еще больше. В эту ночь мы почти не спали. Она плакала у меня на плече, а я чувствовал, что сам еле сдерживаюсь от слез, ведь мы могли ненароком разбить наше счастье, такое хрупкое и недолговечное. После этой ночи мы поклялись никогда не обижаться на слова и действия друг друга. Мы были уверены в своих чувствах и не допускали мысли, что когда‑нибудь расстанемся. Но белая полоса не может длиться вечно.

Моя белая полоса продолжалась больше двух лет и затем закончилась. Закончилась в тот день, когда ночью во сне умер режиссер Маулиньш – мой настоящий наставник и учитель, единственный режиссер, который поверил в великовозрастного актера и дал ему второй шанс. Маулиньша нашли уже днем, когда он не пришел на очередную репетицию. Жена его была в Риге и приехала только на следующий день, а дочь оставалась в Лос‑Анджелесе и не прилетела на похороны, ограничившись пустой телеграммой с выражением своего соболезнования. Если подумать, она была даже права. Они с отцом не виделись последние лет пять, его успехи или неудачи ее не волновали, она ими просто не интересовалась. А лететь на похороны отца из такой дали, да еще тратить деньги на билеты ей явно не хотелось. Маулиньш, оказывается, завещал, чтобы его кремировали, а прах развеяли над Рижским заливом. Что мы и сделали.

И с этого дня началась моя очередная черная полоса.