Православном Свято-Тихоновском богословском институте 6 страница

Вот такое ужасное охлаждение, такая страшная трансформа­ция христианской жизни означает, конечно, последние времена. Это есть, конечно, страшный упадок и отступление. Тут невольно вспоминаются слова Христа: "Когда приду, найду ли веру на зем­ле?" и слова апостола о том, что в последние времена охладеет любовь. Именно христианская любовь и делает нас Церковью. Ко­нечно, и Божественная литургия, но она без любви не может со­вершаться, это противоестественно. Литургия без любви — это почти святотатство. И тем не менее, как это ни страшно, но это стало для нас нормой. Более того, есть даже совсем страшные случаи, когда священники служат вместе, находясь во вражде.

Вот это особенно ужасно, и это тоже есть страшный образ нашей жизни современной. Священник находится в безвыходном по­ложении, он зависим от архиерея — куда архиерей его поставит, там он и должен служить, в другом храме служить он не имеет права. И вот еще недавно, во времена советской власти, по ини­циативе уполномоченных специально старались в одном храме сое­динить священников, которые были несовместимыми по своим уст­ремлениям, для того, чтобы между ними не было единства, не бы­ло единомыслия, чтобы они свою энергию тратили на борьбу друг с другом. И очень много было храмов соборных, где между свя­щенниками служащими настоящая вражда была. И, конечно, совер­шать литургию, говорить "Христос посреди нас" в этот момент было очень и очень трудно, почти невозможно.

Здесь мне хочется вспомнить один исторический, очень важ­ный для нас эпизод. Изучая новейшую историю церкви, т.е. исто­рию церкви 20 века, вы услышите о том, что в 1927 году была издана декларация митрополитом Нижегородским Сергием, которая повлекла за собой раскол, и среди ведущих, самых главных и ав­торитетных архиереев возникло несогласие. Несогласные с митро­политом Сергием были отправлены в ссылку или в тюрьму, а впоследствии расстреляны. Но вот существует и дошла до нашего времени совершенно удивительная переписка митрополита Кирилла, который был назван первым местоблюстителем Патриаршего престо­ла в завещании Патриарха Тихона, и митрополитом Сергием, кото­рые друг с другом разошлись во мнениях о том, как следует уст­раивать церковную жизнь. И между ними прекратилось общение ли­тургическое, евхаристическое общение.

Митрополит Кирилл находился в ссылке, а митрополит Сергий стал заместителем Патриаршего местоблюстителя в Москве. И вот в переписке обсуждается вопрос: почему митрополит Кирилл не служит литургию вместе с митрополитом Сергием или его сослужи­телями — теми священниками, которые ему подчиняются, т.е. по­минают его на литургии. Означает ли это, что митрополит Кирилл считает служение митрополита Сергия и его последователей безб­лагодатным? И митрополит Кирилл отвечает на это: "Нет, я ни од­ной минуты не сомневаюсь в том, что литургия, которую вы со­вершаете, является благодатной. Конечно, совершается Тайна Христова. И не поэтому я не могу с вами служить, а потому, что общее с вами служение, при том, что мы с вами не можем сог­ласиться в очень важных для нас проблемах, потому что мы счи­таем друг друга неправыми, было бы нам в суд и в осуждение. Не можем мы с вами служить вместе литургию, если между нами нет единомыслия".

Эти письма, которые почти являются мученическими актами, уже опубликованы и будут публиковаться, потому что являют уди­вительную высоту души митрополита Кирилла. Эти письма показы­вают, что в страшное время гонений (а митрополит Кирилл, один из крупнейших иерархов нашей церкви, был расстрелян в 1937 го­ду, а до этого почти все время советской власти провел в раз­ных ссылках и тюрьмах, почти не выходя из них — около 20 лет) для него вопрос о том, как он совершает литургию — в еди­номыслии или нет, — был чрезвычайно важен. Он не мог совершать литургию с тем, с кем он не был единодушен, с кем он не был согласен.

А вот мы с вами дошли уже до такого страшного момента, когда у священников не находится мужества или они бывают рав­нодушными и готовы совершать литургию формально, когда между ними нет согласия, а они все-таки вместе служат. Хотя по-настоящему они должны были бы сказать: я не могу с тобой служить, раз мы не можем договориться, примириться, сог­ласиться друг с другом.

Ни в коем случае я не хочу сказать, что нам сейчас надо перестать ходить в храм и, поскольку между нами бывают ка­кие-то несогласия и ссоры и священники бывают не совсем в еди­номыслии, перестать участвовать в литургии. Я этого сказать, конечно, не хочу и не могу так думать и надеюсь, что вы меня так не поймете. Я хочу сказать совсем другое: совершая Божест­венную литургию, мы должны быть реально единомысленными, мы должны друг другу все прощать, всем сердцем устремляться к то­му, чтобы достичь единодушия, достичь единства. Мы должны уступать, смиряться, любовью покрывать ошибки друг друга. А если же вдруг оказывается такая ошибка, которую мы не в силах покрыть любовью — такое может быть, особенно если дело касается самой церкви, т.е. не меня лично обидел священник, а я вижу, что он кощунствует, что так нельзя поступать, как он поступает. Например, в Выре в недавнее время еще священники были неверующие, то есть священники, которые явно свято­татствовали. Оказалось так, что я должен с ним в одном храме быть. Тогда христианский долг требует, чтобы я сказал: нет, я с тобой вместе служить не могу, потому что такое служение сов­местное при несогласии моем внутреннем будет мне в осуждение.

Таким образом, момент единодушия, единомыслия чрезвычайно важен. И сейчас все мы, совершая вместе Божественную литургию, должны ощущать, что мы — единое стадо Христово, единое тело Христово, Церковь. Между нами не должно быть каких-то недобрых чувств, обид непрощенных или вражды. Не должно быть даже и хо­лодности, равнодушия, мы должны всем сердцем чувствовать свое единство. Это есть непременное условие благоговейного соверше­ния Божественной литургии. Мы должны ощущать себя каждый частицей единого Тела Христова, только тогда наше служение не будет нам в осуждение.

И вот после такого целования мира, которое сейчас совершается только в алтаре самими священниками, как я уже сказал, а среди мирян не совершается, к сожалению, мы исповедуем свою веру. Пение Символа веры — это есть наше общее исповедание. Мы тоже, конечно, поем Символ веры уже привычным образом, и у нас не возникает мысли, почему нужно петь здесь Символ веры и во­обще, нужно ли это — петь каждый день одну и ту же молитву. Но в дальнейшем мы увидим, что при совершении таинства от христи­ан всегда требуется исповедание веры. Это вполне естественно, потому что и Господь сказал: "По вере вашей будет вам". Та­инство совершается по вере, так что исповедание веры есть не просто какое-то общее пение или молитва "на всякий случай" ­это есть существеннейшая часть литургии. Мы должны здесь засвидетельствовать, исповедовать свою веру. Именно только с этой верой мы можем приступить к кульминации литургии, самой главной части литургии, которая называется анафора, или евха­ристический канон. "Анафора", как вы помните, означает "возно­шение", это центральная древнейшая часть литургии. Так вот пе­ред тем, как будем совершать анафору, мы должны соединиться в любви и вместе единомысленно исповедовать свою православную веру. Только тогда и может достойно совершаться нами Божест­венная литургия, когда мы единомысленны, когда мы вместе, оди­наково верим. И, конечно, здесь дело не только в том, чтобы верить одинаково всем, но и в том, чтобы именно верить.

Почему делаю на этом акцент? Потому что даже здесь, в на­шем Богословском институте, у меня нет уверенности, что мы с вами все одинаково верим. Почему? Да просто потому, что боль­шинство из нас, вполне возможно, и не знает, во что, собствен­но, мы верим. Главные догматы вы, наверное, знаете. Но целое учение Церкви, я думаю, вряд ли многие из вас знают. Вот мы будем изучать в догматическом богословии догматическое учение Церкви, т.е. предмет нашей веры, во что и как мы верим. А до тех пор, я думаю, большинство из вас не очень-то четко будет представлять себе свою собственную веру, а это очень плохо. Ведь для того, чтобы мы могли совершать литургию, очень важно, чтобы мы знали, во что верим, чтобы Символ веры для нас был не просто заученной скороговоркой, а чтобы это было действительно исповедание главных истин веры, чтобы мы понимали свою веру, могли ее объяснить, чтобы могли сказать, что является основа­нием нашей христианской жизни.

Такое исповедание веры является последним моментом в при­готовлении к самому главному моменту священнодействия, кото­рое, как я сказал, называется анафорой и о которой я буду го­ворить уже в следующей лекции.

Лекция 8

Мы приступаем к самой главной части Божественной Литур­гии. Эта часть называется анафора; это греческое слово переводится как "возношение".

Как я уже говорил, анафора — это самая древняя часть Ли­тургии, которая дошла до нас в памятниках письменности древ­нехристианской церкви. Хотя дошедшие до нас свидетельства от­носятся в основном к 8 веку, но есть разные научные основания считать, что анафора восходит к тем самым авторам, которые нам из­вестны. Нам известны несколько авторов, самые главные две ана­форы — Василия Великого и Иоанна Златоустого — совершаются обычно в Православной Церкви.

Как вы помните по прошлой лекции, анафоре предшествует исповедание веры, когда весь храм поет Символ веры, а священ­ники в это время, поцеловав друг друга в плечо и в руку, гово­рят: "Христос посреди нас, и есть и будет". Затем они берут воздух, то есть большой покровец, который лежит на чаше и на дискосе (а другие маленькие покровцы уже сняты после великого входа), и этот воздух поднимают и веют им над чашей и дискосом, в то время как весь храм поет Символ веры.

После этого дьякон на амвоне провозглашает: "Станем добре, станем со страхом, вонмем, Святое Возношение в мире приноси­ти". Это есть возглас, который призывает нас к особенно внима­тельной молитве. "Станем добре" — то есть, станем особенно сосредоточенно и внимательно молиться, и не только молиться, но и Святое Возношение, то есть анафору, в мире приносить, то есть совершать анафору. И хор отвечает всем вам известным песнопением: "Милость мира, жертву хваления".

Уже здесь вы видите, что хор продолжает слова дьякона. Он говорит: "Станем... Святое Возношение в мире приносити", и сло­ва хора — это продолжение: "Милость мира, жертву хваления" — ­вот что мы приносим.

Затем следует возглас священника: "Благодать Господа наше­го Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Ду­ха буди со всеми вами". Хор отвечает: "И со духом твоим". Свя­щенник, воздевая руки, возглашает: "Горе имеим сердца" — то есть, небу обратим свои сердца. "Горе" буквально — "кверху". Хор отвечает: "Имамы ко Господу", то есть, имеем уже наши сердца обращенными ко Господу. И священник возглашает: "Благо­дарим Господа". На что хор поет всем нам хорошо известную песню: "Достойно и праведно есть покланятися Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущней и Нераздельней".

Здесь я прервусь, не буду читать дальше текст анафоры, а скажу, что все молитвы, которые читает священник во время ана­форы, возгласы, которые он произносит вслух, те слова, которые поет хор, — все это составляет одну непрерывную цельную молит­ву. Все эти части молитвы, которые, как я сказал, произносят то священник, то хор, они продолжают друг друга непрерывно, и поэтому нужно обязательно суметь воспринять всю эту молитву целиком.

К сожалению, главная часть этой мо­литвы произносится священником тайно, то есть не секретно, а просто тихо, про себя, в алтаре, и люди, стоящие в храме, не слышат ее. Поэтому им кажется, что анафора — это только то, что поет хор. А хор поет очень мало. Довольно длин­но, но очень мало.

Чтобы понимать, что происходит в это время в алтаре, в церкви, как совершается Таинство Божественной Евха­ристии, нужно обязательно почувствовать всю анафору целиком, и не только почувствовать, но воспринять сердцем, запомнить, как следует понять ее. Есть традиция западного богословия — разде­лять анафору на части для того, чтобы лучше исследовать ее, лучше осмыслить и запомнить. Это обычный научный подход, когда дифференцируют, разделяют на маленькие части изучаемый пред­мет. И мы тоже с вами последуем этому обычному подходу. Но прежде я прочитаю вам анафору целиком, всю подряд, не останавливаясь, не говоря, где поет хор, а где го­ворит священник, тем более что, я думаю, вы знаете достаточно хорошо Литургию и легко поймете, где голос священника, а где ­пение хора.

"ИЕРЕЙ: Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа, буди со всеми вами.

ХОР: И со духом твоим.

ИЕРЕЙ: Горе имеим сердца.

ХОР: Имамы ко Господу.

ИЕРЕЙ:Благодарим Господа".

Это диалог. Дальше начинается молитва.

"ХОР: Достойно и праведно есть покланятися Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущней и Нераздельней.

ИЕРЕЙ: Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе покланятися на всяком месте вла­дычествия Твоего. Ты бо еси Бог Неизреченен, Недоведом, Неви­дим, Непостижим, присно Сый, такожде Сый, Ты, и Единородный Твой Сын, И Дух Твой Святый. Ты от небытия в бытие нас привел еси, и отпадшия возставил еси паки и не отступил еси, вся тво­ря, дондеже нас на Небо возвел еси и Царство Твое даровал еси будущее.

О сих всех благодарим Тя, и Единороднаго Твоего Сына, и Духа Твоего Святого о всех, ихже вемы и ихже не вемы, явленных и неявленных благодеяниих, бывших на нас. Благодарим Тя и о службе сей, юже от рук наших прияти изволил еси, аще и предстоят Тебе тысящи Архангелов и тмы Ангелов, Херувими и Серафими, шестокрилатии многоочитии, возвышающиися пернатии. Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще:

ХОР: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоея; Осанна в вышних, благословен Грядый во Имя Господне, осанна в вышних.

ИЕРЕЙ: С сими и мы блаженными Силами, Владыко Человеколюб­че, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый. Свят еси и Пресвят и великолепна слава Твоя; Иже мир Твой тако возлюбил еси, якоже Сына Твоего Единороднаго дати, да всяк веруяй в Него не погибнет, но имать Живот Вечный. Иже, пришед и все еже о нас смотрение исполнив, в нощь, в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше за мирский живот, приемь хлеб во святыя Своя и пречистыя и непо­рочныя руки, благодарив и благословив, освятив, преломив, даде святым Своим учеником и апостолом, рек:

Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов.

ХОР: Аминь.

ИЕРЕЙ: Подобне и Чашу по вечери, глаголя: Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов.

ХОР: Аминь.

ИЕРЕЙ: Поминающе убо спасительную сию заповедь и вся, яже о нас бывшая: Крест, Гроб, тридневное Воскресение, на Небеса восхождение, одесную седение, Второе и славное паки пришествие, Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся.

ХОР: Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Госпо­ди, и молим Ти ся, Боже наш.

ИЕРЕЙ: Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа Твоего Свята­го на ны и на предлежащия Дары сия. И сотвори убо Хлеб сей Честное Тело Христа Твоего.

ДИАКОН:Аминь.

ИЕРЕЙ:А еже в Чаши сей, Честную Кровь Христа Твоего.

ДИАКОН: Аминь.

ИЕРЕЙ: Преложив Духом Твоим Святым.

ДИАКОН: Аминь, аминь, аминь.

ИЕРЕЙ: Якоже быти причащающимся, во трезвение души, во оставление грехов; в приобщение Святаго Твоего Духа, во испол­нение Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во осуждение.

Еще приносим Ти словесную сию службу о иже в вере почив­ших праотцех, отцех, патриарсех, пророцех, апостолех, пропо­ведницех, евангелистех, мученицех, исповедницех, воздержницех и о всяком дусе праведнем, в вере скончавшемся.

Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, Слав­ней Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии.

ХОР:Достойно есть, яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честней­шую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем.

ИЕРЕЙ: О святем Иоанне Пророце, Предтечи и Крестители, о святых славных и всехвальных апостолех, о святем (имя), егоже и память совершаем, и о всех святых Твоих, ихже молитвами посети нас, Боже.

И помяни всех усопших о надежди воскресения жизни вечныя (имена). И упокой их, идеже присещает свет Лица Твоего. Еще молим Тя, помяни, Господи, всякое епископство православных, право правящих слово Твоея истины, всякое пресвитерство, во Христе диаконство и всякий священнический чин.

Еще приносим Ти словесную сию службу о вселенней, о Свя­тей, Соборней и Апостольстей Церкви, о иже в чистоте и честнем жительстве пребывающих; о Богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея. Даждь им, Господи, мирное правление, да и мы в тишине их тихое и безмолвное житие поживем во всяком благо­честии и чистоте.

В первых помяни, Господи, Великаго Господина и Отца наше­го Алексия, Святейшаго Патриарха Московскаго и всея Руси, егоже даруй святей Твоей Церкви в мире, цела, честна, здра­ва, долгоденствующа, право правяща слово Твоея истины.

ХОР: И всех и вся.

ИЕРЕЙ: Помяни, Господи, град сей, в немже живем, и всякий град и страну, и верою живущих в них. Помяни, Господи, плаваю­щих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, и спасение их. Помяни, Господи, плодоносящих и добротворящих во святых Твоих церквах и поминающих убогия и на вся ны милости Твоя низпосли (имена живых).

И даждь нам единеми усты и единем сердцем славити и воспевати Пречестное и Великолепое Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.

ХОР: Аминь.

ИЕРЕЙ: И да будут милости Великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами".

Вот видите, вот эта одна длинная молитва начинается сло­вами: "Станем добре, станем со страхом, вонмем, Святое Возноше­ние в мире приносити. Милость мира, Жертву хваления". А конча­ется возгласом: "И да будут милости Великаго Бога и Спаса на­шего Иисуса Христа со всеми вами". Тут говорится о милости, что будем приносить Святое Возношение, Милость мира и Жертву хваления. А здесь, уже получив эту милость, священник говорит: "Да будут милости Великаго Бога... со всеми вами". Этот возг­лас как бы начинает следующую часть литургии — ее окончание, последнюю часть.

Анафора Василия Великого гораздо длиннее — наверное, раза в три длиннее, чем анафора Иоанна Златоустого. Именно потому, что наш народ не умеет, не готов воспринять эту молитву со слуха и участвовать в ней так, как должно, эта молитва ушла в алтарь, стала произноситься только священником в алтаре. Неко­торые из вас, я предполагаю, может быть, испугались, что я тайные молитвы прочитал здесь вслух. Некоторые даже думают, что здесь какое-то есть кощунство. Это не так. Заранее предуп­реждаю вас, что никакого кощунства здесь нет, что молитвы эти напечатаны не только в служебнике, но и в богословских журна­лах, которые не запрещается читать никому, так что все вы, и мужчины, и женщины, можете взять их и прочитать, скажем, в бо­гословских трудах Московской патриархии, в книгах, о которых мы с вами говорили. Потому что никогда Церковь не делала ника­кого секрета из своих молитв. И в древности апостолы, а потом великие святители, и Василий Великий, и Иоанн Златоуст, и дру­гие читали эти молитвы вслух всей Церкви. Так что тайные мо­литвы — не значит секретные. Причина их тайного произнесения, то есть не вслух, а тихо в алтаре, только в том и состоит, что оказалось это непосильно для народа церковного, для народной массы — непосильно участвовать в них.

Молодые священники частенько, все это понимая, пробуют свои силы и пробуют читать эти молитвы вслух. Но крайне редко бывает этот опыт удачным. Обычно священник через некоторое время начинает чувствовать, что вот он старается, читает гром­ко, а народ его как бы не слышит, не участвует с ним в молит­ве. И он понимает, что так он совершать Литургию не может. Нельзя говорить о великом и святом, чтобы тебя не слушали. Ты к человеку взываешь: давай помолимся, "Станем добре, станем со страхом", а никто не становится "добре, со страхом" и не участвует в Литургии, не молится. И то, что священ­ник не может утащить этот воз на себе, не может включить в мо­литву всю паству, — это и есть главная причина того, что молитва не читается вслух. Когда священник как бы говорит: ну раз вы не можете, то стойте, молитесь как можете, а я пойду и в алтаре помолюсь сосредоточенно сам. Конечно, это потеря, и потеря очень большая. Конечно, не так должно быть. Но что делать? Вот, например, когда у нас маленькие дети, мы не можем их заставить все молитвы прочитать внятно и со смыслом, они еще их не понимают. Но тем не менее мы с ними мо­лимся. Мы их берем за ручку или на ручки и поем "Отче наш". Пока они не понимают, что это. Но сердцем они что-то чувству­ют. И пение их привлекает, они как-то по-своему участвуют в молитве. Конечно, не в полную силу, как должен участвовать взрослый человек, но в свою детскую силу. Они молятся, и при­выкают к молитве, и любят ее, и даже хотят молиться, и пыта­ются что-то петь. Вот наша народная масса и находится, если хотите, на таком детском уровне. Она не может вслед за священ­ником все осмыслить, все понять, все произнести и участвовать в молитвах. Поэтому Церковь давно уже решила заменить чтение определенных молитв пением — очень умилительным, очень возвы­шенным, чистым, прекрасным пением.

Действительно, надо сказать, что нет ничего прекраснее анафоры. Правда, мы с вами очень часто теперь вынуждены слы­шать оперное пение, которое, конечно, анафоре не только никак не соответствует, а даже как бы противоположно ей и не дает людям почувствовать, что такое анафора, что такое Литургия. Это пение крайне вредно. Но пение древнее, настоящее пение церковное изумительно красиво и помогает молиться.

И вот Церковь решила говорить с народом этим языком — ­языком образов, языком пения, языком церковного искусства. По­тому что совместная молитва на самом деле оказалась недоходчи­вой.

Я уже говорил вам, что найдутся, конечно, такие ревност­ные священники и учителя церковные, которые объявят меня ере­тиком и скажут, что ни в каком случае нельзя отказываться от совместной молитвы и неправильно я вас учу и что надо призывать всех читать все молитвы все-таки вслух, вернуться к прежнему. Я согласен: надо. И там, где это возможно, надо это сделать.

Вот, скажем, во время гонений, в катакомбах, когда священники и епископы служили в каких-то маленьких закутках, ком­натках, они могли произносить эти молитвы вслух, потому что мо­лящихся было немного и можно было включить всех предстоящих в одну молитву. А в больших храмах это не удается. Когда народу мало, это легче, а когда много, это трудно.

Но, конечно, чем лучше мы будем понимать, чем лучше, пол­нее мы будем в этих молитвах участвовать, тем торжественнее и лучше будет совершаться Божественная Литургия.

Так вот, как вы поняли, во время пения "Достойно и пра­ведно есть" священник читает молитву: "Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе покла­нятися на всяком месте владычествия Твоего". Эта молитва бла­годарственная (часть анафоры) заключается возгласом священни­ка: "Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще". Ко­нечно, в церкви этот возглас звучит довольно странно. "Достой­но и праведно... покланятися Отцу и Сыну и Святому Духу, Трои­це Единосущней и Нераздельней" — и вдруг:"...поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще". Даже грамматической связи нет. Она есть в той тайной молитве, которую прочитал священник:"...аще и предстоят Тебе тысящи Архангелов и тмы Ангелов, Херувими и Се­рафими, шестокрилатии многоочитии, возвышающиися пернатии (здесь запятая), Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще". Это деепричастный оборот, который раскрывает смысл придаточного предложения. То есть, мы Тебя благодарим, благода­рим Тя и о службе сей, которую Ты от рук наших прияти изволил еси, хотя и предстоят тебе Архангелы и Ангелы, поющие, вопию­щие, взывающие и глаголющие. Вот какой здесь смысл. Но мы про Архангелов и Ангелов ничего не слышим, это священник читает про себя, а мы только этот возглас слышим. И, конечно, такое несоответствие, грамматическое даже, делает еще более непонят­ной Литургию.

Эта молитва благодарственная, по имени которой называется и вся наша служба — Евхаристия. Это и значит — благодарение. И все молитвы здесь носят характер благодарения. Вот это начало благодарения в латинской традиции называется словом "префа­цио".

После возгласа священника "Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще" хор продолжает: какую песнь Ангелы поют, и вопиют, и взывают. "Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоея, осанна в вышних, благословен Грядый во Имя Господне, осанна в вышних". Это всегда поют очень тор­жественно и длинно, и во время этого пения священник читает следующую часть анафоры: "С сими и мы блаженными Силами, Влады­ко Человеколюбче, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый. Свят еси и Пресвят и великолепна слава Твоя; Иже мир Твой тако возлюбил еси, якоже Сына Твоего Единороднаго дати, да всяк веруяй в Него не погиб­нет, но имать Живот Вечный".

Подумайте, какое возвышенное, какое удивительное богосло­вие зало­же­но в этих словах. Здесь исповедание нашего упования. С этими блаженными силами и мы вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый. Свят и Пресвят и великолепна слава Твоя. Иже мир Твой тако возлюбил еси, что и Сына Твоего Единородного дать изволил, и всякий ве­рующий в Него не погибнет, но будет иметь живот вечный. "Иже, пришед и все еже о нас смотрение исполнив, в нощь, в нюже пре­даяшеся, паче же Сам Себе предаяше за мирский живот, приемь хлеб во святыя Твоя и пречистыя и непорочныя руки, благодарив и благословив, освятив, преломив, даде святым Своим учеником и апостолом, рек:...". То есть, давая Своим ученикам и апосто­лам, сказал: "Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов".

Во время всей этой молитвы хор поет "Свят, Свят, Свят Господь Саваоф". Вы знаете, что у католиков есть название этой части молитвы — санктус, то есть "свят". По имени этой песни "Свят, Свят, Свят..." та часть анафоры, которую читает священ­ник тайно, тоже называется "санктус".

Здесь следует тоже остановиться на одном весьма сущест­венном рассуждении. Дело в том, что священник, говоря слова "Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов", указывает на Святой Агнец, который лежит на престоле, на дискосе, а в католической церкви не только указывает, но и благословляет. Поскольку молитва не слышна, то получается, что священник возглашает слова Христа от первого лица: "...Сие есть Тело Мое..." и указывает рукой на святой хлеб. Получается изображение Тайной Вечери, когда Христос ска­зал: "Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое..." и указал на хлеб. И вот католики считают, что эти слова и являются так называе­мой сакраментальной формулой, тайносовершительными словами, что это главные слова, слова Христа. Более того, они учат, что в этот момент рука священника — это рука Самого Христа. В этот момент рука священника, благословляющая Агнец, как бы делается рукой Христа. Священник в этот момент является как бы замести­телем Христа здесь, на земле. Это католическое учение, которое известно прежде всего в отношении папы римского, считающегося как бы наместником Христа на земле. Это учение в отношении па­пы у нас отвергается, мы не считаем, что кто-либо на земле может быть наместником Христа. Но католики распространяют это учение и в отношении священника — правда, только на литурги­ческий момент.

Я был довольно сильно поражен, когда в этом году, гото­вясь к чтению курса пасторского богословия, взял конспекты лекций из Московской Духовной Академии по пастырскому богосло­вию и там нашел конспект лекций очень известного, досточтимого весьма Тихона, замечательного духовника и подвижника, ко­торый ушел в затвор, уехал из Лавры, но раньше он читал курс пастырского богословия. В его курсе, в предисловии к нему, прямо так и говорится: папа — это наместник Христа на земле. Папа — это и есть тот самый человек, рука которого делается рукою Христа. То есть, иначе говоря, это есть католическое ут­верждение.

Это не удивительно, поскольку наше русское богословие до сих пор не освободилось от плена католицизма. Русское богосло­вие имеет своей колыбелью Киево-Могилянскую Академию, которая была, по существу, почти католической. Для того чтобы получить необходимых профессоров, преподавателей, Петр Могила, митропо­лит Киевский, посылал молодых людей в католические школы на запад, и они даже принимали католичество, чтобы их приняли учиться, а потом, выучившись в католической школе, они возвращались в Киев, снова переходили в Православие и препода­вали богословские дисциплины уже по-латыни. Конечно, они могли преподавать только то, что слышали в католической школе, но в самых очевидных местах перефразируя все это на православный лад и кое-где разоблачая католицизм и утверждая Православие — в Символе веры и нескольких других таких местах. А в принципе метод их мышления, система преподавания, весь строй богословия — все это оказалось в плену у католициз­ма, и на протяжении нескольких столетий с большей или меньшей силой все это жило в нашей православной духовной школе. Дух схоластики, который еще и до сих пор не покидает нашей семина­рии, — это дух, идущий с запада. Так что удивительного ничего нет в том, что даже в конспекте... Тихона такие встречаются утверждения. Это нужно понимать, а не осуждать. Понадобится еще некоторое время, чтобы русское богословие наконец скинуло с себя оковы католического мышления. Но наш долг — быть очень внимательными, освобождаться от католического влияния и возв­ращаться к древнему православному святоотеческому богословию ­чистому богословию, восточному богословию.