Свт. Григорий Богослов 9 страница

186. К нему же (185)

(Изъявляет сожаление, что не виделся с ним во время его приезда)

Что значит? Ты проходишь мимо, а я не знал и так же не мог уловить те­бя, как неуловимо эхо для тех, которые дума­ют, что оно к ним близко, и обманываются от­голосками. Иначе в этом одном поступил бы я с тобой властительски. Но, по крайней мере, чудный мой, пришли мне письмо, хотя бы это буду иметь вместо тебя, то есть, как говорит­ся, вместо тела — тень.

187. К нему же (79)

(Ходатайствует за какого-то Феодосия)

Если кажусь для тебя неучтивым, потому что часто пишу, то не подивись, если возопию на тебя праведному Судии, и знаю, что простишь мне вину. Сам ты виновен в моей смелости, усердным исполнением моих просьб вызывая на новые просьбы. И это нимало не удивительно. Ибо много во мне такого, для чего охотно делаешь милость: моя старость, болезнь, общие занятия науками (если в науках и я что-нибудь значу), даже то самое, что желание мое свидеться с тобой встречает препятствие в болезни и не успевает в таком важном деле. Но какова моя просьба? Если бы она была несправедлива, то постыдился бы я такого мужа, а если справедлива, охотно скло­нись к ней. Опять приходит к тебе почтеннейший сын наш Феодосии, одновременно мой и твой — мой по намерению, а твой как проси­тель, —приходит к тебе с прошением о деле, достойном сожаления. Сироты бедствуют; и как о делах человеческих среди течения их неизвестно, чем окончатся, и боимся, чтоб не подвергся изгнанию отец, который облегчал сиротство многих, то всем окажи одну ми­лость. Простри руку помощи к несчастию, ко­торое бы сам ты уважил. Хотя правление твое не имеет нужды в каком-либо приращении до­брой славы, как утренняя заря в свете, одна­ко же если бы пожелал ты какого-либо при­ращения, то будь уверен, что никакое не может быть больше и славнее того, чтобы многие лю­бящие говорить правду узнали твою правоту.

188. К Аделфию (128 и 223)

(Поощряет его к внутренне жизни)

Пусть так! Первое у нас сделано, и очень хорошо, оба хвалим добродетель, стре­мимся к Богу, не привязываемся к земному, по­тому что в нем нет совершенной необходи­мости, лобызаем лучшее и божественнейшее дружество, дали друг другу руки и верим один другому. А теперь попрошу уже тебя и о том, что составляет второе условие дружбы, пред­варив слово Богом и при помощи Его присту­пив к делу, так как Его избрали мы для себя Покровителем всякого слова и дела. Если же такой важный предмет поверяю письму, то не дивись сему; потому что твоя правота, простота и благородство твоих нравов, какие редко и у немногих можно найти, более всего ободрили меня осмелиться на доброе дело. Притом не все доверяю письму; я не так невежествен, не делаю великих дел слегка и требующих внимания — кое-как. Но теперь, как говорит Пиндар, поставим золотые столпы в благо­устроенном преддверии чертога, впоследствии же, если даст Бог, своими руками соорудим достойный удивления чертог, к слову, как го­ворится, приложим и дело. К тебе приходит много людей знатного рода. Ибо я уверен, что приходящих много. Кто же не любит тебя и твоего общества? Приходят многие из людей весьма надменных, выставляя на вид деньги, родство, друзей, могущество свое в городах, могущество при дворе и все, что служит игра­лищем причудливой превратности и времени и выпадает то тем, то другим, подобно раз­личным положениям зерна, то так, то иначе, и перекидываемое, и переворачиваемое. Я вместо всего этого предлагаю тебе одно — себя самого, и от тебя требую взамен всего, одно­го же — тебя самого. Поэтому, хотя ты лучший из лучших (уступаю тебе это, потому что и это — наше дело); но (да будет это сказано с Богом) не превзойдешь меня в одном — в верности и в искренности дружбы. А это человеку разумному надобно уважать больше, нежели все прочее в совокупности; этого достаточно для твоего со­вершенства. И это, может быть, превосходит меру письма. Наконец пожелаю чего-нибудь себе и тебе. Бог, Который и сие и все прочее уст­раивает для любящих Его, Сам вложит тебе в ум, что лучше и полезнее для тебя и для ме­ня, особенно, когда рассуждаем сами с собой о таких предметах!

189. К нему же (129)

(Извиняется, что не был в Навилах и на Соборе)

Сына не бесчестят, но и отца не ли­шают доверия. Поэтому не лишай доверия и меня, который оправдывается, что быть в Навилах и участвовать на Соборе, при всем том, что меня приглашали с таким усердием, вос­препятствовали мне недосуг и душевная не­мощь, а не какая-нибудь лень и не презрение, как, может быть, подозревал ты. Потому хотя и доселе еще одержим я немощью, однако же как только даст Бог выздороветь, постараюсь оправдаться и самим делом; приду к твоему благородию и дам полное благословение мое­му дому. Ибо молю и желаю, чтобы твое бы­ло моим.

190. К нему же (130)

(Укоряет его за нечистое обращение с женами, давшими Богу обет девства)

Доселе называю тебя досточестным, хотя замышляешь и недосточестное. Прими же великодушно дерзновение чело­века, которым движет отеческое сердоболие и который не может быть терпеливым по бла­горасположенности. Ибо гораздо лучше, ког­да ненадолго опечаливший приносит великую пользу, нежели когда смеющийся с тем, что­бы доставить удовольствие, причиняет вред в главнейшем. Илий был священник, и хотя делал выговоры своим нечествовавшим сы­нам, говоря: «не благо слух, чада, егоже аз слышу о вас» (1 Цар. 2, 23), но поскольку делал не сильные выговоры, то сам подпал сильному обвинению, и благочестивый отец понес наказание за беззаконие детей. Устрашаемый этим примером, и я приступил к этому уве­щеванию. Не знаю, что с тобой сделалось, ка­кое омрачение объяло тебя? Как стыдишь свой род, стыдишь мою седину и те надежды, какие возымел я о тебе, когда был в Навилах, беседовал с тобой обо всем добром и, как ду­мал, убедил тебя в этом! Как не слышишь, что говорит Писание: «не даждь женам твоего бо­гатства и твоего... жития в последний совет» (Притч. 31, 3)? Поверь, что в скором времени «раскаешься» в этом, «егда», по написанному, «и струтся плоти тела твоего» (Притч. 5,11), и ум, как бы прорвавшись сквозь облако, в состоя­нии будет воззреть к Богу и чисто размыс­лить о том, что полезно. Остерегайся сети «и не уловлен буди твоима очима» (Притч. 6, 25); а если уловлен, пробудись; и не подтверждай разглашаемого, будто бы какими-то снадобья­ми омрачен у тебя ум, потому что разврат искусен на выдумку худого. Прискорбно и то, что такой дом, обогащенный столькими трудами, в такое короткое время расстроил и разорил ты, и особенно в начале жизни, когда каждый полагает основание доброй или худой о себе славы. Но гораздо ужаснее, что — жен-девственниц, которые твоими родителями и тобой самим, как уверял ты, посвящены Богу, святотатски берешь и похищаешь, и иные стали уже твоими, а других приводишь в страх, что потерпят то же. Побойся Бога, Которому служишь, постыдись меня, удержись, наконец, от всякого лукавого про­изволения. Если бы можно тебе было, приникнув поближе, узнать ту молву, к какой по­даешь повод, обо всех нас, то, может быть, не потребовалось бы для тебя и того увеще­вания, но самый стыд употребил бы ты в со­ветники о том, что следует делать. Нашел бы я написать тебе что-нибудь поприятнее этого, но не нашел бы ничего полезнее; многого и не стану писать, зная, что если не вразумит тебя страх Божий, то слова мало сделают или во­все ничего не сделают. Потому что и железом легко выводить черты на воске, но трудно на железе, а на алмазе не выведешь чем-нибудь самым твердым, из-за твердости его состава.

191. К Евсевию другу (171)

(Благословляет заочно брак его с Евопией, извиняясь болезнью, что не мог быть на нем)

Евопия — твоя возлюбленнейшая; настало время бракосочетания, положено основание жизни, исполнены родительские обеты. Но не с вами я, которому особенно над­лежало бы и быть у вас, и молитвы свои со­единить с вашими, как и обещал я, потому что надежда шла вслед за желанием, а желания достаточно для того, чтобы ввести себя в об­ман. И неоднократно собираясь в путь и неод­нократно откладывая путешествие до време­ни, наконец одолен я болезнью. Итак, пусть другие призывают к вам Эротов, потому что на свадьбе в обычае и пошутить; другие пусть изображают красоту девы, величают любез­ность жениха и брачное ложе вместе с цвета­ми осыпают и словами привета. А я пропою вам брачную песнь: «Благословит вас Господь от Сиона», Сам сочетает ваше супружество, «и узриши сыны сынов твоих» (По 127, 6-7), не много будет сказать, еще лучших тебя. Это­го пожелал бы я вам, будучи с вами; этого желаю и теперь. Прочее да будет предостав­лено вашему попечению, да возложит на вас венцы отец, как желал: это предписал я, как будто бы сам был при бракосочетании. Их бу­дут венцы, а мои молитвы, которые, насколь­ко знаю, не ограничиваются местом.

192. К Диоклу (193)

(По случаю брака его дочери, как должно торжествовать христианские браки)

Не зван я был на бракосочетание нашей дочери, однако ж явился, и праздную вместе, и принимаю участие, и желаю вам все­го наилучшего. А одно из лучшего, чтобы сам Христос присутствовал на свадьбе, потому что где Христос, там благопристойность, и чтобы вода стала вином, то есть, все превратилось в лучшее; а поэтому не было бы смешиваемо несоединимое между собой, и не были своди­мы вместе епископы и смехотворы, молитвы и рукоплескания, псалмопения и звуки свире­лей; потому что, как и все прочее, так и свадь­бы христианские должны иметь благопристой­ность, а благопристойным делает степенность. Вот что приносим в дар бракосочетанию; а ты воздай нам благопокорностью. И в зяте, ес­ли последует этому, будем иметь сына, а если нет — воина.

193. К Иакову (147)

(По вступлении его в должность правителя Каппадокии, просит заступиться за Симпликию, вдову Алипия (387 г.))

Хотя по слуху только знаю твою досточестность, однако же дивлюсь тебе, как немногие из живших с тобой долгое время. Столько у всякого речей о твоей доброте! По­сему и сам я осмелился на эту просьбу. Оста­вил нас чудный Алипий, общий заступник любомудрых и попечитель сирот; немалое это для вас несчастье; а к этому присоединилась и другая беда — достолепнейшая супруга его заботится о сиротах. Утешь ее своим челове­колюбием в настоящем случае, доставь безо­пасность своим детям, благодеянием сиротам докажи, что свои лучше чужих. А к этому при­соединится и то, что доставишь удовольствие мне; почтив же сколько-нибудь меня, почтишь самого Бога, для Которого удостоился быть я настоятелем и служителем, хотя и не достоин такого сана.

194. К нему же (146)

(О том же)

Если бы столько было у меня теле­сных сил, что мог бы взять на себя труд, то сам бы пришел к тебе и удовлетворил желание с то­бой видеться и переговорить, о чем хотелось, потому что у нас речь не о маловажном. Но по­скольку держит меня болезнь, то по необходи­мости прибег я к письму. И достолепнейшую матерь нашу Симпликию, бывшую супругу пре­красного и доброго Алипия, этого украшения всей нашей родины, представляю твоему благо­родству под жалкими именованиями вдовства и сиротства; представляю для того, чтобы она нашла у тебя справедливость, в чем будет ей нужно. Обрати внимание на великость бедст­вия: еще не осушала она слез, беспокоится о си­ротах, предпринимает дальние путешествия при таком немощном теле, при такой неопытности в делах, без привычки выезжать из дома. Что бедственнее этого? Нет места и слезам; страда­ние заставляет отложить и стыд благородства. Поэтому, рассудив все сие и оказав уважение моей просьбе, не дожидайся, чтобы над тобой, великим и добрым Иаковом, стал другой судия, не поставь ее в необходимость предпринять еще дальнейшую поездку, потому что она весьма полагается на справедливость своего дела, как уверяет многих и меня. Напротив того, прочи­тав письмо и по всей правде исследовав ее пра­ва, возврати ее к нам с более спокойным духом А прежде всего подумай о том, что Бог дал те­бе великую власть, имение, славу, свободный путь еще к большему счастью. Охраняй же все это для себя самого настоящим человеколюби­ем; и, как отец детям, избавившийся из одних опасностей, а другим идущий навстречу, держи это в уме и воспользуйся настоящим случаем, чтобы надежды свои на Бога сделать благоуспешными.

195. К Саннавадаинскому братству (180)

(Утешает сие братство, опечаленное смертью настоятеля Левкадия)

Благоговеинейшему и всем при­украшенному в Христе в Саннавадаине брат­ству блаженного Левкадия, монашествующим и девам, освященным в Христе Иисусе, Григо­рий желает о Господе радоваться! Для имеющих ум нет повода к словам в том, что случилось по усмотрению Божию; а именно, что подвижник после доброго подвига, который он совершил, сошел со своего попри­ща и взят Подвигоположником, чтобы принять венец правды и умножить собой лик Ангелов. Все это и подобное сему бывает причиной ра­дости и веселия для тех, которые, по Еванге­лию, прозревают в истину. Но поскольку превозмог обычай сетовать о преставлении святых и желать утешение от любящих, то хотя и сам не берусь говорить вам что-нибудь печальное и унылое, и вам не советую склонять слух к по­добным речам, однако же выполняю свой долг и подаю вам утешение, советую вашему благолепию, взирая друг на друга, иметь всегда его перед очами; ибо того желаю, чтобы каждый и каждая из вас отпечатлевали в себе жизнь блаженного, а поэтому чтобы, взирая друг на друга, удостоверялись вы, что останавливаете взор на его чертах. Да отпечатлеваются в жиз­ни вашей его чистота, негневливость, смирен­номудрие, деятельное любомудрие, непрестан­ное стремление души к Богу, неразвлекаемость прелестями мира сего, чтобы вы, видя это друг у друга, изобразили ему памятник в себе самих и чтобы ни он, ни вы не стали добычею смер­ти; потому что и он всегда будет представ­ляться живым в вашей жизни, и вы добрым житием сделаете себя чуждыми общения со смертью. Душевно здравых и преуспевающих телесной силой Святого Духа Господь да по­кроет вас, поминающих и обо мне в молитвах своих!

196. К Палладию (229)

(Представляет ему пресвитера Сакердота)

Если осмеливаюсь так часто писать, причиной тому не моя дерзость, но твоя кротость. Не знаю и сытости беседовать с тобой через письма, потому что не могу иначе, когда Бог так устроил дела мои. Досточестнейшему сыну моему и сопресвитеру Сакердоту, которо­го особенно любил и люблю, искренне любомудрствующему и живущему в единении с Богом, теперь же по домашним делам отправляющему­ся в город, который ради тебя стал великим, не знаю, какую большую оказать услугу, как сделав его известным твоей доброте.

197. К Стагирию (92)

(О том же)

О, как мы стали разделены между собой, потому что Богу угодно так устроить дела! О, священный дом, и совокупное жи­тельство, и общая пристань всех боящихся Господа! Другие наслаждаются нашими бла­гами. А мне остались одно воспоминание и рев­ность к приобщившимся. Но чтобы и тебе иметь часть в ваших благах, знакомлю тебя с честнейшим братом и сопресвитером нашим Сакердотом, увидев которого, очень хорошо знаю это, скажешь: Григорий подлинно люби­тель всего прекрасного.

198. К Кастору (93)

(Посылает к нему Сакердота для общего с ним любомудрия)

О, как ты самовластен и насильствен! Едва показалось твое письмо, и я презрен. Но вот тебе и многоценный Сакердот, твой брат, а мой сын и сообщник страданий. Но чтобы мне несовершенно быть побежденным, как мож­но скорее доставь это утешение жизни, чтобы любомудрствовать и поучаемому и поучающему. Ибо как единомыслию всего более способству­ет то, если мы вместе страждем, так для сове­щания — всего важнее единомыслие.

199. К Фотию (91)

(Того же Сакердота поручает его попечению)

Все, что ни имеешь — мое, — начну речь Божиим словом — говорю же: мое, не по одному общению духа, но и потому, что а настоящему состоянию Церкви немало спо­собствовал я, пока еще ведал делами и владел ходом обстоятельств. Ибо теперь у меня об одном забота — об отходе, к которому соби­раюсь и приготовляюсь. Да будет же и мое о твоим, по общению любви; а лучшее из моего стяжания — честнейший сопресвитер мой Сакердот, через которого и приветствую тебя, и как бы сам с тобой вижусь.

200. К Елладию (216)

(Просит сего Кесрийского епископа возвратить Сакердоту должность смотрителя над богадельнями, данную ему еще Василием Великим, или, по крайней мере, не лишать другой должности – смотрителя за монастырями (388 г.))

Что ни буду говорить тебе все бу­ду говорить из доброго расположения; а потому всего справедливее будет тебе выслушать мой совет или, по крайней мере извинить меня в том, что подаю советы. Не многие одобряют наш поступок с достопочтенным нашим братом и сопресвитером Сакердотом, как ос­нованный больше на какой-то клевете, а не на справедливом суде. И хвалят именно те, которые, хотя, может быть, не знают дела полностью, однако же видят конец, каков он сам по себе. Это, может быть, увидишь и сам, потому что не мое дело входить в твои дела, так как сам ты имеешь право предписывать другим, что делать. Но умоляю твою доброту, во-первых, о том, чтобы предоставил ты человеку сему все попечение о делах, о которых он доселе забо­тился. Ибо, сколько бы кто ни был терпелив или тверд в любомудрии, однако же нелегко ему простирать свое любомудрие до того, что бы перенести великодушно, когда лишают его стольких трудов и настолько привычных ему занятий. Если же это невозможно, то, во-вто­рых, прошу, чтобы касательно попечения бедных распорядился ты, как тебе заблагорассудится, возложив его на людей, которых сам признаешь годными, заботу же об обителях и о братьях оставил за ним, чтобы не огорчить его новым распоряжением, а еще более не огорчить братьев, которые привязаны к нему привычкой и для которых удаление его болезненно так же, как и расторжение единого тела или члена. Ибо некоторые из них приходили уже ко мне и оплакивали это. Если находишь, что этот человек и сам по себе имеет нечто достойное уважения, что и справедливо, то уважь его ради него самого, ради седины и ради трудов, как тех, какие подъял для Бога, показав в себе благоговение выше своего возраста, так и тех, какие нес он, быв кормильцем нищих и представителем братьев. А если это кажется тебе малым, конечно, не оставишь без уважения меня и ей просьбы. И прежде всего прошу тебя, отложи гнев свой на него и огорчение; и умоляю приблизь его к себе, как отец сына. Если чем и огорчил тебя, чего, однако же, не думаю, то прости это ему для меня. Не пиши и не говори о нем ничего недостойного как его, так и твоей кротости. А если что и написано, изгладив это, не выводи на­ружу своей скорби, которую лучше скрывать, нежели объявлять посторонним; ибо таким примером, кроме прочего, научишь и его ве­ликодушию.

201. К нему же (217)

(Не получив просимого в предыдущем письме, посылает к нему самого Сакердота для личного оправдания)

Послание твое отчасти весьма че­ловеколюбиво и кротко, а отчасти, не умею как и сказать, по крайней мере, для меня огор­чительно; да и не без причины, как сам себя уверяю в этом. Ибо, или справедливо (чего, од­нако же, не думаю) обвиняется брат и сопресвитер наш Сакердот— и сие прискорбно (и как не скорбеть, когда такое благоговение и столько трудов уничтожены в такое корот­кое время?), или это клевета, подстроенная за­вистниками, — и в таком случае горько видеть, что по наветам отчуждается тобой человек, та­кой близкий к тебе по жизни. Посему прими мое рассуждение, которое в настоящих обсто­ятельствах признаю самым лучшим и полезнейшим. Послал я к тебе самого брата, лучше же сказать — сопроводил, когда сам он шел уже к тебе, чтобы самому исцелить скорбь и от­крыть тебе все по самой истине. Он утвержда­ет, что готов в одном оправдаться, а о другом доказать, что это донесено ложно. В этом уве­рил и меня, как человек, который говорит со страхом Божиим.

202. К Сакердоту (212)

(Поздравляет сего священника)

Поздравляю тебя, новую мою на­дежду, украшенного сединой в юности; желаю и молю тебе всего для тебя наилучшего. А тебе небезызвестно первое из благ— стяжать всег­да Бога и через приближение и восхождение к Нему делаться Его стяжанием. Это, насколь­ко знаю, ты и сам себе вменишь в закон.

203. К нему же (213)

(Утешает его в том, что епископ Елладий отнял у него должность миотрителя богаделен)

Что для нас страшно? Ничто, кро­ме уклонения от Бога и от Божественного. А прочее, как Бог управит, так и да будет! Ус­траивает ли Он дела наши «оружии правды десными» и милостивыми или «шуими» (2 Кор. 6,7) и тяжкими для нас; причины тому знает Домо­строитель жизни нашей. А мы будем бояться единственно того, чтобы не потерпеть чего-либо, противного лю­бомудрию. Кормили мы нищих, упражнялись в братолюбии, услаждались псалмопениями, пока сие было можно. А если отнята эта возможность, посвятим себя другому роду любо­мудрия. Благодать не скудна. Изберем уединение, жизнь созерцатель­ную, станем очищать ум Божественными ви­дениями; а это, может быть, еще выше, нежели перечисленное прежде. Но мы поступаем не так; как только не удается одно, думаем, что уже лишились всего. Нет, всмотримся, не осталось ли для нас еще какой благой надежды. И не допустим, чтобы с нами случилось то же, что бывает с молодыми конями, которые, не свыкнувшись со страхом, свирепеют при вся­ком шуме и сбрасывают с себя всадников.

204. К нему же (214)

(Увещевает быть терпеливым)

Если ты не чаял для себя никаких неприятностей, когда приступал к любомудренной жизни, то начало было не любомудренное, и я порицаю твоих учителей. Если же ожидал неприятностей, но пока не встретил, то благодарение Богу! А когда встретил, или переноси с терпением, или сделаешься нару­шителем своего обета.

205. К нему же (215)

(Убеждает к тому же собственным своим примером)

Что не испытано, тому нельзя назначить и цены, а что изведано на самом деле, тому совершенно определяется цена, как золоту в горниле. И если ты достаточно утвер­дился в сем любомудрии, то благодарение за сие Богу! А если еще не совершенно, то представ­ляю тебе в пример себя и свое положение. Меня оскорбляли, меня ненавидели; ибо каких не потерпел я бедствий, сколько зависело это от злоумышлявших? А потом избавился я от огорчавших меня, и кто мог оказать мне большее, чем они, благодеяние? Представляя себе это, и ты за искушение воздай благода­рением, если не причинившим тебе искуше­ние, то Богу.

206. К Евдокию (235)

(Зовет его к себе для личного примирения с Сакердотом)

Единомышленный и сострадателен; а со­страдательность искренняя; искренность же, если подает совет, достойна доверия. Поэтому, так как я старше вас по благочестию, опытом изведал многих людей и их нравы (а опыт­ность — матерь благоразумия); вы же походи­те на молодых коней, недавно узнавших уп­ряжь, и едва начинаете подвиги свои для Бога (а все начинающее горячо, и как по горячнос­ти духа способно с успехом выполнять многие свои обязанности, так по неведению может во многом и не достигать успеха), то соблагово­ли дойти до меня, почтить как старца, ува­жить как отца и употребить в посредники в ссоре с достоуважаемым братом и сопресви­тером моим Сакердотом (потому что и он у меня), чтобы вам, уладив между собой дело, и епископу услужить, и прекратить соблазн многих, а что всего важнее — умилостивить Бога и разрешить дело, такое важное и слав­ное, — разумею ваше единодушие и ваши вза­имные условия жить по Богу — в столь корот­кое время.

207. К нему же (236)

(Оправдываясь в жестокости предыдущего письма, просит исполнить данное обещание свидеться с Сакердотом)

Признаюсь, что прекрасный и до­брый сопресвитер Сакердот — мне друг, и пусть будет другом, тем более что он при­вязан к тебе. Ибо, и обвиняя тебя, не отложил своей приязни, но сделал скорее братский упрек, нежели враждебное обвинение. Впро­чем, я не так прост и опрометчив, чтоб про­изнес суд прежде, нежели выслушаю обоих; и не подозревай этого. Да и в самом письме, ко­торое ты осудил в дерзости (если только про­чел его не без внимания) касался я не столько тебя, сколько тех, которые поджигают вас и из нашего малодушия извлекают ту выгоду, что есть чем самим позабавиться. В каком же расположении писал я к тебе, можешь узнать это таким образом: объезжающие молодых коней упражняют их в езде в таких местах, где есть яркие цвета, что-нибудь страшное, кру­тизна и скаты, и это нужно не для того, что­бы их пугать, но чтобы приучить не пугаться. И я, то же имея в виду, сделал письмо свое несколько жестким. Ибо много есть способов упражняться в любомудрии. И благодарение Богу, что нашел тебя не чуждым любомудрия и не привязанным к веществу, но кротким и принадлежащим к нашему двору; почему и пишешь скромно и желаешь свидания! Поэтому ежели одаришь нас оным, то хорошо сделаешь, и будь уверен, мы примем те­бя с отеческим оком. А если удерживает тебя еще зима, то попотчуем пока таким увеще­ванием: ничего не предпочитай, даже и теперь, дружбе и единомыслию с братом Сакердотом и, поверь мне в этом, случившееся между ва­ми признавай ни чем иным, как искушением лукавого, завидующего твоему любомудрию. Но ты смело и мужественно веди себя при пер­вом искушении, чтобы не сделал он второго, потом третьего, а вслед за этим и многих ис­кушений, напротив же, удалился от тебя побежденный и пристыженный. Ибо знаю, какие брани воздвигает он; я научен этому и долговременностью, и борьбой с ним.

208. К нему же (224)

(Упрекает за неисполнение обещания, но не отрекается принять, если прийдет)

После войны вспоможение! И хо­тя следует прежде подумать, а потом сделать, мы поменяли порядок: сделав, обдумываем; поэтому, если нужно льстить и сделать худое, то нашел я много путей лести, и это дело лег­ко и многим ныне удается. Но поскольку причинять вред — не мое дело, особенно же причинять вред душе, еще новоосвященной и только что приступающей к добродетели, то выслушай истину. Не начальствования до­могается человек любомудрый. И худую любовь оказали тебе твои услужники, под другим ли­цом осмеявшие собственные свои дела. По­этому если переменишься теперь и уврачуешь грех, то, может быть, рана и подживет, хотя и не без труда; если же останешься при том же и станешь величаться худой победой, то болез­ненная «язва моя», говорит Писание, «откуду исцелюся» (Иер.15,18), потому что твое считаю своим. Но хотя так думаю и так пишу, однако же, если желаешь свидания со мной, то отрекусь от сего.

209. К Омофронию (237)

(Извиняется в том, что не был у него на празднике, как обещался, и просит укреплять Сакердота в терпении)

Приглашаешь меня на Собор. Желал бы я столько иметь телесных сил, чтоб прийти к вам и без зова и видеть ваш священ­ный дом — этот Христов приют, корень свя­тых ветвей — воистину — «яко матерь о чадех веселящуся» (По 112,9); также веселящихся. Знаю это, уверовав в Господа, и потому, если и прискорбное нечто встретилось ныне с ва­ми, с дерзновением говорю, что не будет уга­шен светильник Израиля, хотя он и тушится дыханием лукавого, и не скроется более бла­гость Божия, хотя Господь по неизреченным законам Своего домостроительства и скрыва­ет ее от боящихся Его, а напротив, будет бо­лее прославлена и возбудит удивление ва­шим терпением и непостыждающим упованием. Это же внуши и досточестнейшему сыну мое­му Сакердоту, то есть не унывать духом и не подвергать чему-либо недостойному себя са­мого, но так управлять обстоятельствами, что­бы и скорбное обращать в предмет любомудрия. Пусть еще послужит досточестнейшему нашему епископу, пусть еще укрепляет братьев, чтобы паче всего не нарушилось дело мое, которое предположил я ради Господа и которое так важно и славно. А если сие невозмож­но, то покажем себя умеренными и преодолеем зависть, чтобы не подать против себя никакого повода лукавым и напрасно питаю­щим к нам враждебность.

210. К нему же (238)

(Радуется его подвижнической жизни)

Слышу, что живешь отшельнически; о, если бы ты стал у нас Иоанном Крестителем или Илией Кармилитом! И, о, если бы ненавистники причиняли ту единственную обиду, что приводили бы к Богу и освободившихся от дел и мятежей заставляли бы искренне посвящать себя высшему, таким образом невольно делая нам добро, когда не могут сделать его по доб­рой воле!

211. К Кириаку (233)

(Просит его за богадельню, в которой был Сакердот смотрителем, укрепить пожертвованную ей землю)

Знаю, что чествуешь благоговейных и делаешь добро бедным. Теперь имеешь слу­чай к тому и другому. Ибо дело вот в чем. Досточестнейший и боголюбивейший сын мой, сопресвитер Сакердот за свое благочестие и рев­ность к делу сделан был смотрителем одной известной многолюдной богадельни. А в числе помогающих богадельне деньгами находится Лирианд. И Киверины, смежные с тем местом, где дом из вклада честнейшего Кастора, помо­гают несколько богадельне. Освободив все это от всякого притязания, и от себя приложишь ты немаловажную часть как помощи бедным, так и воздаяния тебе самому, какое, как зна­ешь, ожидает благочестивых. Но, однажды подвигшись к благодеянию, само собой явно, что и на будущее время, чтобы никто, хотя бы и пожелал, не мог сделать ничего худого в отно­шении сих мест, позаботишься обезопасить их таким способом, какой придумает твое благо­разумие.

212. К Валентиниану (196)

(Жалуется на необходимость удалиться из Карвалы, обители, посвященной Мученикам, потому что Валентиниан поселил против нее каких-то женщин)

Самым нечестивым образом гонят нас из Карвалы (употребляю слово трагедии, изменив его немного), гонят не словом, но са­мым делом, и весьма жестоко. Ибо гораздо было бы лучше объявить приказ об удалении явным предписанием, нежели нарушать свя­тость нашей жизни поселением женщин пря­мо против нас и присовокуплением ежеднев­ного позора и хулы от свободно ругающихся над избравшими такую жизнь, какова наша. Если не смело будет сказать, то через Еву из­верг ты и нас из рая. Воистину, что нетрудно найти какую-нибудь благовидную отговорку и сказать по видимости нечто и похожее на дело, а именно, что ты не гонишь нас, но оказываешь еще нам честь, желая соседства с нами; а может быть, присовокупишь к этому, что желаешь принимать нас дружески и родственно и насладиться сколько-нибудь нашею дружбой: однако же слово — не дело. Когда вы приходите на это место, и принимаем вас, и лобзаем; но от домоправ­ления женщин также спешим удалиться, как и от набега ехидн. Поэтому дело наше кончено. Мы перехитрены, предались бегству, сами се­бя подвергли наказанию, оставив и труды рук своих, и надежды, принеся немало оправданий перед святыми мучениками. Хотя, конеч­но, это тяжело и неудобоносимо, однако же, входит в любомудрие избранной нами жизни и не тягостнее того, что велено нам перено­сить, то есть переходить из города в город. А ты населяй это и далее, нежели жившие прежде тебя, и целомудреннее, чем мы надеем­ся, чтобы не оскорбить вам святых мучеников и самим не потерпеть чего от близкого жи­тельства. Прежде же всего употребите ту ос­торожность, чтобы щадить посвященное му­ченикам и не удумать чего худого и для вас самих, и для ваших, внеся тлю в свое имущест­во неправедным присвоением.