Основы психолингвистики 5 страница

Говоря о разных видах речевых сообщений, мы не можем не остановиться на тексте, совмещенном с изображением - иллюстрированным тексте. Соотношение объема изображения и объема текста здесь может быть любым; детские книжки, как известно, могут состоять, главным образом, из картинок и небольших текстов к ним. А во множестве книг иллюстраций может быть <от нуля> до совсем небольшого числа.

Отметим, что понятие <книжного оформления> включает не только собственно общепонятные изображения (портреты персо-59

нажей, жанровые или батальные сцены, пейзажи, натюрморты к пр.), но и виньетки, орнаменты, специально '-с ''данные шрифты цветные обложки и пр. Все эти средства визуального воздействия на читателя-зрителя имеют своей задачей каким-либо способом привлечь его внимание, выделять дант-ю книгу среди других, способствовать созданию соответствующего (содержанию) настроя.

Не только художественная литература иллюстрируется; но и тексты специальные, научно-технические, медицинские, социально-экономические и др. снабжаются соответствующими схемами, диаграммами, чертежами, таблицами, фотографиями и рисунками, выполняющими важнейшие две функции - дополнительной информации и - это касается, главным образом, художественной иллюстрации, но не исключительно ее - эстетического воздействия. Это легко понять, если вспомнить, что в сфере книжкой иллюстрации работали и работают известные художники-станковисты и графики, и что нормальная реклама какой-либо промышленной продукции должна показать ее дизайн.

Изучение иллюстрированного текста приводит к особой типологической классификации иллюстраций относительно данного текста. Во-первых, иллюстрация может играть доминирующую роль, отводя тексту второстепенную роль. Это относится не только к книжкам для малышей, не умеющих читать, но и к фотоальбомам, представляющим городские ансамбли, журналам мод, изданиям по изобразительному искусству. Здесь снова и снова приходится напоминать, что даже самый развитый национальный язык не располагает достаточно точными и экономными средствами описания всего существующего <на словах>. Пословица <лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать>, может быть с успехом дополнена <...или прочитать>: в этой пословице сконцентрирован вековой опыт восприятия и понимания. Даже мастерское и подробнейшее описание, данное В. Гюго в его <Соборе Парижской богоматери>, не может затмить впечатления непосредственного восприятия собора или даже его фотографии; можно экспериментально установить это. сравнив любое словесное описание одной из фигур (<химер>) на его фасадах с фотографией любой из них из архитектурного справочника. Следовательно, например, специалистам по рекламе необходимо уяснить себе суть изложенного тезиса и отводить изображению рекламируемо-60

го объекта соответствующее место, находить наиболее выгодный ракурс, подчеркивая с его помощьк необходимые детали и новшества. Так и поступают, конечно, наиболее опытные специалисты уже давно.

Во-вторых, иллюстрация может и без сознательных намерений художника стать <ведущим фактором> в формировании образа, например, героев повествования или даже целой сюжетной цепи книги. К примеру, иллюстрации к Библии и к <Гарганпоа и Пантагрюэлю> (художник Ж. Доре), к сервантесовскому <Дон Кихоту> и пр. и пр. повлияли радикально на формирование образов и даже на создание подражательных копий - живописных и скульптурных - выполненных многими художниками во многих странах. Отмечено, что выход в свет современных изданий с новыми иллюстрациями на ту же тематику вызвал явный <эффект отторжения>. Здесь дело уже не столько в количественном доминировании, но, главным образом, в том, что указанные образы были сформированы как первичные, ставите привычными.

В-третьих, иллюстрация может быть и <проходной>, <необязательной>, малоинформативной и недостаточно индивидуализированной, наконец, просто <вялой>, а потому в целом - неудачной. Таким образом, в нашей классификации по результату воздействия мы находим три группы. Можно добавить, что сходные результаты достигаются не только в книжной иллюстрации, но и в сценическом искусстве, в искусстве кино и ТВ. Уместно, говоря об иллюстрации в сочетании с текстом, затронуть типологию формы подачи комбинации текста с изображением, что мы отчасти и сделали уже: звуковое кино (против которого безуспешно выступал великий Чарли Чаплин, отстаивая права <Великого немого>) - это сочетание текста речи с динамической <иллюстрацией>, призванной играть ведущую роль в киноформе, в <кинотексте>. Ясно, что звуковая речь существенно отличается от зрительно воспринимаемого текста. Последний, понятно, не дает нам представлений о тембре и интонации речи героя (мы это <домысливаем> сами), о его внешности (в подробностях и своеобразии, которой нет в <словах>), о его мимике и жестике. Практически то же, но с еще большим эффектом <живого восприятия> мы должны признать и за искусством театра. Вполне ясно преимущество такого визуального и акустического воздействия перед возможностями чисто вербальных средств радиотекста. Интересно проследить, как совершенствовались на протяжении истории культуры коммуникативные возможности человека: невер-бально-фонационная сигнально-знаковая деятельность первобытного человека плюс его наскальные рисунки - звуковой язык плюс его плоскостные изображения - звуковой язык плюс письмо плюс рисунки и живопись, скульптура и театр (античных времен) - звуковой и письменно-печатный текст, изобразительное искусство, театр, скульптура и фотография (черно-белая) - все то же плюс цветная (вначале раскрашиваемая) фотография плюс черно-белое кино и радио - все то же плюс цветное кино и цветное телевидение - все то же плюс цветное стереоскопическое изображение (или голограммы). Последнее пока не вышло за рамки лабораторных экспериментов, но массовое внедрение уже близко. Что бросается в глаза в этом ряду? Прежде всего - совершенствование изобразительной техники при стабильности вербальных средств информации). Следовательно, для человека естественно увеличивать объем зрительной информации, ее ресурсы и возможности сравнительно с другими видами и средствами коммуникации.

Однако нельзя забывать, что <картинка>, усваиваемая с легкостью и любимая детьми (<мультики>), экономя мыслительные усилия, тормозит не просто процесс обучения чтению, где надо <декодировать> текст, развивать собственное воображение для понимания его. Тормозится (без привычки к чтению) весь процесс развития ребенка, направляя его по пути <наименьшего сопротивления>. Вместо личного знакомства с эталонами культуры давнего и недавнего прошлого, вместо их усвоения и подражания им наблюдается подражание <маскультуре> с его <шоу>, <развлекаловкой> и потребительскими интересами низкого пошиба. Таким образом, проблематика иллюстрированного текста становится в конечном счете проблемой общесоциальной опасности: научно обоснованная и поэтому особо эффективная реклама (тех же <шоу>, клипы всякого рода и пр.) оказываются на службе регрессивного движения.

Изобразительный ряд, сопровождающий письменный текст, нужно отличать от так называемых невербальных компонентов коммуникации, о которых у нас пойдет речь в следующем параграфе главы.

§2 Невербальные компоненты коммуникации

Несмотря на то, что еще Ч. Дарвин в середине девятнадцатого века написав специальную работу об эмоциях животных, обратив внимание на то, что формы их проявления у них и у нас весьма сходны (иначе бы люди не понимали, в каком <настроении находятся животные>, а животные - как настроен человек), - несмотря на это, почти полтора века спустя, лингвисты игнорировали эти факчы как <не свои>. Более того, не заинтересовались, как ни странно, лингвисты и тем, как в текстах описываются различные невербальные (т. е. неречевые) действия персонажей. Еще совсем недавно один из видных отечественных лингвистов опубликовал специальную работу, в которой говорилось, что неречевые действия коммуникантов (жесты, мимика и фонации типа междометий) проявляются в коммуникативных актах регулярно, но являются <паралингвистическими> (<окололингвистическимим>) объектами. А если <около>, то лингвистам незачем особенно ими интересоваться: жесты и пр. не имеют ни грамматики, ни системы явных значений (как это имеет место у лексических единиц), из жестов и мимики не сконструируешь связного высказывания (предложения) и т. п.

В книге о своей жизни среди папуасов Н. Н. Миклухо-Маклай рассказывает, как он впервые вступил на берег Новой Гвинеи и впервые встретился с молодым папуасом. Тот, конечно, не владел русским языком, а ученый не приступал к изучению папуасских языков. Тем не менее, оба немедленно представились друг другу: оба приложили руки к груди и назвали свои имена. Туй (так звали папуаса) встревоженно заговорил что-то (что русский, разумеется не мог понять), а затем представил выразительную пантомиму, которая сообщала: когда корабль, доставивший ученого, скроется из виду, люди из соседней деревни придут и убьют Маклая. Поэтому Маклак) надо спрягаться, и Туй ему в этом поможет. Так сама жизненная практика опровергает мнение о том, что невербальные средства выражения играют якобы только второстепенную роль, только <дополняют> (не могут заменить) вербальное сообщение. Как видим - смогли. И, как видим, эти невербальные средства общения не зависят от конкретных языков и являются, следовательно, универсальными. Но, может быть, описанная ситуация, будучи нетипичной, еще ни о чем <лингвистическом> не

говорит? Может быть, НВКК (невербальные компоненты коммуникации) выполняют свои ограниченные функции только тогда, когда люди не владеют общим языком? Ответить на эти вопросы поможет реальный случай, происшедший во время одной из лекций. Лектор задал студентам вопрос: <На что обиделся Максим Максимович, когда после длительной разлуки вновь встретился с Печориным?> Ответ был таким: <Максим Максимович обиделся не <на что>, а <на кого> (на Печорина), потому что <герой нашего времени> был с ним груб>. Тогда лектор раздал студентам карточки с текстом из романа М. Ю. Лермонтова. В отрывке студенты прочитали:

- Как я рад, дорогой Максим Максимыч! Ну, как вы поживаете?... Еду в Персию - и да,ише..., Мне пора, Максим Максимыч... Скучал!... Да, помню!... Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли... Ну, полно, полно!... Неужели я не тот же?... Что делать?

... Всякому своя дорога... Удается ли еще встретиться - Бог знает... Что хотите! Прощайте!

<Дорогой>, <как я рад>, <благодарю, что не забыли>... Разве это обидные слова? Напротив! Но лермонтовский текст продолжается: <Мы простились довольно сухо. Добрый Максим Макси-мыч сделался упрямым, сварливым штабс-капитаном! И отчего?> Действительно: <И отчего?> Цитируем дальше: <Оттого, что Пе-чорин в рассеянности или от другой причины протянул ему (Максиму Максимычу) руку, когда тот хотел кинуться ему на шею!> Не совсем так. Точнее - совсем не так. В тексте романа Максим Максимыч говорит с кучером Печорина (от кучера и стало известно, что приехал его барин) очень эмоционально, даже хлопает его по плечу от радостного известия (не забудем, что Максим Максимыч - штабс-капитан, тоже <барин> для кучера!), уверен, что Печорин <сейчас прибежит>, узнав, что он, Максим Максимыч, здесь. Но в напрасном ожидании старик проводит бессонную ночь, а утром едва успевает подбежать к заложенной уже коляске, где сидит Печорин. <Старик едва мог дышать, пот градом катился с лица его, мокрые клочья седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его... он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя и с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту ос-64

толбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками; он еще не мог говорить>. В немой сцене выделены неречевые действия, НВКК. Что, разве Печорин не понял состояние Максима Максимыча? Разве в ответ на горячие слова прежнего друга можно было <сидеть в коляске>, позволить кучеру подбирать вожжи> и отвечать, <произвольно зевнув>? Да и зачем <произвольно зевать>!? Ясно, что Печорину стало в тягость общение с <упрямым и сварливым> Максимом Максимовичем, потому-то <приветливая улыбка> (явно показная, машинальная, <из светской вежливости>) так не согласуется с <холодно протянутой рукой> и со всеми перечисленными выше НВКК Печорина, противопостав-леными в тексте столь значительными проявлениями эмоций Максима Максимовича. Собственный коммуникативный опыт и гениальная наблюдательность Лермонтова позволили ему так достоверно и точно изобразить конфликт характеров, а заодно - помимо воли автора - значение НВКК в процессе общения.

Немецкий психолог и психиатр Карл Леонхард опубликовал в 70-х годах превосходную монографию, выдержавшую два издания, но, к сожалению, так и не переведенную на русский язык (на многие другие европейские языки и на японский монография была переведена дважды - сразу после ее выхода в свет). Ее русское название могло бы звучать так: <Мимические, жестовые и фонические средства эмоционально-коммуникативной выразительности>. Мало того, что автор предпринял аналитический обзор исследований по проблеме со времен Ч. Дарвина; он подробнейшим образом классифицировал то, что мы называем НВКК, описал и показал в схемах, рисунках и на множестве фотографий именно значения мимических и жестовых движений, их функции сигнального порядка, которые, во-первых, обязательны при общении, хотя и чаще всего не осознаются говорящими, но всегда учитываются слушающими, наблюдающими за партнером в каждом коммуникативном акте. Во-вторых, как показал К. Леонхард, НВКК в основной своей массе являются универсальными, независимыми от пола, возраста, национальности и культуры (вспомним пантомиму Туя, верно интерпретируемую Николаем Николаевичем!). Автор подчеркивал также, что НВКК универсального типа свойственны и животным, без чего была бы немыслима их дрессура и невозможно было бы общение людей с домашними животными. А сейчас мы расскажем о том, чего нет в монографии К.

3 Зак. 518

Леонхарда и работах его многих почитателей в мире, не-лингвистов, а, как правило, психологов, исследующих общение.

Изучение документальных фильмов с интервью и беседами всякого рода, видеозаписи естественных диалогов показали с несомненной точностью, что НВКК начинают развертываться раньше, чем люди начинают говорить друг с другом. Сначала говорящие занимают подходящую дистанцию для беседы и обращаются лицом друг к другу. Оба эти действия также являются НВКК. Они сигнализируют о готовности к диалогу. Одновременно партнеры <считывают> с поз и с выражения лица друг друга важную информацию о настроенности к общению, о степени расположенности к беседе. Это тоже НВКК. Можно легко заметить, что нас не устраивает, если собеседник прячет лицо (<прячет глаза> - обычно говорим мы, но дело отнюдь не только в глазах, как показал К. Леонхард), если он стоит перед нами в пол-оборота, тем более, если он отвернулся. Экспериментально доказано, что маленькие дети не могут сразу вести телефонные разговоры, даже если узнают голос матери: им нужна <информация с лица и с позы>. Точно так же доказано, что в ряде случаев ребенок не хочет контактировать со знакомым или незнакомым ему лицом, игнорируя самые ласковые слова. Здесь наблюдается эффект рассогласования между словами (вербальный компонент) и НВКК, причем маленькому ребенку важнее <значение НВКК>. Не зря известный психолог, исследователь детской речи и детского поведения М. М. Кольцова называет младшего дошкольника <существом невербальным>. В настороженном или даже враждебном отношении к неис1фенним людям это <невербальное существо> очень похоже на существа mm я в полной степени <невербальные> - на кошку и собаку. Последние, так известно, к одним <идут> охотно, а к другим вовсе не хотят <идти>: их не устраивает <НВКК нерасположения>.

Логично предположить, что НВКК не только онтогенетически старше речи на языке (это абсолютно точно доказано учеными России и зарубежья, которые занимались этой проблемой), но старше и филогенетически: об этом свидетельствует знаково-коммуникативное поведение животных. Да и зачем, собственно, функционировать НВКК в человеческом сообществе, если бы они были <необязательными> (<факультативными>, <дополнительными>. <второстепенными>)? Совершенно очевидно, что НВКК

обладают какими-то даже преимуществами перед вербальностью - иначе бы их сегодня, в конце XX века, не пришлось бы изучать так внимательно.

Давайте снова обратимся к литературным текстам, которые реалистически описывают акты коммуникации между людьми. Приведем сразу несколько цитат из разных произведений. <... а затем я понял, что мой собеседник хочет сказать что-то еще. И он, действительно, принеся лампу, не ушел сразу, а сел на стул и начал им поскрипывать, чтоб я проснулся, потому что хотел спросить нечто. И спросил он меня, зачем я приехал> (Л. Мартынов Воздушные фрегаты). Здесь поведение персонажа явно невербальное (поскрипывание стулом), выполнило, причем успешно, социативную (контакгоустанавливающую) функцию языка. Так она называется во всех лингвистических работах. Далее: < - Ну, как международная обстановка? - полюбопытствовал Митенька. Лихачев грохнул дверью> (Ф. Абрамов. Пряслины). В данном случае <гроханье дверью>, действие, конечно, невербальное, выполняет эмотивную функцию языка, не прибегая к языковым средствам типа <Слушать не желаю!> Есть еще волюнтативная функция языка, т. е. функция волеизъявления. А ее тоже с успехом заменить НВКК: <Адмирал снисходительным, но повелевающим взором пересек готовую было сорваться, готовую бесноваться у его ног восторженную бурю> (А. Малышкин. Севастополь). НВКК в коммуникативной функции: < - Это вы выменяли свои комнаты на Мытной? Надя кивнула. - А тут однокомнатная? Надя кивнула>. И все ясно, не правда ли? Но вот НВКК еще в функции, которые называются <апеллятивной> и <репрезентативной>, т. е. обращения или призыва (апелляция) и отношения к предмету мысли: <... Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановят в ту самую минуту, как собирался я выйти> (А. Пушкин). <Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали> (Там же).

Можно теперь открыть на стр. 506-508 <Словарь лингвистических терминов> (автор - О. С. Ахманова) и посмотреть, какие еще функции языка могут выполнять НВКК, а какие - не могут. Мы же предлагаем посмотреть, как НВКК в конкретных предложениях выполняют функции их синтаксических составляющих (членов предложения).

1. - Кто у вас здесь главный? Все посмотрели на Виктора. (Взгляд заменяет вербальный ответ, отмечая определенное лицо. Интерпретация НВКК: <Он у нас главный>. НВКК в роли подлежащего.

2. - А где сейчас Вера? Старик неохотно кивнул в сторону задней комнаты. - Что она делает? Выйдет? Немой положил щеку на ладонь и прикрыл глаза. Здесь НВКК заменяет сначала обстоятельство места, а потом сказуемое.

3. -А ты, кажется, хорошо научился читать? - спросил сосед Толика. Тот горделиво и радостно выпрямился, и стало ясно, что читает он, действительно, хорошо. (НВКК в роли обстоятельства меры и степени или, если угодно, - образа действия).

4. - Интересно узнать, - продолжала Вера, - что ты сдела^ч за последнюю неделю? Вовка кивнул на полку, где выстроились его лубяные фигурки - козлик, петух, и слон. (НВКК в роли прямого дополнения).

5. - Кому же она молится? Мальчик показал пальцем на неприметную иконку в углу за репродуктором. (НВКК в роли косвенного дополнения).

б. - Батя-то здорово играет? В ответ парень пренебрежительно усмехнулся и изда.п некое <У-у...>. - Плоховато, значит... А ты-то сам? Парень даже приподнял плечи и сделался серьезным: считает себя игроком стоящим. Иван Алексеевич почувствовал раздражение, но вежливо попрощался, вставая. Член предложения, заменяемый НВКК, можно легко определить, как, впрочем, и в следующем примере: - У любого рыбака спросить, какую он рыбу выудил, так он и о пескаре скажет... Тут Иван Алексеевич шире плеч развел руки и даже растопырил пальцы. Все согласно рассмеялись.

Приведенные примеры показывают роль НВКК в общении людей, способных пользоваться для передачи своих мыслей словом. Но гораздо более сильный аргумент в пользу значительных коммуникативных возможностей невербальных средств - общение людей, лишенных языка, т. е. глухонемых наших сограждан. Возможно, читателю приходилось слышать: <Я встретил в метро глухих. Они оживленно разговаривали руками>. Да, действительно, руками. Но при этом глухие используют две совершенно различные системы общения - жестовую речь и дактилологию. Дак-тильная система возникла на основе письменного общения, пото-68

му нас больше будет интересовать разговорная жестовая речь глухонемых. Не углубляясь в сурдопедагогику, отметим лишь, что большинство жестов разговорной речи глухих имеет изобразительную природу. При этом руками, оказывается, можно изобразить такие понятия, как прошедшее время (взмах рукой за плечо), союз (сцепленные указательные пальцы), дождь (взмах кистями сверху вниз) и т. п. Благодаря жестовой (невербальной) речи глухие люди не чувствуют себя отверженными в обществе. Они создают свои общества, клубы. По их требованию на телевидение приглашаются специалисты-сурдо-переводчики и т. д.

Глухие успешно преодолевают свой дефект. Отсутствие слуха они компенсируют зрением. После специального обучения они овладевают способностью <читать> высказывание по губам говорящих. Однако среди нас живут люди, с которыми природа обошлась необыкновенно жестоко, лишив их не только способности говорить и слышать речь, но и возможности видеть окружающий мир - слепоглухонемые. Казалось бы, что может быть более ужасно, чем отсутствие возможности хоть как-то общаться с себе подобными... В г. Загорске много лет существует особое учебно-воспитательное заведение - интернат для слепоглухонемых детей. Во введении к нашей книге мы уже упоминали имя замечательного психолога А. И. Мещерякова, много лет работавшего в интернате и обобщившего свой уникальный педагогический опыт в своей книге.

Дети, которые поступают в интернат, напоминают маленьких зверенышей: они кусаются, царапаются. Разумеется, они никак не могут выразить своих чувств и желаний, и объяснить им что-либо тоже нет никакой возможности. Но проходит время, и маленькие дикари приучаются сначала узнавать своих воспитателей, которые поят, кормят их, обеспечивают элементарный комфорт и гигиену, а затем начинают делать попытки коммуникации. Долго и упорно, на основе условных рефлексов, воспитатель вырабатывает у детей первые навыки общения. Обучение слепоглухонемого похоже на чудо. Оно опирается на осязание и обоняние. Не останавливаясь подробно на особенностях методики, скажем лишь. что слепоглухонемые люди способны добиться значительных успехов в социально полезной деятельности. Мы уже рассказывали об американской писательнице Елене Келлер, слепоглухонемой от рождения. Но можно вспомнить и о наших соотечественниках.

Доцент дефектологического факультета Ленинградского педагогического института слепоглухонемая Ольга Ивановна Скорохо-дова, автор многих книг, читала студентам лекции при помощи слышащего и говорящего ассистента. Доктора психологических наук А. Сироткин и А. Суворов - тоже бывшие воспитанники Загорского интерната. Более того, А. Суворов - автор сценария документального фильма <Капля росы>, посвященного проблеме слепоглухоты. Только представьте себе - автор фильма, которого ему никогда, не суждено увидеть. Все эти люди живут полноценной жизнью: работают, читают книги, газеты и журналы, переведенные на систему Брайля, имеют семью, воспитывают детей...

Мы полагаем, что изложенного выше достаточно, чтобы понять огромные выразительные возможности НВКК. Предлагается читателям самим убедиться в том, что жесты могут быть не только эмоциональными и указательными, но и описательными, изобразительными; что НВКК в виде пантомимы (на такие пантомимы мастера не только Чарли Чаплин и Марсель Марсо, но и подростки, изображающие <в лицах и действиях> содержание захватывающего телефильма); что выразительная мимика и жестика, выразительная фонация (фонаций в сотни раз больше, чем междометий, зафиксированных в самом большом словаре) - все это может быть точнее и экономичнее в коммуникации, чем словесное описание. Если верна старинная восточная пословица <Сколько ни повторяй слово <халва>, во рту сладко не станет>, то верно и то, что любящий взгляд близкого человека часто говорит нам куда больше, чем словесное уверение в дружбе и любви. И если нам говорят <Очень рад вас видеть!> но при этом холодно протягивают нам руку (как Печорин Максиму Максимовичу) и обнаруживают печоринские глаза (они не улыбались, когда Печо-рин улыбался; значит, улыбка - не только <на губах>!), то мы не верим вежливым словам.

Само собой разумеется, что никакими жестами, никакой мимикой, никакой фонацией невозможно передать такую, например, мысль: <Прежде чем утверждать, что невербальные компоненты коммуникации не имеют особого значения для лингвистики, необходимо обратиться к наблюдениям и опыту: только они могут подтвердить верное и опровергнуть неверное мнение>. Поэтому-то мы и написали на родном русском языке и эту главу, не пытаясь изобразить ее содержание мимически или жестами.

РЕЧЬ и МЫШЛЕНИЕ

§1 Краткая история проблемы

Аспекты психолингвистики, рассмотренные в предыдущих главах, выглядят пестрым калейдоскопом картин, если не затронуть сердцевины теории речевой деятельности - учения о порождении и понимании речевой деятельности. Именно они дают представление о скрытой части айсберга проблем соотношения языка и сознания, речи и мышления. И именно в этой области отечественная психология накопила обширный багаж гипотез и фундаментальных концепций, положенных в основу современной психолингвистики.

Не имея возможности детально углубиться в историю отечественной науки, мы остановимся на наиболее, на наш взгляд, авторитетных и значительных теоретических построениях в области исследования речевого мышления. Среди многочисленных предшественников современной теории речевой деятельности нужно выделить труды Л. С. Выготского и Н. И. Жинкина. Обратимся к сжатому, конспективному по необходимости изложению концептуальных положений обоих ученых.

Наиболее последовательно взглады Л. С. Выготского на проблему порождения и понимания речи выражены в его книге <Мышление и речь>. Главный вопрос, на который пытался ответить ученый - что лежит между мыслью и словом?

В разрешении поставленной задачи важную роль играло различение двух принципиальных для понимания концепции ученого категорий - значение и смысл. Значение - это объективно сложившаяся в ходе истории общества система связей, которая стоит за словом. Это то, что объединяет различных носителей языка в понимании той или иной номинации. Обычно словарные толкования лексем стремятся выразить их значения. Так, например, слово СТУЛ по своему значению - это предмет мебели, представляющий собой специальное приспособление для сидения одного человека, которое имеет спинку и не имеет подлокотников. Смысл - это индивидуальное значение слова, которое связано с личностных субъективным опытом говорящего и конкретной ситуацией общения. Все та же лексема СТУЛ в сознании различных

людей имеет неодинаковое смысловое наполнение - от венского стула из дорогого гарнитура, до стоящего в казенном учреждении обыкновенного скрипучего <инвалида> с потертой обивкой из дерматина.

Подчеркнем еще раз ситуативность всякого смысла. Слово ВЕРЕВКА в ситуации, когда нужно перевязать торт, будет иметь иной смысл, нежели в ситуации, когда возникает необходимость повеситься.

Смысл, таким образом, всегда индивидуально-личностен. Он рождается в сознании говорящего и не всегда понятен окружающим. Смысл соотносится с мыслью, с исходным замыслом высказывания. Он как бы несет в себе первичную консташу, то содержание, которое должно воплотиться в речи. Значение демонстрирует результат речепорождения. Это то, что является понятным всем участникам коммуникации. Значение реализуется в речевом произведении.

Движение от мысли к слову, по Выготскому, таким образом, предстает в виде превращения личностного смысла в общепонятное значение. Однако этому движению предшествует важный этап: сама мысль зарождается не от другой мысли, а от различных потребностей человека, от той сферы, которая охватывает все наши влечения, побуждения, эмоции и т. п. Иными словами, за мыслью стоит мотив, то есть то, ради чего мы говорим. Мотив - первая инстанция в порождении речи. Он же становится последней инстанцией в обратном процессе - процессе восприятия и понимания высказывания, ибо мы понимаем не речь, и даже не мысль, а то, ради чего высказывает наш собеседник ту или иную мысль, т. е. мотив речи.