Свт. Григорий Богослов 5 страница

81. К Леонтию (103)

(По возвращении в Назианз из Константинополя изъясняет радость, что избавлен от тамошних беспокойств)

Благодарение благовременной бо­лезни и наветам врагов, которые сделали меня свободным, поставили вне содомского огня и епископского омрачения! А у вас как идет дело веры? Было бы оно хорошо; а все прочее, каково бы ни было, нас не касается. Еще немного, и увижу своих оскорбителей, ког­да огнем будут изведываемы дела наши. Приветствуем вас, а через вас и общих дру­зей. Припоминайте о камнях, которыми метали в меня.

82. К Амазонию (73)

(Свидетельствует, что удаление из Константинополя огорчает его только разлукою с друзьями)

Если кто из общих наших друзей (а их, как уверен я, много), спросит у тебя: где теперь Григорий? Что делает? Смело отвечай, что любомудрствует в безмолвии, столько же думая об обидчиках, сколько и о тех, о ком не­известно ему, существовали ли они когда-то. Так он непреодолим! А если тот же человек еще спросит тебя: как же он переносит разлу­ку с друзьями? То не отвечай уже смело, что любомудрстствует, но скажи, что в этом очень малодушествует. Ибо у всякого своя слабость; а я слаб в отношении к дружбе и к друзьям, в числе которых и достойный удивления Ама­зонии. Одним только, может быть, услужишь мне и сделаешь так, что менее буду скорбеть о тебе, а именно, если станешь обо мне по­мнить и уверишь письмами, что это действи­тельно так.

83. К Ипатию (192)

(Изъявляет сожаление, что по прибытии Ипатия в Константинополь, не долго насладился его лицезрением, будучи принужден сам удалиться оттуда)

Долго терпели мы лишение, потому что первый из городов не имел у себя первого из людей. А надобно было, думаю, чтобы до­брое разливалось всюду и полезное делалось общим для всех, чтобы ты с высоты сеял пра­восудие, как, по сказанию басен и вымыслов, сеяли семена желавшие улучшить употреб­ляемое нами в пищу. Но я имею более причин скорбеть, потому что насладился тобой столь­ко же, сколько можно насладиться молнией, недолго озаряющей взор, а потом уступил над собой победу зависти и замкнулся в самом се­бе, предоставив другим церковное правление, это достославное зрелище (скажу так) для тех, которые, не затрудняясь, шутят не стоящим шуток. А ты, превосходнейший из всех, сохра­ни ко мне прежнее расположение, которое, по­добно магниту, притягивает к себе и железо.

84. К Филагрию (65)

(Жалуясь на болезнь, не позволяющую быть ему у Филагрия, оправдывается в том, что оставил правление Церковью)

У обоих у нас одна причина, по ко­торой не можем видеться друг с другом. С то­бой обходится тело, как и всегда; ничего не скажу больше. Знай также, что и я крайне не­здоров; иначе (поверь в этом), возвратясь из отлучки, не поленился бы прежде всего прийти к тебе и обнять тебя, и воспользоваться в на­стоящих делах таким советником и другом, благоразумным и высоким по благочестию. Что же оставалось нам, то есть беседовать друг с другом через письма, то ты уже и сделал, поступив очень хорошо; а то же делаю и я. О чем пишешь ты, это для меня немаловажно и немалого требует внимания; потому и я, не слегка и не кое-как, но с большим тщанием, рассмотрев это, приступил к решению дела. Утомился я в борьбе с завистью и с священными епископами, которые нарушают общее единомыслие и дело веры ставят ниже частных распрей, поэтому решился, по послови­це, не давать больше хода корме, сжаться, как сказывают это о рыбке-кораблике, когда почует она бурю, и издали смотреть, как другие и терпят поражение, и поражают, и самому готовиться к тамошнему. Пишешь, что опасно оставлять Церковь, — но какую? Если свою, то и подтверждаю то же, и ты говоришь спра­ведливо. Если же Церковь, не мне принадле­жащую и не мне назначенную, то не подлежу ответственности. Но надобно было держаться мне Церкви, потому что некоторое время имел я о ней попечение. Поэтому и многие другие должны придерживаться чужого, коль скоро имели на своем попечении что-либо чужое. Может быть, труд достоин награды; но отказ не подлежит ответственности. Посему не бой­ся за меня в этом отношении; но опасайся бо­лее того, чтобы мне не сделано было какого-нибудь вреда.

85. К Нектарию (51)

(Приветствует его со вступлением на престол Константинопольской Церкви, и просит некоему Панкратию помочь в приискании места по службе)

Со мной что будет, то и будет. Сижу без войны и без дела, безбедную награду мол­чания предпочитая всему, и извлекаю некото­рую пользу из безмолвия, по милости Божией достаточно поправившись от болезни. А ты ус­певай и царствуй, как говорит божественный Давид (Пс. 44, 5), и соуправляет с тобой в свя­щенстве твоем почтивший тебя оным Бог, да­ровав, чтоб оно было выше всякого навета! А чтобы доказать нам взаимную доверенность и, предстоя Богу, не испытать чего-либо чело­веческого, прошу тебя, а ты охотно склонись к моей просьбе. Беспокоюсь о весьма приверженном ко мне Панкратии, делая это по необ­ходимости, ради многих причин. Соблаговоли благосклонно допустить его к себе и пред­ставить ревностнейшим из друзей, чтобы до­стигнуть ему цели. Цель же его состоит в том, чтобы какой ни на есть военной должностью приобрести себе безбедное положение, пото­му что ни один род жизни, как сам знаешь, не свободен от нападения людей лукавых.

86. К Сафронию Ипарху (59)

(Выражая скорбь о разлуке с ним, просит не забывать его)

Удаление мое доставляет мне неко­торую выгоду, спокойствие и безмолвие. Но выгода не такова, какова невыгода — быть удаленным от вашей дружбы и от обращения с вами, что для меня так много значит. Другие наслаждаются твоими совершенствами, а для меня и то велико, если буду иметь и тень бе­седы с тобой через письма. Увижу ли тебя опять? Обниму ли когда тебя, мое украшение? Дано ли это будет остатку моей жизни? Ес­ли будет дано, все благодарение Богу! А если нет, то я умер уже большею своею частью. Но ты вспоминай своего Григория и не молчи о моих делах.

87. К нему же (60)

(Просит его употребить свое старание о взаимном соглашении и примирении Епископов на Соборе)

Любомудрствую в безмолвии; вот какую обиду сделали мне мои ненавистни­ки! О, если бы они обидели меня и другим чем подобным, чтобы мне признавать их еще больше своими благодетелями. Ибо много слу­чаев, в которых, по-видимому, обиженные по­лучают благодеяние, а получающие благодея­ние терпят обиду. Таково мое положение И ес­ли не смогу убедить в этом других, то хочу, чтобы за всех знал это ты, которому с удо­вольствием даю отчет в своих делах. Лучше же сказать, я уверен, что ты знаешь и уверишь незнающих. Но вас прошу употребить все тщание чтобы теперь, по крайней мере, если не преж­де, пришли в согласие и единство части все­ленной, ко вреду разделившейся, особенно, ес­ли узнаете, что раздор у них не за слово веры, а за частные мелочные притязания, как заме­тил я. И для вас не без награды останется ус­пех в этом; и мое удаление будет более бес­печально, если окажется, что не напрасно возлюбил оное, недобровольно сам себя вринул в море, как Иона, чтобы прекратилась бу­ря и безопасно спаслись пловцы. Если же они тем не менее обуреваются, то, по крайней ме­ре мое дело сделано.

88. К Тимофею (187)

(О себе говоря, что дело его уже кончено, просит Тимофея подвизаться за Троицу)

Всегда я— прекрасный ловец прекрасных людей (отважусь несколько сказать это); вот и твою скрывавшуюся ученость, которая в том и поставила любомудрие, чтобы оставаться в тайне, и открыл я своими наводящими на след рассуждениями и сделал известной для других; а если сказать по-нашему, тот свет, который стоял под спудом, поставив на подсвечнике, сделал общим для всех. Ибо не стану говорить о других твоих совершенствах: об учености, о благочестии, о кротости и умеренности нрава, что все иметь одному очень трудно. Но вот каков и настоящий твой поступок! И помнишь меня, и угощаешь письмами, и присовокупляешь похвалы, не с тем, чтобы похвалить (понимаю твое любомудрие), но чтобы сделать меня лучшим и двинуть вперед, пристыдив тем, что оказываюсь не таким, каким ты предполагаешь. Но мое дело кончено, уступил я зависти, в безмолвии любомудрствую о Боге, в одино­честве возношу молитвы, избавился от мирских волнений и мятежей. А ты мужайся, крепись и по мере сил подвизайся за Троицу, и будь кротким воителем, как, видел ты, поступал и я; ибо мне не желательно, чтобы обезьяны были в славе, а львы покоились. Молись и обо мне, который весьма изнемогает, чтобы сподобить­ся мирного исхода, ибо к этому уже клонюсь.

89. К Ираклиану (156)

(Просит Ираклиана писать к нему)

Ты всегда у меня в памяти, пре­красный Ираклиан, и сказывающий и выслуши­вающий какой-нибудь урок; в памяти у меня и град Константинов, ради тебя прекрасный, хо­тя для меня и кратковременный, потому что за­хотела так зависть. А если и Григорий у тебя в памяти, то это для обоих нас лучше. Покажи же это в своих письмах, какие будешь писать ко мне; это одно и возможно для нас.

90. К епископу Феодору (222)

(Изъявляет свое вынужденное обстоятельствами согласие принять на себя до времени правление в Назианзе)

Кто раба Своего Давида от пас­тырства возвел на царство, а твое благогове­ние из стада на пастырство; Кто по воле Своей устраивает дела наши и дела всех надеющих­ся на Него, Тот Сам и теперь наставит на мысль твое совершенство, узнать, каким бес­честием обесчестили меня государи еписко­пы, при подаче голосов согласившись на мое возведение, а потом отринув меня. Не буду винить твоего благоговения, потому что не­давно приступил ты к делам и не знаешь, как и естественно, большей части моей истории. Поэтому о сем достаточно. Не хочу долее беспокоить тебя, чтоб не показаться неснос­ным при самом начале дружбы. Но что мож­но, при помощи Божией, по твоему желанию, довожу до твоего сведения. Оставил я Назианзскую Церковь не по забвению о Боге, не из презрения к малому стаду, этого не до­пустила бы любомудренная душа моя; но, во-первых, сделал сие потому, что никаким оп­ределением не был удерживаем, во-вторых, потому что сокрушен был болезнью и думал о себе, что не достанет сил моих для понесе­ния таких забот. Поскольку и вы изъявляли свое неудовольствие, порицая мое удаление, и сам я не мог перенести упреков, какие де­лал мне всякий, время было тяжелое, угро­жало нам нашествием врагов к общему вреду всей Церкви, то наконец побежден я и со­знаю над собой победу, болезненную для те­ла, но не худую, может быть, для души. От­даю Церкви это смиренное тело, пока будет оно в силах, признавая для себя лучшим скорее потерпеть что-нибудь во плоти, нежели страдать духом и приводить в страдание многих, которые возымели обо мне худое мнение, потому что сами страждут. Итак, зная это, молись обо мне, согласись на мою мысль, а не хуже, может быть, сказать: укореняй в себе благоговение.

91. К Евлалию (73)

(О наложении на себя обета молчания в святую Четыредесятницу (382 г))

Твое любомудрие — пустыня и такой безмерный пост, а мое — молчание. Поделимся между собой дарованием. А когда придем в единство, воспоем вкупе Богу, пло­донося как разумное молчание, так и боговдохновенное слово.

92. К Келевсию Архонту (1)

(Пред этим назианзским начальником оправдывает себя в том, что принял его молча; и по сему случаю пересказывает басню о ласточках и лебедях)

Поскольку ты, добрый и вежли­вый, обвиняешь меня в молчании и неучтиво­сти, то изволь, сложу для тебя не совсем не­ складную басню. Не отучу ли ею и тебя от говорливости? Ласточки смеялись над лебедями за то, что они не хотят жить с людьми и показывать другим своего искусства в пении, но прово­дят жизнь на лугах и реках, любят уединение, и хотя изредка попевают, однако же, что ни поют, поют сами про себя, и как будто сты­дясь своего пения. «А мы, — говорили ласточ­ки, — любим города, людей, терема; болтаем с людьми, пересказываем им о себе то и дру­гое, что было в старину в Аттике, о Пандионе, об Афинах, о Тирее, о Фракии, об отъезде, свадьбе, поругании, урезании языка, письме­нах, а сверх всего об Итисе, и о том, как из лю­дей стали мы птицами». Лебеди, не любя гово­рить, долго не удостаивали их и слова, когда же соблаговолили дать ответ, сказали: «А мы рассуждаем, что иной придет для нас и в пус­тыню послушать пение, когда предоставляем крылья свои зефиру для сладких и благозвуч­ных вдохновений. Потому поем не много и не при многих. Но то и составляет у нас совер­шенство, что песни свои выводим мерно и не сливаем пения своего с каким-нибудь шумом. А вы в тягость тем людям, у кого поселитесь в доме; они отворачиваются, когда вы поете; да и справедливо поступают; когда не можете молчать, хотя отрезан у вас язык, но сами, жа­луясь на свое безголосье и на такую потерю, говорливее всякой другой речистой и певчей птицы». Пойми, что говорю, говорит Пиндар, и если найдешь, что мое безголосье лучше твоего красноречия, то перестань осыпать упреками мою молчаливость. Или скажу тебе посло­вицу настолько же справедливую, насколько и краткую: лебеди запоют тогда, когда замолчат галки.

93. К нему же (74)

(Обличает его в нарушении поста дозволением неприличных зрелищ)

Я принял тебя молча, чтобы ты разумел и слово молчания, которое говорит посредством пера. Буду же говорить, что при­лично дружбе и настоящим обстоятельствам. Ты судия, а нарушаешь закон, не сохраняя по­ста. И как будешь охранять человеческие за­коны, пренебрегая законом Божиим? Очисти свое судилище, чтоб не случилось одного из двух, то есть тебе или действительно не стать худым, или не заставить думать о себе худо. Предлагать срамные зрелища — значит себя самого выставлять на позор. Главное правило: знай, судия, что сам будешь судим; и меньше согрешишь. Ничего не могу предложить тебе лучше этого.

94. К нему же (75)

(Выговаривает за перетолкование слов Апостола Павла об ядущих и не ядущих)

Не суди меня, соблюдающего молчание, как и я не сужу тебя, говоряще­го о том, что Павел законоположил о пище (см.: Рим. 14, 3). Если же судишь, то бойся, чтоб язык мой в первый раз не подвигся против те­бя, если не найдет тебя достойным молчания.

95. К Клидонию (96)

(Объясняет цель возложенного им на себя молчания)

Спрашиваешь, чего требует мое мол­чание? Требует меры в слове и в молчании, по­тому что превозмогший в целом удобно пре­возможет и в части; а сверх того укротит и раздражительность, которая не высказывает себя, но сама в себе поглощается.

96. К нему же (98)

(Показывает выгоды для себя от молчания)

Умолкну словом, учась говорить нужное и буду упражняться в преодолении страстей. Если кто принимает это, прекрасно; а если нет, то молчание и тем для меня выгод­но, что не отвечаю другим.

97. К нему же (97)

(Дозволяет прийти к нему во время молчания)

Не препятствую свиданию. Хотя язык и молчит, но уши готовы с приятностью слушать, потому что слышать, что надобно, так же дорого, как и говорить нужное.

98. К Палладию (230)

(О своем обете молчания)

Со Христом умертвил я язык, когда постился, и разрешил вместе с Воскресшим. Такова тайна моего молчания, чтобы как при­носил в жертву сокровенный ум, так принес­ти и очищенное слово.

99. К нему же (231)

(О том же)

Новый способ наставления! Поскольку говоря не удерживал я языка, то молчанием научил его молчанию, подобным наставляя в подобном. Таков и Христов закон! Поскольку Христос, изрекая нам закон, не очи­стил нас, то человеческому закону подчиняет человека. Сын Евфимий еще не прибыл к Ве­ликой седмице, но надеется, и думаю, что не будет стоить многих трудов, когда явится.

100. К Епифанию (104)

(Укоряет за непочтительное принятие его советов)

От одного закона переношу дело к другому закону: от закона, повелевающего учить детей, к закону, повелевающему почи­тать отца. Теперь веду тебя к совершеннейше­му, прими письмо, как руку дружбы. А если станешь нападать и вздумаешь повторять это часто, то и старика сделаешь воителем, не ус­тупающим в храбрости Нестору.

101. К Евлалию (101)

(Об окончании своего обета молчания)

«Время всякой вещи», — говорит Екклесиаст (Еккл. 3,1). Поэтому полагал я хра­нение устам моим, когда было время; и «се устном моим не возбраню» (Пс. 39, 10), когда 2 и сему настало время. «Молчал Я, -говорит Пи­сание, терпел, удерживался» (Ис. 42,14). Молчал я сам для себя, а говорить буду другим; если же и они скажут, что надобно, — все благо­дарение Богу! А если нет, заградим уши.

102. К нему же (100)

(По отъезде из Ламиса, где исполнен обет молчания, желает беседовать с Евлалием через письма)

Странное что-то случилось со мной: молчав в твоем присутствии, желаю говорить с отсутствующим, чтобы и тебе передать слово, и от тебя воспользоваться словом. Ибо прекрасно как начало всего иного, так и слова посвящать сперва Слову, а потом боящимся Господа.

103. К нему же (99)

(Обещает опять быть в Ламисе)

И местом молчания, и училищем любомудрия был для меня Ламис; как смотрел я на него во время молчания, так желаю ви­деть, начав говорить, чтобы и желание бра­тии исполнить, и наказать за привязчивость вас, худые толкователи моих слов. Ибо приду к вам сам, который говорю, приду не иносказательный, не гадаемый, но чисто понимае­мый.

104. К нему же (232)

(О деве Алипиане, которая при допросе показала св. Григорию и горячность и старческую рассудительность в своем желании хранить девство)

Всего сильнее истина, как думает Ездра (см.: 2 Езд. 3,12) и как думаю я. Ибо дева Алипиана, когда со всею строгостью потребовали мы у нее слова о собственном ее образе мыслей, как приказал ты, осмелилась сказать чистую истину, признаваясь в намерении хра­нить девственность и держась этого намерения горячее, правда, чем мы ожидали, однако же, большею твердостью, нежели горячностью, даже скажу: не с девической горячностью, но со старческой рассудительностью И строгость моего допроса, по своему последствию, ока­залась полезной, потому что она лучше всего обнаружила твердость расположения. Узнав об этом, помолись о сей деве, и воспринятое ею начало спасения возделай во славу Божию и к славе как моей, так и всего чина благого­веющих.

105. К Елладию, епископу Кесарийскому (53)

(Благодарит за письма и за посланные символы праздника, также просит молитв его о себе)

Рад ли я твоему письму? Как бы­ло не обрадоваться, когда помнишь ты и об умерших? А еще большая благодарность за приложенные символы праздника. Но к тому, что даешь, присовокупи и то, о чем просишь. Помолись же обо мне, чтобы если это полез­но, опять получить мне напоминание и само­му вспомнить праздник, а если не полезно, переселиться туда и встретить, или увидеть, истинный праздник там, где «веселящихся всех жилище» (Пс. 86, 7), потому что превратностями этой жизни я уже пресыщен.

106. К нему же (54)

(Благодарит за поздравление с праздником Пасхи, и просит дать епископа Назианзской Церкви)

Научившись видеть ожидаемое издали (воспользуюсь твоим началом), мы увеселяемся уже и настоящим. Ибо святой день Пасхи, который мы встретили, насколь­ко знаю, есть тайноводство к тамошним бла­гам, как один из преходящих праздников. И ты хорошо сделал, что напомнил мне об этом и своею посылкой, и своим письмом. А я пережил уже многие Пасхи, и это одно из приобретений долговременной моей жизни. Но теперь, уйдя из этого Египта, из этой многотрудной и призрачной жизни, и освободившись от глины и кирпичей, к которым мы привязаны, чаще желаю переселиться в землю обетования. Помолись, чтобы мне сподобиться сего, если заботишься о том, чтоб оказать мне наибольшее благодеяние. А тебе при долголетней жизни да дарует Господь многократно празд­новать со всею Церковью. Если же дадите вы мне спокойно окончить старость, дав этой Церкви епископа, кого «укажет Дух Святой, то сделаете дело доброе и, скажу так, достойны будете отеческих благословений.

107. К Прокопию (55)

(На приглашение императора Феодосия, сделанное через Прокопия, присутствовать на Соборе в Константинополе, дает решительный отказ)

Если нужно писать правду, то моя мысль — уклоняться от всякого собрания епи­скопов, потому что не видал еще я ни одного собрания, которое бы имело во всех отноше­ниях полезный конец и более избавляло от зол, нежели увеличивало их. Любовь к спорам и любоначалие (не сочти меня невежливым, что пишу так) выше всякого описания, и кто судит чужой порок, скорее сам подпадет под обвинение, нежели положит конец пороку. Поэтому замкнулся я сам в себе и безмолвие признал единственной безопасностью для ду­ши. А теперь побуждает меня к такому реше­нию и болезнь, от которой я всегда почти при последнем издыхании и ни на что не могу упо­требить себя. Поэтому да извинит меня твой высокий ум, а через тебя да убедится и благо­честивейший царь в том, чтобы не осуждать моей лености, но извинит немощь, по которой и дозволил он мне удалиться, чего просил я себе как благодеяния.

108. К нему же (56)

(На вопрос о своем положении отвечает словами афинских послов, возвратившихся из Лакедемона)

Спрашиваешь, каковы дела мои? От­вечу тебе, рассказав одну историю. Говорят, что афиняне, когда притесняли их тираны, отправили посольство к лакедемонянам, а це­лью посольства было возбудить там к себе некоторое человеколюбие. Потом, когда послы возвратились и некто спросил: каковы к нам лакедемоняне? Они отвечали: как к рабам — милостивы, а как перед свободными — весь­ма надменны. Это и я должен написать. Со мной обходятся человеколюбивее, нежели как с людьми отверженными, но презрительнее, не­жели как с людьми готовящимися предстать перед Богом. Болезнь еще мучает меня, а дру­зья не перестают мне делать зло и сколько можно вредить. Но молись, чтобы Бог был ко мне милостив и дал одно из двух: или вовсе из­бежать бедствий, или переносить их терпели­во. И это уже довольно уменьшает несчастье.

109. К нему же (157)

(Просит покровительства Анфиму, который расстроил свое здоровье, участвовав в одном знаменитом военном деле)

Приветствую издали тебя, который заменяет мне всех и выше для меня всех. И лично удостаивал ты меня великого своего благоволения и заочно, как знаю, удостаиваешь того же. А за великое да будет воздана ве­ликая награда и подателю этого письма, сыну моему Анфиму. Какая же это награда? Пользоваться твоим покровительством во всем, что ему нужно. Просьбе моей придают особенную силу как самый этот человек, участвовавший в знаменитом военном деле и, может быть, известный людям важным, так и бедствие, расстроившее его телесный состав, которое ясно говорит само о себе, и что было бы тяжко для всякого, то, естественно, тягостнее для него, потерпевшего это не по заслугам своим. При­совокупленное же к этому и мое прошение, как уверен я, еще более поможет успеху в том, чего домогаемся.

110. К Олимпию (76)

(Приветствует его со вступлением в управление второю Каппадокиею и просит написать в Константинополь о действительности его болезни)

Это для меня тягостнее болезни: мне не верят, будто я болен, но предписывают такое дальнее путешествие и принуждают вринуться в середину мятежей, от которых люблю уда­ляться, едва не принося за сие благодарения и телесному расстройству. Ибо беззаботное безмолвие предпочтительнее знаменитости лю­дей должностных. О сем писал я и прежде к досточудному Икарию, получив то же при­казание. А теперь написать за меня да собла­говолит и твое великодушие, потому что имею в тебе достоверного свидетеля моей болез­ни. Тебя же удостоверяет в ней самая потеря, которую несу теперь, будучи не в состоянии прийти и насладиться лицезрением такого на­чальника, столь удивительного своими доброде­телями, что и самое вступление твое в началь­ствование достойнее славы, какую приобретают другие во все время своего служения.

111. К нему же (174)

(Поручает его человеколюбию вдовуФилумену)

Другие милости, каких ты удостаи­вал, сколько знаю, получал я от твоего снис­хождения; да вознаградит тебя Бог Своими благами, а в числе сих благ и та, чтобы началь­ствование твое совершилось с похвалами и славой для тебя. Но милость, о которой про­шу теперь, такова, что (если не высокомерно будет сказано сие) намерен более оказать ее тебе, нежели получить от тебя. Представляю к тебе от себя несчастную Филумену, чтобы припала она к твоему правосудию и при твоем посредстве осушила слезы, которыми сокру­шает мою душу. Какие и от кого терпит она обиды, объяснит сама, потому что для меня небезопасно обвинять кого бы то ни было. Са­мому же мне необходимо сказать одно то, что вдовство и сиротство имеют право на помощь как вообще всякого благоразумного человека, так, особенно, имеющего у себя жену и де­тей — этот великий залог милосердия; потому что изрекаем суд людям, будучи и сами таки­ми же людьми. Извини меня, что прошу о сем письмом; болезнь лишает меня возможности видеть пра­вителя, столь благосклонного и удивительного по своим доблестям, что и начало твоего правления достойнее, нежели у иных слава, приобретенная к концу правления.

112. К нему же (77)

(Просит принять свои меры против Аполлинаристов, которые поставили в Назианзе своего епископа, когда св. Григорий лечился на ксанксаридских теплых водах)

И седина иному учится, и старость не всегда, видно, достоверное свидетельство благоразумия. Особенно зная мысли и нечес­тие всех аполлинаристов и видя их несносное высокоумие, думал я, что своим великодушием сделаю их кроткими и смягчу понемногу, что, по-видимому, и обещали они моим надеждам. Но незаметным образом, как оказалось, сделал я их еще худшими и неблаговременным любомудрием нанес вред Церкви, ибо кротость не приводит в стыд людей негодных. И теперь, если б самому мне лично было можно дока­зать это, будь уверен, что, и сверх сил подняв­шись, не поленился бы я припасть к твоей че­стности. Но поскольку болезнь завела меня да­леко, и по совету врачей стало нужно восполь­зоваться ксанксаридскими теплыми водами, то заменяю себя письмом. Эти злые и во зле погибшие люди, сверх всего прочего, признав или (не могу сказать этого в точности) употре­бив в дело проезжавших епископов, которые низложены на Вселенском Восточном и Запад­ном Соборе, и воспротивясь всем царским по­становлениям и вашим приказам, возложили имя епископа на одного человека между ни­ми, нечестивого и подозрительного, ничем, как думаю, столько не обнадеживаемые, сколько (надобно сказать это) моею неподвижностью. Если это сносно, да перенесет твоя твердость, перенесу и я, как и переносил неод­нократно. А если тяжело и нестерпимо для са­мих благочестивейших царей, соблаговоли на­казать их за то, что ими сделано, хотя и не так строго, как заслуживало бы их высокоумие.

113. К нему же (176 и 211)

(О разводе с мужем дочери Вириана)

Не везде похвальна поспеш­ность. Потому и медлил я доселе с ответом о дочери почтеннейшего Вириана, предостав­ляя и времени сколько-нибудь поправить иное, а одновременно и потому, что разведание дела поручил ты мне, о котором знаешь, Как я не скор и осмотрителен в подобных случаях, догадываясь, что и доброта твоя не одобряет этого развода. Поэтому удерживал­ся я доселе, и думаю, не без основания. Поскольку же обстоятельства дошли до крайности и необходимо сделать известным то, что выяснилось при исследовании и что мной дознано, то извещаю, что дочь, по-види­мому, колеблется между той и другой сторо­ной, делится между уважением к родителям и привычкой к мужу, на словах заодно с ро­дителями, а сердцем, не знаю, едва ли не на стороне мужа, как показывают это слезы Ты, конечно, поступишь, как рассудится твоему правосудию, и как угодно будет Богу, Кото­рый тобой во всем управляет. Я, со своей стороны, с большим удо­вольствием дал бы совет сыну Вириану оста­вить без внимания многое, только бы не был утвержден развод, который совершенно про­тивен нашим законам, хотя римские законы и определяют иначе. Ибо необходимо соблю­сти справедливость, которую и на словах, и на деле желаю тебе всегда сохранять.

114. К Вириану (181)

(О том же)

Исполнители казни не злое делают дело, потому что служат законам; небеззаконен и меч, которым казним злых. Но, впрочем, не хвалят исполнителя казни и не без удо­вольствия встречают убийственный меч. Так и я не хочу сделаться ненавистным, своею рукой и своим словом утвердив развод, потому что лучше быть посредником соединения и дружбы, нежели раздора и разрыва житейских уз. Эту же, кажется мне, имея мысль, и достой­ный удивления градоправитель поручил мне сделать допрос твоей дочери, потому что не­способен я к расторжению брака приступить по всей строгости и без сердечного участия; и конечно, не как следователя, но как епис­копа, назначил он меня на это и сделал по­средником в том, что произошло между вами. Поэтому прошу предоставить дело мне, слу­жителю вашей воли, и хотя рад я, что имею подобное поручение, однако же, если пору­чите мне что худшее и более неприятное, чего я никогда не касался и теперь не коснусь, но ищите кого-нибудь другого, более к сему спо­собного. А у меня (хотя знаю, что вы по всему для меня весьма дороги) нет смелости, в угож­дение вашей дружбе, оскорбить Бога, Кото­рому даю отчет во всяком движении и по­мышлении. Дочери же твоей (сказать правду) поверю тогда, когда, перестав стыдиться вас, в состоянии она будет говорить правду, потому что теперь она в жалком положении, и вам уделяет слова, а мужу — слезы.