Хорошие и плохие традиции

Я не хочу, чтобы мои слова неправильно истолковали, словно я требую отменить церковные гимны и уничтожить органы. Забывая наше наследство, мы теряем сокровище. Редкая неделя проходит без того, чтобы я не поймал себя на том, что пою величественный гимн «Бог наш — могучая крепость». Когда я пою, я почти слышу звучание прочно сработанной немецкой лютни, звук которой отражается от стен замка, когда Лютер, сидя с друзьями за столом, радостно играет и поет хвалу Богу. На короткое время я встаю на его место: осужденный папой, отлученный от церкви, живущий в изгнании, — однако поистине свободный благодаря своему открытию, оправданию верой. Мы не смеем забывать наше наследие, и музыка Лютера помогает нам помнить о нем. Тем не менее, если я думаю, что этот гимн подействует на среднего американца так же, как он действует на меня, мне надо получше понять мою культуру. Даже в церкви гимн часто нуждается в объяснении, чтобы его воздействие было глубоким. Для язычника, который не отличит Мартина Лютера от Мартина Лютера Кинга, слова о «несокрушимом оплоте» могут почти или совсем ничего не значить. Вряд ли он будет петь это, моясь под душем.

Конечно же, в самой традиции нет ничего плохого. Традиции хороши, если они сохранили значение в рамках конкретной культуры. Но не будем забывать семи последних (и решающих для ее дальнейшей судьбы) слов церкви: «Никогда раньше мы не поступали таким образом». Гордон Л. Боррор и Рональд Б. Аллен пишут: «История учит тому, что церковное тело, которое канонизирует музыкальную форму и стиль, начинает немедленно превращаться в окаменелость». Методы, успешно действовавшие в прошлом, часто становятся неэффективными, однако мы продолжаем использовать их, потому что это кажется нам безопасным, надежным и удобным или просто потому, что мы никогда не изменяем своим привычкам, а к новомодным методам относимся с подозрением. Дж. Дэвид Стоун делится своим забавным опытом, который очень хорошо иллюстрирует упрямство утративших значение традиций: «В одной старой методистской церкви, которую я посещал, во время богослужения всегда читали апостольский Символ Веры. Однако, когда община вставала, чтобы его произнести, все поворачивались лицом к задней части церкви. Когда же чтение заканчивалось, все опять поворачивались и садились.

«Странная и непонятная традиция», — подумал я; однако, после некоторой проверки, обнаружил, что в начале столетия, когда в этой церкви еще не было книг, текст апостольского Символа Веры вывешивали на балконе верхней галереи; верующим приходилось оборачиваться, чтобы его прочесть. Когда балкона не стало (а вместе с ним и текста), обычай слишком прочно укоренился, чтобы его изменить». Гимн «Вперед, христианские воины», возможно, звучал как боевой клич в ту эпоху, для которой был написан. Именно светское общество связало ритм марша с героическим порывом, церковь это использовала, но стили изменились, и изменились связанные с ними ассоциации. Песня, призывавшая прежние поколения взяться за оружие, у современной молодежи вызывает зевоту. Как бы убедительно и громко ни звучал в наших сердцах голос традиции, утверждая, что вот это и есть самая подходящая, самая действенная музыка, неверующих людей, принадлежащих к западной культуре конца двадцатого столетия, не заставишь почувствовать органичность музыкальных стилей девятнадцатого или начала двадцатого столетия.