Дрова - автомобильное топливо будущего 1 страница

Рождение сознания. (Происхождение человека)

Журнал "Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]

Комментарии: 6, последний от 19/05/2005. © Copyright Мерцалов Виктор Леонидович ([email protected]) Обновлено: 15/05/2005. 380k. Статистика. Статья: Философия, Естествознание		Оценка: 6.30*5 Ваша оценка: шедевр замечательно очень хорошо хорошо нормально Не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать
Аннотация: Зачем гадать о происхождении человека, когда его можно просто понять?

В. МЕРЦАЛОВ

РОЖДЕНИЕ СОЗНАНИЯ

(ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА)

В книге рассматривается проблема происхождения сознания человека. Автор прослеживает логику превращений существа, изначально лишенного разума - животного предка человека или младенца в первые месяцы его жизни, - в мыслящую и сознающую себя личность. В ходе этого исследования раскрывается идеальная природа сознания, описывается происхождение языка, форм общественной жизни, с нетрадиционных позиций анализируются закономерности антропогенеза.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вопрос о происхождении биологического вида человека представляет собой немногим больший интерес, чем вопрос о происхождении любого другого биологического вида. Проблема человека заключается не в том, чтобы понять, каким образом в процессе видовой эволюции сложились его морфологические признаки. Хотя его палеонтологическая летопись (как и летопись едва ли не всех остальных животных видов) зияет пробелами, огромный фактический материал, на который она опирается, позволяет все же достаточно уверенно заключить, что никакой загадки, не укладывающейся в представления эволюционной биологии, она в себе не содержит.

Подлинной загадкой является история приобретения животным видом человека неживотного, небиологического, и в этом смысле невидового свойства - сознания. Неуловимая природа этого свойства столь таинственна, что обычно в нем видят не только небиологическое, но и нематериальное начало в человеке. Действительно, что представляет собой "материал мысли"? В чем состоит сам процесс мышления? Почему человек приобрел способность к нему и как это произошло?

Понятно, что биологическая теория на эти вопросы принципиально ответить не в состоянии. В лучшем случае она может объяснить, как возникает человеческий мозг, но она не может объяснить, как в мозгу человека возникает мысль.

Загадка происхождения мысли - это и есть загадка происхождения человека. Именно о ней и пойдет речь в этой книге. Иначе говоря, мы попробуем понять, как возникает сознание, почему оно возникает и что собой представляет.

Заметим, что в наши намерения не входит рассмотрение эволюции сознания, то есть его развития после его рождения. Как бы интересна ни была эта тема, она останется за рамками нашего исследования.

Кроме того, следует также оговорить, что мы не предполагаем нарисовать живую картину становления сознания. Читатель не найдет здесь подобия "дневника наблюдений" над созреванием разума, хроники его созревания, полной конкретно-описательных зарисовок. Реальный процесс рождения сознания, конечно, гораздо богаче того его отражения, которое способна вместить в себя отдельная книга. Нас в данном случае будет интересовать не живая ткань этого процесса, а только его объективная логика, его "причинный скелет". Само собой разумеется, что при таком подходе мы в итоге можем рассчитывать получить только более или менее верную схему его, схему, которая от реального процесса заведомо будет отличаться примерно так, как контурная карта местности отличается от живого пейзажа.

Вопрос о происхождении сознания принято относить к числу философских вопросов. В связи с этим хотелось бы отдельно предупредить любителя философского чтения, что как раз "философии" здесь и не будет.

Говоря это, мы под "философией" подразумеваем тот особый род литературы, который характеризуется претензией на "преодоление косных границ рационального, детерминистского познания" (чем и отличается от всей остальной научной литературы); ту форму мышления, в которой исследование действительности подменяется искусством глубокомысленного погружения в несуществующие проблемы; тот способ многозначительного усложнения реальности, когда, скажем, простая чашка рисуется объектом едва ли не мистического наваждения. "Что такое чаша? Мы говорим: емкость, нечто, приемлющее в себя что-либо другое... В качестве емкости чаша есть нечто такое, что стоит само по себе. Самостояние характеризует чашу как нечто самостоятельное... Но все равно самостояние мыслится тут исходя пока еще из предметности, хотя предстояние изготовленного предмета уже не коренится в голом представлении. Так или иначе от предметности предмета и от самостояния никакой путь к вещественности вещи не ведет". (М.Хайдеггер. Вещь. - В кн. "Время и бытие", М.,"Республика", 1993 г., с. 317).Растворение вещественности чаши в словах, демонстрируемое М.Хайдеггером (мы привели лишь краткую выдержку из его пространного исследования этого "вопроса"), как раз и представляет собой образец того стиля мышления, который во мнении самих философов нередко почитается признаком высокого профессионализма, а в глазах многих любителей заключает в себе самую суть и прелесть философии.

Мы не думаем, что рассуждения подобного рода вообще следует именовать "философскими", ибо не считаем, что "в суждении тем больше философии, чем меньше здравого смысла". Если философия - это наука, то цель ее, как и любой науки, должна состоять в приумножении знания. Но философия, проникнутая духом приведенного образца, на деле служит совсем иному назначению: она стремится не к объяснению своего предмета, а к мистификации его. В ней нет простоты и прозрачности подлинного знания, их заменяет изощренная вычурность невразумительных софизмов. Ее цель - не истина, а эффект. И она достигает ее, лишь когда ей удается поразить здравый рассудок читателя демонстрацией суждений, которым он не может найти ни места, ни применения в своей голове.

Впрочем, оправдание существования такой "философии" порою усматривают в том соображении, что, якобы, не всякую истину можно выразить рациональными средствами, что не всякая категория доступна познанию лишь в рамках "здравого смысла".

Вряд ли эти доводы можно признать состоятельными. Ресурсы "здравого смысла" на самом деле значительно шире, его потенциал - плодотворнее и конструктивнее, чем возможности чуждающейся его "философии". Ему доступно исследование любого предмета, воспламеняющего фантазию "философа", и результаты такого исследования всегда теоретически богаче, чем все неуловимые выводы "науки наук".

Чтобы не оставлять это утверждение голословным, позволим себе в качестве примера привести образцы анализа одной и той же категории средствами "философии" и средствами "здравого смысла". Пусть это будет одна из самых "загадочных" категорий, представляющая собой предмет особой любви "высокой философии" - категория "Ничто".

Вот как она трактуется "философией".

"Что такое Ничто? Уже первый подступ к этому вопросу обнаруживает что-то непривычное. Задавая такой вопрос, мы заранее представляем Ничто как нечто, которое тем или иным образом "есть" - словно некое сущее. Но ведь как раз от сущего Ничто абсолютно отлично. Наш вопрос о Ничто - что и как оно, Ничто, есть - искажает предмет вопроса до его противоположности. Вопрос сам себя лишает собственного предмета....Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать Ничто предметом мысли, то со всем нашим вопрошанием о Ничто мы уже подошли к концу - при условии, что в данном вопросе "логика" высится как последняя инстанция, что рассудок есть средство, а мышление - способ уловить Ничто в его истоках и принять решение о возможных путях его раскрытия". (М.Хайдеггер. "Что такое метафизика?" - там же, с. 18). Избавившись при помощи этого замечания от необходимости руководствоваться в своих суждениях рассудком - от условия, всегда стесняющего истинного "философа" - автор приглашает нас в те умозрительные выси, где, надо полагать, нет уже ни рассудка, ни логики, ни даже мышления. И там награждает нас ответом: Ничто есть Ужас. "Ужасом приоткрывается Ничто". (Там же, с. 21). Однако, - предупреждает он, - не надо путать Ужас с состоянием боязни или страха. "Мы боимся всегда того или другого конкретного сущего, которое нам в том или ином определенном отношении угрожает". (Там же, с. 20). Ужас же, в котором является нам Ничто, порождается небытием не какого-то конкретного, единичного предмета, а переживанием небытия всех предметов вообще, всякой конкретности, всего сущего в целом. Ничто - это не "Ничто отдельной вещи", но итог ничтожения всех вещей, "всей совокупности сущего". "...Ужас это всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью....Проседание сущего в целом наседает на нас при ужасе и подавляет нас. Не остается ничего для опоры....С ясностью понимания, держащейся на свежести воспоминания, мы вынуждены признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, "собственно", ничего. Так оно и есть: само Ничто - как таковое - явилось нам". (Там же, с. 21).

Взглянем теперь на эту же категорию с точки зрения "здравого смысла".

Сразу же заметим, что исключить Ничто из состава Сущего, из того, что "есть", отказать ему в праве быть наличным "нечто", а затем представить его как "ужас", т.е. как нечто наличное, вполне реальное, хотя и принадлежащее миру субъективной реальности - это все же, надо признать, даже "по-философски" не самое удачное решение вопроса. Наверное, было бы последовательней завершить изображение Ничто ничтожением и самого Ужаса. Или признать за ним статус сущего Ничто, причем - находя его вне ужасающегося субъекта - именно объективно сущего.

Для "здравого смысла" последнее как раз и не составляет особого труда. В самом деле, взять хотя бы ту же чашу: достаточно ее разбить, чтобы получить ее объективно наличное Ничто. Ее осколки - это уже не чаша. В них она перестает быть "самостоящим", "приемлющим в себя что-либо другое" предметом, т.е. чашей. Она утрачивает здесь и свою "предметность", и свою "вещественность", ибо ее вещественность становится теперь вещественностью не ее, а осколков. Чаши нет, нет не только в нашем восприятии, но нет объективно, и это ее объективное небытие, объективное Ничто, мы можем теперь созерцать на полу - это ее осколки. Таким образом, мы приходим к первому рассудочному определению: Ничто чаши есть Сущее ее осколков.

Впрочем, не обязательно жертвовать чашей. Ведь, в сущности, осколки не потому воплощают ее Ничто, что образуются от уничтожения именно ее, чаши, а просто потому, что они есть нечто иное, нежели чаша. А в роли этого "иного" может выступать и любой другой предмет, например, книга. Книга не есть чаша, чаша не есть книга. Бытие книги, стало быть, есть небытие чаши, и наоборот. Причем, небытие чаши, олицетворяемое книгой, является, очевидно, столь же объективным и абсолютным, как и ее небытие в своих осколках. Продолжая эту мысль и привлекая вместо книги другие предметы, мы приходим ко второму рассудочному определению: Ничто чаши есть Сущее всего иного, в конечном счете - всей совокупности сущего. Обратным утверждением, также являющимся истинным, будет: Сущее чаши есть Ничто всей совокупности сущего, кроме нее самой.

Эта неполнота определения, выражающаяся в словах "кроме нее самой", неполнота, которую как раз и стремится преодолеть Хайдеггер в поисках "Ничто всей совокупности сущего", также может быть устранена рассудочным путем. Правда, для этого нам впервые потребуется не одно лишь физическое усилие, необходимое для разбивания чаши или переменного созерцания ее и книги, но и некоторое усилие ума. Мы можем, например, рассуждать следующим образом.

И чаша, и книга суть предметы. Из того, что Сущее книги есть Ничто чаши, еще не следует, что это Ничто есть ее Ничто как предмета. В том смысле, в каком один предмет - чаша - отличается от другого предмета - книги, - в том смысле, в каком чаша есть именно чаша, а не книга (или не осколки), чаша и находит в книге свое Ничто. Но чаша одновременно является и предметом, причем, в том же самом смысле, в каком является предметом и книга. Предметность чаши не ничтожается ни предметностью книги, ни предметностью осколков, ибо и книга, и осколки суть такие же предметы, как и чаша. С учетом этого мы можем представить чашу как единство двух определенностей: определенности чаши как "чаши" (назовем ее "конкретной определенностью") и определенности чаши как "предмета" (назовем эту определенность "абстрактной"). И тогда придем к выводу, что Ничто чаши, о котором шла выше речь, есть на самом деле Ничто лишь ее конкретной определенности, но оно не затрагивает ее абстрактной определенности. Так, если бы мы захотели "взять в руки чашу" после ее разбиения, то сделать это было бы невозможно, но если бы мы захотели "взять в руки предмет" - то эта операция не составила бы для нас никакого труда. Формально данное обстоятельство может быть выражено следующим образом:

СК - НК,

где "СК" - "Сущее конкретной (определенности чаши)", "НК" - "Ничто конкретной (определенности чаши)", а черточка, связывающая их, означает ничтожение (отрицание) сторонами друг друга. Это выражение можно читать так: "Сущее конкретной определенности чаши есть отрицание Ничто конкретной определенности чаши".

Что же касается ее абстрактной определенности, то и в ней мы обнаруживаем сторону ничтожения, ибо приобретя в Сущем конкретной определенности книги Ничто собственной конкретной определенности, чаша находит в ее абстрактной определенности (предметности) повторение определенности себя самой. Это обстоятельство мы можем выразить так:

СК - СА,

где "СА" - "Сущее абстрактной (определенности чаши)". (Читается: "Сущее конкретной определенности чаши есть отрицание Сущего абстрактной определенности чаши").

Продолжая эти рассуждения, мы получим в итоге некий "диалектический квадрат"

СК - НК

СА - НА,

в котором всякий "угол" будет символизировать собой Ничто (равно как и Сущее) двух соседних и в свою очередь находить в них собственное Ничто (соответственно, Сущее). И уже отправляясь от этого "квадрата", мы можем определить и "Ничто всей совокупности конкретного Сущего" (без изъятия) - как абстрактное Сущее любого элемента этой совокупности; и "Ничто всей совокупности абстрактного Сущего" - как всякое конкретное Сущее.

Хотя эти определения и выглядят довольно отвлеченными, на самом деле всякий человек бесчисленное множество раз на дню осуществляет практическое различение конкретной и абстрактной определенностей используемых вещей, а следовательно, и указанные ничтожения. Взглянув на часы, мы не отдаем себе отчета в том, что показываемое ими время есть, с одной стороны, демонстрация Сущего времени как такового, а с другой - Ничто всех остальных конкретных значений времени; застегивая пуговицу, не сознаем, что в этой пуговице воплощено и Сущее, и Ничто всех остальных пуговиц, а сверх того - и всех остальных вещей, не исключая и нас самих. Для понимания этого требуется лишь некоторое напряжение мысли (совсем, впрочем, не обязательное для того, кто и так умеет обращаться с часами и пуговицами).

Представленный "квадрат" может быть интересен тем, что позволяет рациональным образом интерпретировать многие "философские" проблемы, в частности, проблему жизни и смерти, пространства и времени, движения и покоя, возможности и действительности и т.п. А применительно к нашему случаю он открывает путь к выводу о том, что попытка понять Ничто в отрыве от представления о Сущем заведомо абсурдна. Ничто и есть Сущее, оно столь же налично и объективно, столь же наглядно, зримо, как и Сущее. При этом, как и Сущее, оно не "элементарно" по своей природе. Оно расколото двойственностью собственной определенности: Ничто всякого конкретного Нечто есть Сущее его абстрактной определенности, тождественной с абстрактной определенностью всякого иного Нечто, а Ничто его абстрактной определенности есть Сущее его конкретности, благодаря которой оно и есть данное, единичное Нечто, отличное от любого другого. Всякое Нечто в себе самом несет противоречие этих двух нерасторжимых сторон своего существования, из которых Сущее одной есть Ничто другой, и наоборот.

Но эта связь Сущего и Ничто как раз и не устраивает "истинного философа". Не давая себе туда понять ее, он уже стремится ее расторгнуть, представить Ничто вне всякого Сущего, представить его как "тотальное Ничто", в идеале - как "Ничто самого Ничто".

Здравому рассудку мысль о Сущем служит опорой в его представлении о Ничто. Учитывая данный факт, рассудок, естественно, волен и устранить эту опору. Какие последствия будет это иметь для него самого - повредится он или нет, - не так уж и важно, ибо за этим шагом неизбежно должен будет последовать и еще один, завершающий: устранение самого рассудка как последнего элемента в общей картине Сущего. То есть ничтожение самого себя, ничтожение самого источника мысленного ничтожения. То, что останется, не будет уже даже и Ужасом, ибо здесь не останется ничего, способного ужасаться. Здесь не останется вообще ничего. Но именно здесь и явит себя Ничто "во всей своей полноте" - как пустое место. Именно этот итог и является, пожалуй, апофеозом поисков Ничто "по Хайдеггеру".

Итак, вот два определения Ничто. Одно рисует нам его столь же реальным, как и всякое Нечто, рисует так, что его в буквальном смысле можно пощупать: можно взять в руки чашу, бытие которой "овеществляет" в себе небытие, Ничто и самой чаши, и любого другого предмета (книги, осколков), и "всей совокупности Сущего". И другое определение, не останавливающееся перед единичным Ничто в попытке понять его природу, но по-детски стремящееся поймать его путем предания ничтожению как можно большего числа Нечто (как будто если вместо Ничто одного предмета мы обратимся к Ничто двух предметов, трех или даже всех вообще, это Ничто наполнится дополнительным смыслом, станет каким-то иным - вместо "малого и игрушечного" - "большим и настоящим"; как будто от умножения объема ничтожаемого Сущего приумножается содержательность суждений о Ничто); определение, по замыслу нацеленное на "улавливание Ничто в его истоках", но само не поддающееся никакому рассудочному улавливанию. Сопоставляя их, нетрудно убедиться, что определение "здравого смысла" и в самом деле весьма просто и прозрачно. В нем действительно "логика высится как последняя инстанция, рассудок есть средство, а мышление - способ уловить Ничто". А это как раз и делает его непригодным в целях "высокой философии". В нем нет блеска, ощущения причастности к недоступному здравому смыслу сакральному откровению, он не доводит до головокружения, до трепета и ужаса. Его итог - ответ на вопрос, разгадка тайны. Он делает понятным прежде непонятное. А разве может понятное и простое представлять какой-то "философский" интерес? Нет, мысль "истинного философа" должна реять вольно и высоко, не связывая себя ничем - ни логикой, ни законами бренного бытия; она должна пугать и восхищать, торжествовать над водами и твердью и производить сияние в тумане. Она должна, как Дух Господень, сама создать мир своего обитания. Она не может нуждаться в уже существующем, действительном мире - он чужд и тесен ей, поскольку до скуки прост и объясним.

Если же очистить "философию" от этого пышного наваждения, то, пожалуй, не останется и ее самой, т.е. не останется как раз того, что и делает ее в широком мнении философией. А то, что сохранится, вполне уложится в рамки здравого смысла и простой рассудочной логики.

Вот почему, не желая обмануть ожидания читателя, мы и предупреждаем, что "философии" указанного рода в этой работе не будет.

Как видим, в ней нет многого из того, что по традиции должно было бы содержаться. Взамен этого в ней рассматривается несколько вопросов, на первый взгляд никакого отношения к заявленной теме не имеющих. Например, вопрос о природе собственности. Казалось бы, где "происхождение сознания" и где "собственность"? Что между ними общего? Но общность есть, и как раз факт ее наличия нам представляется весьма важным, а уяснение его - совершенно необходимым условием для понимания центрального вопроса. Подобно тому, как оплодотворенная клетка несет в себе информацию о всей структуре будущего организма, так и "клетка" хотя бы и эмбрионального сознания уже содержит информацию о структуре общественного организма, порождаемого ею. Впрочем, там, где изложение выходит за рамки основной темы, эти отступления от нее так в тексте и обозначены: "отступление". Читатель, не желающий на них отвлекаться, будет иметь возможность их пропустить.

И последнее. Рассматривать историю происхождения сознания можно на материале двух процессов: исторического процесса восхождения ископаемых гоминид к человеку и генетического - процесса усвоения сознания ребенком. Они, как увидим, имеют много общего, подчинены одним и тем же закономерностям, обнаруживают одни и те же формы развития. И это не удивительно, ибо, в сущности, они представляют собой один и тот же процесс - рождения сознания. Тем не менее, их особенности заставляют рассматривать их отдельно, а значит, и выбирать, какой из них рассматривать прежде. Учитывая, что "технология" овладения сознанием в историческом процессе несколько сложнее, а в генетическом - сравнительно проще и нагляднее, мы сочли удобным начать с анализа именно последнего. Уяснив превращение ребенка, нам легче будет понять превращение, пережитое нашими далекими предками.

После этих предуведомлений можно уже без проволочек заняться загадкой сознания.

ЗАГАДКА СОЗНАНИЯ

Есть нечто загадочное в самом существовании загадки сознания. Умея проникать в тайны внешнего мира, оно не может объяснить себе собственного происхождения и бытия.

Что препятствует этому? То ли, что внешний мир есть мир именно внешний, что сознание вообще способно отражать лишь то, что лежит вовне его, но не себя самое? На первый взгляд может показаться, что в этом соображении есть некоторый резон. Сознание можно сравнить с зеркалом, обращенным только на внешние предметы, или с какой-либо емкостью (например, с чашей), всегда служащей вместилищем посторонних жидкостей и тел, но не себя самой. Иными словами, легко допустить, что сознание именно потому не в состоянии познать себя, что не способно совместить в себе две взаимоисключающие функции: быть одновременно и объектом, и субъектом познания.

Но согласиться с этим - значило бы признать, что загадка сознания неразрешима принципиально, ибо неустранима ее причина - тот факт, что оно не принадлежит внешней себе реальности. Тогда откуда мы знаем хотя бы о наличии собственного сознания? Ведь это знание не может быть привнесено "извне". Между тем, оно у каждого из нас есть и мы, надо заметить, убеждены в его достоверности несравненно больше, чем в достоверности знания о чем-либо ином. Можно сомневаться в существовании любой вещи, любого явления, в конце концов весь мир можно представить как продукт воображения, но усомниться в существовании самого воображения, своего сознания - значит уже убедиться в его наличии. К тому же, если условием познания является внеположенность сознания по отношению к самому себе, то ведь и это условие выполняется, причем, чрезвычайно легко. Каждый человек представляет собой, так сказать, не изолированное зеркало, но зеркало, существующее в окружении множества других подобных ему зеркал; он отражает в себе их, а в них, извне - и самое себя. Наконец, думать, что сознание не может быть объектом собственного познания, было бы ошибкой еще и потому, что способность к отвлечению заключена в самой его природе. Познание всякого объекта оно именно и начинает с отвлечения, с абстрагирования от него, и предметом его исследования всегда являются эти, создаваемые им самим, абстракции: абстракции формы, движения, свойства и т.п. Таким образом, то, что на первый взгляд мешает сознанию познать себя, в действительности как раз составляет необходимое условие всякого познания. Можно сказать, что отвечая этому условию лучше других объектов, сознание для самого себя вообще является наилучшим объектом познания.

Но тогда, возможно, существование тайны сознания следует объяснить тем, что оно представляет собой особый объект - особый в том смысле, что его нельзя ни увидеть, ни потрогать, что оно не дано органам чувств, не фиксируется никакими приборами, т.е. является недоступным для исследования теми средствами, какие обычно используются для исследования иных объектов. Может быть эта неуловимость "субстанции" сознания и делает его непознаваемым?

Относительно такого ответа можно заметить, что он столь же популярен, сколь и наивен. На самом деле "неуловимость" сознания не только не объясняет его непознанности, но напротив, составляет как раз элемент знания о нем. Чтобы измерить с помощью физического прибора характеристики какого-нибудь физического процесса, необходимо, очевидно, чтобы этими характеристиками обладал и сам прибор. Тот факт, что никакой прибор не фиксирует существование мысли, означает лишь то, что он сам не обладает такой характеристикой, как мышление, что он не является мыслящим субъектом. А равно и то, что мышление не принадлежит кругу физических свойств человека. Только это, и ничего больше. Но мысль и в самом деле не является физическим свойством мозга. Что же загадочного в том, что она не фиксируется приборами? Аналогично выглядит и ситуация с отражением мысли в ощущениях. Человек способен переживать ощущения, вызываемые внешними раздражителями (ощущения цвета, запаха, прикосновения и т.п.) и внутренними состояниями (ощущение голода, страха, любопытства и т.п.). Эти ощущения принадлежат животной природе человека, ибо они присущи и животным. Будь сознание животным свойством, оно, несомненно, воспринималось бы человеком в качестве одного из своих животных ощущений, в общем ряду с остальными, врожденными ему переживаниями. Тот же факт, что оно не входит в их круг, только и означает, что оно не есть ощущение, что оно не является животным (биологическим) свойством. Но и это общеизвестная истина. Таким образом, утверждение о загадочной "неуловимости" сознания представляет собой лишь иной способ высказывания тривиального тезиса о том, что сознание не является ни физическим, ни биологическим свойством человека. Очевидно, что само по себе исключение сознания из состава физических и биологических свойств не только не исключает возможности его познания, но как раз и составляет первый шаг в этом направлении. Оно уже дает нам представление и о границах, в которых следует вести его поиск, и о средствах, которые для этого могут быть применены. А именно, оно приводит к выводу, что эти средства должны иметь ту же природу, какую имеет и сам объект поисков, т.е. это должны быть средства самого сознания: логика, рассуждение, мысленный эксперимент, фантазия, воображение и т.п. Никакие иные средства "уловления" сознания заведомо непригодны.

Но как раз этими средствами познания располагает всякий человек. К тому же сам объект познания у всякого человека всегда "под рукой" и в любое время. Не каждому доступна лаборатория, в которой он мог бы исследовать природу волновой функции или происхождение мутантных аллелей, но каждому доступна "лаборатория", в которой он может исследовать происхождение и природу собственного сознания. Между тем, о волновой функции и аллелях мы знаем, пожалуй, гораздо больше, чем о сознании. Не удивительно ли это?

Впрочем, у загадки сознания есть и другая, в некотором смысле не менее парадоксальная сторона - избыток ответов на нее. Вот лишь малая часть - из необъятного множества! - определений и характеристик сознания, представленных в литературе: "Сознание есть субстанция", и - "сознание есть акциденция, свойство"; "сознание есть свойство мозга человека", и - "сознание существует не в голове человека, а лишь в его деятельности и общении"; оно "нематериально", и - оно "материально", более того, "есть форма движения материи"; оно "непротивопоставимо материи", и - "противопоставимо, в том числе в онтологическом смысле"; сознание "материально по форме и идеально по содержанию", "материально по содержанию и идеально по форме", "идеально и по форме, и по содержанию", "материально всецело"; оно есть "субъективная реальность", и - "оно принадлежит объективной реальности так же, как любая вещь"; оно "неотчуждаемо от человека", и - "отчуждаемо, коль скоро концентрируется в вещах и передается через них в поколениях", "есть функция идеальности вещей"; оно "существует вне человека и вне материи", и - оно представляет собой не более, чем "рефлекс" и даже "продукт мышечных процессов"; оно есть "атрибут материи в целом", и - "атрибут человека"; оно "отличает человека от животных", и - "свойственно и животным, составляет общее человека с ними"; "надындивидуального сознания нет", и - "существует только общественное сознание и оно надындивидуально"; "возникает в процессе интериоризации", и - "не может быть ни интериоризовано, ни экстериоризовано"; "способно опредмечиваться, материализовываться, объективироваться в вещах по ходу деятельности", и - "его нет ни в деятельности, ни в вещах"; оно "внефизично и бестелесно, существует вне пространства и времени", и - оно "есть энергия", "всегда локализовано во времени и пространстве"; оно есть "форма тела, деятельностью перенесенная в мозг", и - "свойство абстрактного человека", "чувственно-сверхчувственная реальность", "сверхприродная объективная действительность", "интенция", "квазипредметное измерение бытия", "мистически загадочная реальность", наконец - "то, чего нет, и вместе с тем есть". Кроме того, оно определяется и по способу происхождения: "продукт эволюции природы", "продукт Божьего творения", "создание космических сил, внеземного разума", "результат редчайшего, невероятного стечения случайных обстоятельств и потому с детерминистских позиций необъяснимый", "итог (или звено) вселенского телеологического процесса" и т.д., и т.д. (Суждения взяты из работ следующих авторов: К.А.Абульханова-Славская; В.Г.Афанасьев; А.И.Анищенко; В.С.Барулин; Б.В.Бирюков; А.А.Братко; М.Бунге; Н.К.Вахтомин; Н.В.Видинеев; Б.И.Востоков; П.Я.Гальперин; С.С.Гольдентрихт; Д.П.Горский; Н.П.Дубинин; Д.И.Дубровский; В.А.Звегинцев; В.П.Зинченко; Е.Э.Иллеш; Э.В.Ильенков; Ф.Ф.Кальсин; П.Киршенман; В.З.Коган; А.М.Коршунов; А.Н.Кочергин; В.А.Лекторский; А.Н.Леонтьев; Б.Ф.Ломов; И.С.Нарский; Ж.Пиаже; М.Н.Руткевич; А.Г.Спиркин; В.П.Тугаринов; В.С.Тюхтин; Б.С.Украинцев; А.Д.Урсул; П.Н.Федосеев; И.Т.Фролов; В.С.Швырев; А.П.Шептулин; Ф.Энгельс; Б.Г.Юдин; М.Янков; М.Г.Ярошевский).