Немного истории. Начало этой исследовательской практики обычно связывают с созданием в Колумбийском университете (США) в 1948 г

Начало этой исследовательской практики обычно связывают с созданием в Колумбийском университете (США) в 1948 г. Центра устных исследований под руководством Аллана Невинса. В рамках исследовательских проектов центра записы­вались на магнитофон интервью с людьми, которые внесли су­щественный вклад в разные области общественной жизни и ко­торые описывали процесс становления этих областей. К 1967 г. интерес к данному методу воссоздания прошлого стал настоль­ко велик, что в США была создана Ассоциация исследователей «устной истории».

Большая доля проектов «устной истории» в те годы была медицинской. Создавая историю величайших медицинских открытий XX века, медики обнаружили, что наиболее значи­тельные события в этой области произошли на памяти еще жи­вущего поколения. Интервью с их участниками (создание зна­менитых клиник, вхождение новой медицинской техники в практику медицины и т.д.) помогли восстановить пробелы в имеющейся информации, уточнить детали, более полно их вос-создать.

¹ Томпсон П. Указ. соч. С. 130.

² Там же. С. 131.

В рамках Ассоциации «устных историков» в США был ре­ализован проект «Знаменитые личности, их друзья и соратни­ки»: каждая президентская библиотека, начиная с Трумэна, содержащая, как правило, материалы, касающиеся президен­тства, включает и раздел «устных историй».

Объектами oral history в США в разное время становились истории этносов: история евреев в США, история негров, ис­тория различных племен индейцев. Особенно исследования этого типа популярны в ситуации, когда отсутствуют архивы: устные истории людей, причастных к историческому событию, становятся единственным свидетельством, позволяющим вос­становить, реконструировать его.

5.3. Достоверность и надежность в исследовании типа устная история

Исследование типа oral history, изначально марки­руемое как «сбор свидетельских показаний» очевидцев изуча­емого события, уже в силу своей направленности на «правду» о событии обременено проблемой обоснованности, надежнос­ти получаемой информации. В самом деле, чего стоят эти са­мые доказательства, если они не соответствуют действитель­ности?

Под надежностью в исследовании этого типа понимается «постоянство (неизменность) в изложении индивидом истории одного и того же события на протяжении различных ситуаций интервьюирования»¹ (это может быть интервьюирование од­ного и того же информанта через какой-то промежуток време­ни). В этом смысле можно говорить о «надежных» и «ненадеж­ных» информантах. Так, исследователь Алис Хоффмап приводит экстравагантный пример «надежного» информанта, руководителя профсоюзной организации одной из американ­ских сталелитейных компаний: его описание путей привлече­ния его к профсоюзной деятельности и оплаты ее в интерш.ю. данном в исследовании 1966 г., практически полностью совпа ло с его интервью, опубликованном в книге другого исследом теля по итогам анализа сталелитейной промышленности в 1935 J

¹ Хоффман А. Указ. соч. С. 44.

Совпадение через 30 лет — серьезный признак такой «надеж­ности».

Достоверность информации здесь понимается как степень согласования между изложением события информантом и са­мим событием, каким оно предстает из других первичных ис­точников: официальных документов, фотографий, дневников, мемуаров, писем и т.д. Таким образом, только соотнесение дан­ных интервью с другими источниками (триангуляция данных), совпадение ее с другими данными делает информацию в рам­ках oral history обоснованной.

В этом смысле сегодня считается, что oral history — плюра­листическая исследовательская практика, допускающая ис­пользование различных источников информации.

Есть и еще один способ повышения достоверности, исполь­зуемый П.Томпсоном. В исследовании британского общества начала XX века, о котором мы уже говорили ранее, он исполь­зовал «квотный отбор», который применяется, как правило, в количественных исследованиях. 500 интервью репрезентирова­ли британское население 1911 г. по значимым, по мнению ис­следователя, признакам: полу, профессиональному положению и региону. Впрочем, здесь уже идет речь о достоверности клас­сического толка: как соответствии получаемой информации ре­альному, «истинному» положению дел.

В целом исследование типа oral history заметно тяготеет к классическому; не случайно его методологи, а также практику­ющие исследователи заимствуют у классической традиции и термины (достоверность, надежность), и отдельные техники (процедуру отбора информантов).

6. История жизни (life story) как тип качественного социологического исследования

Общие положения

«История жизни» как целостная исследовательс­кая стратегия направлена на сбор и анализ рассказов о жизни, автобиографий, вне зависимости от того, какими методамиэти рассказы получены. Это могут быть и интервью (нарра­тивное, лейтмотивное, свободное), взятое социологом у рассказчика-информанта (устная традиция), и автобиогра­фия, написанная самим рассказчиком (письменная тради­ция).

В центре этого типа исследования всегда стоит индивиду­альная жизненная траектория от детства до старости, индиви­дуальная судьба во всем уникальном сочетании ее поворотов и изгибов. Рассказчик здесь в отличие от oral history описывает свою собственную историю, свои этапы жизненного пути, соот­нося себя с другими людьми, социальными группами, отожде­ствляя себя с ними и выделяя одновременно. Рассказ о жизни — это всегда особая доверительная информация о такой стороне человеческого мира, которая недоступна другим познаватель­ным средствам.

Для социолога история жизни — всегда «два реально суще­ствующих полюса человеческой жизни, индивидуальный и со­циальный»¹, всегда связь между этими полюсами. Социология, ориентированная на познание типического в социальном, рас­сматривает течение жизни конкретного человека в обязатель­ном соотнесении с социальной жизнью: ее событиями, писаными и неписаными правилами, причудливой взаимосвязью ее мо­заичных элементов. Задача социолога в life story — понять со­циальный контекст индивидуальной жизни, т.е. «идентифи­цировать основные игры, в которые люди играют в рамках этого социального контекста, скрытые правила и ставки, внутренние механизмы и конфликтную динамику власти в этих играх»².

Важнейшей чертой рассказов о жизни, создающей «осо-бость» этой стратегии, является их темпоральность, вписан­ность во время. Это создает уникальную возможность рассмот­рения социальных явлений во временной перспективе, в их процессуальности, когда происходящие в них изменения (соци­альная динамика) соотносятся с временными рамками. При

¹ Бургос М. Указ. соч. С. 125.

² БертоД. Полезность рассказов о жизни для реалистичной и значимой социологии. С. 15.

этом масштаб этих временных рамок может быть достаточно большим, включая и время жизни целого поколения.

Еще одна важная черта — это укрупненный взгляд на действительность, характерный для здравого смысла и обы­денного языка. Именно этим, магией жизни без литературных украшений, человеческие документы завораживают. Н.Н.Коз­лова, изучая «плохопись» крестьянки Киселевой, пишет о соб­лазнительности такого материала для исследователя: «Они по­рождают искушение просто плыть по течению материала... трудно дистанцироваться и остановиться»¹.

Для исследователя здесь постоянно возникает проблема на­силия через навязывание своих собственных понятий, интерп­ретаций. С другой стороны, и автор навязывает свою картину мира.

Встроенность индивидуального в социум в исследованиях типа life story может изучаться в двух направлениях.

Первое — изучение социальной обусловленности жизненных путей. Это прежде всего исследования профессиональных биографий социодемографических когорт. Здесь в центре вни­мания — социальные механизмы регулирования жизненных траек­торий, увязывающие возрастную дифференциацию, социаль­но-классовое расслоение с кризисами в обществе и просто крупными историческими событиями.

Второе — исследования, ориентированные на реконструк­цию личного опыта людей (понимание смыслов их поведения), а также способов их объяснения, толкования социальной реаль­ности.

В исследованиях этого типа реализуется попытка «схва­тить» систему ожиданий и норм, предъявляемых человеку (со­циальному актору) конкретной социально-исторической ситу­ацией. Здесь жизнь человека интерпретируется как некий ответ па вопросы, порождаемые ситуацией, в которую человек «запрошен».

В каждой индивидуальной жизни осуществляется своего рола отбор, селекция индивидуальной стратегии из существую­щих) спектра «типических правил». В этом ключе исследователя

' Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи (голоса из хора). С. 17.

в истории жизни интересует, при каких условиях индивид «при­меряет», перенимает типичную жизненную конструкцию, вно­ся в нее индивидуальное своеобразие, каким образом вообще складывается тот или иной социальный тип (например, «совет­ский человек», «диссидент», «мужчина»).

К исследованиям этого рода можно отнести исследование сознания рабочего класса (Д.Берто)', исследование советского общества, предпринятое Н. Н.Козловой², изучение практик социального исключения в современном российском обще­стве, произведенное Е.Ярской-Смирновой³.

6.2. Из истории становления

Корни интереса к индивидуальным жизнеописаниям легко обнаружить не только в литературе, но также и в этногра­фии, психиатрии, психологии: этнографию всегда интересовало описание выдающихся личностей среди «примитивных» наро­дов; психиатрия интенсивно изучает течение жизни одного че­ловека, выделяя психические нарушения как собственный предмет исследования; психология в рамках психоанализа тре­петно относится к жизненным воспоминаниям, пытаясь сквозь них «прорваться» к бессознательному.

Считается сегодня, что «история жизни» как социологиче­ская исследовательская стратегия «вышла» из знаменитого ис­следования крестьян-иммигрантов в Западную Европу и США из Польши, произведенного американскими социологами У.Томасом и Ф.Знанецки в 1920-х годах: один том из пятитом­ного труда «Польский крестьянин в Европе и Америке» цели­ком посвящен автобиографическим мемуарам, написанным по просьбе социологов польским крестьянином-иммигрантом Владеком Висневским. Заслуга исследователей состояла в том, что они подняли истории жизни до серьезнейшего социологи-

¹ Bertaux D., Thompson P. Path to Social Class. A Qualitative Ap­proach to Social Mobility. Oxford: Clarendon Press, 1997.

² Козлова Н.Н. Указ. соч.

³ Ярская-Смирнова Е. Социокультурный анализ нетипично­сти. Саратов: СГТУ, 1997.

ческого и психологического материала, сформулировав при этом соответствующую методологическую позицию: «Мы уве­рены, что личностные сообщения о жизни — полные, насколь­ко возможно, представляют лучший тип социологического мате­риала-»''.

Вместе с тем в 1930-х годах в США эта стратегия не вы­держала конкуренции с классической методологией и прек­ратила свое существование. Главная причина, видимо, состо­яла в том, что качественная социология в этот период не была еще осознана как методологически другая, имеющая право быть наряду с классической (мы об этом говорили в Теме 3, Часть I).

В то же время в Польше, где Ф.Знанецки в 1921 г. выпус­тил первое собрание письменных автобиографий², «история жизни» закрепилась, превратившись не только в непрерыв­ную исследовательскую традицию (она существовала и в со­циалистической Польше), но и стала культурным движением, признанной частью национального образа жизни: начиная с Ф.Знанецки, который в 1921 г. был организатором первого польского конкурса памяти, в Польше и по сей день ежегод­но проводятся конкурсы дневников — жизненных историй, издаются тома таких автобиографий, в их написание и обсуж­дение поставленных проблем вовлекаются тысячи граждан Польши.

Возрождение методологического интереса к этому типу ис­следования, видимо, следует связывать с работой Д.Берто «Биография и общество», вышедшей в 1981 г.³ Данная работа сделала «историю жизни» предметом дискуссии в мировом со­циологическом сообществе, поставив на обсуждение методоло­гические проблемы стратегии истории жизни и качественного исследования в целом.

¹ Цит. по: Томпсон П. Гуманистическая традиция и жизненные истории в Польше // Биографический метод. История, мето­дология, практика. М.: Институт социологии РАН, 1994. С. 53.

² Там же. С. 55.

³ BertauxD. Biography and Society: The Life History Approach in the Social Science. — Beverly Hills (CA): Sage, 1981.