Глава I. Все богословие господствующей церкви, его систе­ма, направление и дух проникнуты началами латин­ства

ЛАТИНСКИЕ И ПРОТЕСТАНТСКИЕ НАЧАЛА

Все богословие господствующей церкви, его систе­ма, направление и дух проникнуты началами латин­ства, протестантизма и даже атеизма. Мы не будем рассматривать его с нашей точки зрения. Приведем отзывы о нем самих богословов и писателей новообрядческой церкви. Они лучше нас знают цену своему богословию, и их оценка в данном случае авторитет­нее суждений посторонних лиц.

“Нашу богословскую мысль, — говорит академи­ческий журнал “Церковный Вестник”, — давно обви­няют в том, что она, как маятник, качается между ка­толичеством и протестантством в тщетных поисках золотой середины. И в ней действительно заметно это качание; но следует отметить, что в последние пятьдесят лет католические тенденции стали заметно преобладать, — а старинная католическая закваска духовной школы только еще более способствовала этому. В настоящее время у нас есть богословы, даже из носящих иерархический сан, которые по зак­васке и складу воззрений весьма близки к самым правоверным слугам папы. В последние десятиле­тия в церковно-административной и школьной жиз­ни католическая закваска сказалась в своих наибо­лее неприглядных чертах: в том влиянии на церков­ную жизнь религиозного нигилизма, который так правдиво описал в своей поэме “Великий инквизи­тор” Достоевский”.

Не в последние только десятилетия богословие гос­подствующей церкви объеретичилось латинством. Более 200 лет оно лишено чистоты православия. Вер­нее же говоря, оно никогда не было православным. Нельзя же наше древнерусское богословие, содержимое только в нашей св. Церкви, считать принадле­жащим и новой, созданной Никоном и Петром цер­кви, порвавшей и внутреннюю духовную, и истори­ческую связь с древнерусским благочестием и все­ленским православием.

“Мы забыли, — откровенно сознается один из вид­нейших архипастырей господствующей церкви, архи­епископ харьковский Амвросий, — что нам надо быть народом не только христианским, но и православным. Превращение народа христианского в языческий не оправдает пред историей человечества никакое челове­ческое мудрование; а утрата воззрений православ­ных есть утрата воззрений истинно христианс­ких. Предки наши допетровского времени спасли нас от покушений римского папы на порабощения нас католичеству, но после Петра мы не умели ох­ранить себя от протестантства, которое в мир христианский растворило двери необузданной свободе разума, а с нею вместе и языческим воззрениям и нра­вам”. Архиепископ Амвросий провел здесь яркое от­личие нового православия от старого. Следовало бы ему выразиться еще прямее. Предки теперешних “бо­гословов” и “православных” утеряли чистоту веры ра­нее Петровского периода. Еще во времена никоновских реформ они уже перестали быть православными и в значительной степени тогда же успели облатиниться. Предки же наши, т.е. старообрядческие предки, ни разу не свернули с истинного церковного пути и в непри­косновенной чистоте передали нам ничем не повреж­денное благочестие. “Церкви господствующей, — гово­рится в книге епископа Евдокима “На заре церковной жизни”, — предстоит огромная тяжелая работа, хотя бы, например, в деле освобождения нашей богословской мысли от наложенных на нее пут. Да и это ли одно? Ведь все наше богословие столетиями было в плену у латинства. Сколько потребуется работы, сколько усилий для того, чтобы освободить наше богословие от римских объятий. Этот плен, эти объятия не луч­ше, если не хуже, плена мирского”.

Даже редактор “Миссионерского Обозрения”, чинов­ник особых поручений при обер-прокуроре правитель­ствующего синода г. Скворцов, нынешний вдохнови­тель миссионеров, сознается, что богословие господству­ющей церкви действительно нуждается в очистке от латинской закваски. “Болезненность в организме, недуг действительно есть, — говорит Скворцов. — Этого я не отрицаю. Для излечения этой болезни необходима со­вместная работа духовенства и мирян. Мы, например, миряне, не живем приходскою жизнью; богословие наше проникнуто западными началами. Многие стороны жизни чужды христианства”.

Двести лет — ведь это же время нескольких поко­лений! Можно было бы за этот длинный период не один раз очиститься от “всякой скверны и порока”. Однако мы не видим ни одной попытки со стороны синодальной иерархии освободиться от “плена ерети­ческого”. Напротив, чем дальше уходили от нас про­житые “времена и лета”, тем заметнее и ярче окра­шивалось господствующее “православие” в цвет ла­тинства, протестантства и просто язычества. Богослов­ская школа синодальной церкви, характеризует ее из­вестный славянофил Ю.Ф. Самарин, “сдвинулась с твердого материка Церкви и перешла на ту зыбкую изрытую, подкопанную почву, на которую заманили ее западные богословы. Зайдя туда, она подверглась пе­рекрестному огню и почти вынуждена была для своей обороны от нападений, направленных на нее с двух противоположных сторон, схватиться за готовое оружие, издавна приспособленное к делу западными веро­исповеданиями для их домашней, междоусобной вой­ны. И вот с каждым шагом, запутываясь более и бо­лее в латино-протестантских антиномиях, пра­вославная школа наконец сама раздвоилась. В ней образовались две школы, школа исключительно анти- латинская и школа исключительно анти -протестантс­кая; православной школы как будто не стало”. “Ошибка, — продолжает Самарин, — сделанная в са­мом начале, при переходе на чужую почву, отозвалась тремя неизбежными результатами. Во-первых, школа антилатинская приняла на себя закваску протестантс­кую, а школа антипротестантская — закваску латинс­кую; во-вторых, как следствие этого, каждый успех од­ной школы в борьбе с ее противниками постоянно об­ращался в ущерб другой школе, давая против нее ору­жие тому противнику, с которым она имела дело; в-третьих, и это важнее всего: западный рациона­лизм просочился в православную школу и остался в ней в виде научной оправы к догматам веры в форме доказательств, толкований и выводов”.

В “Миссионерском Обозрении” за 1910 год напеча­тан “Дневник” известного профессора-протоиерея П. Светлова. Будучи еще студентом в академии, Светлов записывал в свой “Дневник” впечатления, выне­сенные им от слушания академических лекций. “Ха­рактеристичны нынешние две лекции В-ва по св. Пи­санию об историческом происхождении Пятикнижия, — читаем в “Дневнике” Светлова. — Было, говорит, в древнеиудейской церкви и во всей христианской вплоть до XVII в. убеждение, что Пятикнижие напи­сано Моисеем, за исключением последних стихов кни­ги Второзакония, где говорится о смерти его, написан­ной, по мнению Церкви, Исусом Навином, но с XVII в. на Западе появились мнения, по которым автором Пятикнижия признавался не Моисей, а позднейший кто-нибудь. Приводились за сим до двадцати самых разнообразных и нелепых мнений; тут выступают на сцену Ричарды, Симоны, Мазиусы, де Ветте, Фаберы, Кнобели, Фогели, Дробели и проч. и проч. И пошло, и пошло! Натурально, критика. Думаете, что собствен­ная? Нет, опять западная (плюют на тех, кто нам не нужны, и пресмыкаются перед теми, кто нам нужны). Сим дело и закончилось... Да... Было, говорит, убежде­ние... А разве его сейчас нет? Разве сейчас нет право­славной церкви? Вот о ней-то он и позабыл... Может, оно на бумаге-то не выходит, что он позабыл, но если бы вы посмотрели на него в то время, когда он гово­рил, то непременно поняли бы, что позабыл. Я так ду­маю решительно, что он совсем не думает о Церкви. Это человек без почвы; как во сне, он чувствует, что ему нужно защищать что-то, и защищает, и все это на отвлеченной почве. А уж эта отрицательная критика — как ей рады наши богословы! Ведь тут можно не­мецкими книжками позаимствоваться... То ли дело! Не знаю вот только, как выразиться, но чувствую правду: В-в — протестантский богослов по духу. Там тоже истины религиозные защищаются индивидуаль­ными умами, но не всецерковным разумением. И к нам эта манера, выходит, прилипла”.

Другой академический лектор, по сведениям протоие­рея Светлова, проводит в своих лекциях совсем анти­христианские взгляды. Третий отвергает величайшие христианские праздники. Четвертый, пятый... Все в чем-либо еретичествуют, заблуждаются и в своих непра­вославных верованиях и понятиях воспитывают и сво­их слушателей-студентов, этих будущих пастырей синодальной церкви. Вообще же “православные богословы, — заключает о них профессор-протоиерей Светлов, соб­ственными наблюдениями, умом и сердцем понявший их, — раболепствуют перед немцами, переделывают, кра­дут или же прямо берут целиком их работу, получая за это докторские и магистерские дипломы (“Толковое Евангелие” еп. Михаила сдуто с одного французского сочинения с небольшими изменениями, что доказал наш П.И. Горский). А тоже ершится перед западными: протестанты-де, католики! Западные богословы с полным правом могли бы нас назвать воришками — мелкими и крупными, смотря по чину”. Неудивительно, что все бо­гословские книги господствующей церкви переполнены латинскими и протестантскими заблуждениями. В ака­демиях нет ни догматического, ни нравственного едине­ния с древней православной Церковью. “Вряд ли кто-нибудь будет спорить, — говорит В. Свенцицкий, — что духовная школа создает самый отталкивающий вид ате­изма, и это вполне понятно. Богословское преподавание может быть жизненным только при том условии, если за ним будет стоять подлинно религиозная душа того, кто преподает. Здесь более, чем где-нибудь, не должно быть никакой лжи, ни малейшего фарисейства. Если вас будет убеждать атеист бросить всякую мысль о Боге, он, может быть, поколеблет вашу веру. Но если атеист без­душно, как подневольный раб, будет призывать вас к ре­лигиозной жизни, он оттолкнет вас от Бога вдвойне. Вот почему профессиональные школы, где в преподаватели, в громадном большинстве случаев, идут не по призванию, где часто совершенно неверующие люди учат быть веру­ющими, потому что это входит в “программу”, — эти ду­ховные школы действительно способны отравлять душу”.

Профессор петербургской духовной академии Н.К. Никольский в чувстве негодования решительно заявлял: “Нас (т.е. профессоров) пытались заставить говорить не то (в области науки), что, по нашему мне­нию, отвечает истине или историческому факту и со­ставляет наше убеждение, а то, что узкому и даже не­вежественному сознанию могло казаться целесообраз­ным для преходящей минуты, но что, конечно, только роняло достоинство церковного авторитета. Если мы позволим себе иметь религиозные представления, не­сколько отличные от учебников митрополитов Фила­рета и Макария, то мы становимся (даже в своих соб­ственных глазах) вольтерьянцами, еретиками, протес­тантами, нигилистами. Мечтания многих наших иерархов, по-видимому, клонятся к тому, что все, даже достигшие возраста мужа совершенства, превратились снова в младенцев”.

Судя по приведенным отзывам профессора Ни­кольского и протоиерея Светлова, в духовных акаде­миях синодальной церкви существует два типа пре­подавателей. Одни из них — это рабы латинского и протестантского богословия. Другие — это те препо­даватели, которые ставят науку выше веры. По убеж­дению своему они совершенно отрицают истины хри­стианства, но по службе они должны преподавать их своим слушателям. Что же можно вынести из такой школы? Самый отталкивающий атеизм, — верно отве­чает на этот вопрос г. Свенцицкий.

Бесспорно и единогласно установлено, что богословие господствующей церкви и по духу своему, и по общему направлению, и по отдельным пунктам — не право­славно и даже атеистично. Проф. А.П. Лопухин гово­рит: “Коль скоро нам... приходится определить, в ка­кое отношение мы должны стать к римскому католи­цизму и протестантизму, то наша мысль начинает ко­лебаться и история развития нашей богословской мыс­ли показывает, что мы не выработали в этом отношении самобытности и независимости, которая теорети­чески считается присущей православию. Известно, что в нашей богословской мысли постоянно проходят два течения, которые из русла православия заходят иногда даже в пределы инославного миросозерцания, и при­том одно окрашивается протестантизмом, другое — римским католицизмом. Явление это не новое. Оно за­метно выразилось еще в то время, когда великий царь-преобразователь впервые сблизил нас в общественном и политическом отношении с Западом. Два его вели­ких сподвижника, Феофан Прокопович и Стефан Явор­ский, выступили представителями этих двух направле­ний, и с того времени эта раздвоенность постоянно да­вала о себе знать прежде всего в области богословской мысли, конечно, но она в то же время сказывалась и во всей нашей общественной жизни и мысли”.

Еще задолго до времен Феофана Прокоповича и Сте­фана Яворского под латинское влияние подпала запад­но-русская церковь. Предки наши, восставшие против никоновских реформ, совершенно основательно изобли­чали в латинской заразе тогдашних киевлян и греков, принявшихся насаждать в России “новую незнаемую веру”. “Западная церковь, — говорит И. Чистович, — “находясь в постоянном соприкосновении с латин­ством и подчиняясь обаятельному и неотразимому влиянию его как господствующего вероисповедания приняла некоторые воззрения, обряды и обычаи латин­ской церкви. Латиняне и униаты, постоянно укоряя православных схизмою, обвиняли их именно в протес­тантстве. Желая снять с себя это пятно и уничтожить повод к подозрениям и обвинениям, православные как бы прилаживались к латинянам, сближались с ними и незаметно подчинялись их влиянию ”.