Православном Свято-Тихоновском богословском институте 7 страница

Даже читая наши тайные молитвы, мы легко можем убедиться в том, что ничего такого, что говорят католики, здесь нет, по­тому что слова "Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое..." священ­ник произносит от лица Христа, а не от своего собственного. В тексте молитвы как говорится: "Иже, пришед (то есть, Христос, который, пришедши) и все еже о нас смотрение испол­нив, в нощь, в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяеше за мирский живот, приемь хлеб (то есть, принял хлеб) во святыя Своя пречистыя и непорочныя руки, благодарив и благословив, освятив, преломив, даде (дал) его святым Своим учеником и апостолом и сказал: "Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов". То есть, здесь священник просто говорит эти слова в качестве пересказа того, что сделал Христос. Он не говорит это от своего лица, а говорит, как сделал Христос на Тайной Вечери, поэтому нет оснований счи­тать, что это говорится от первого лица.

Дельше хор поет "Аминь", а священник читает тайно: "Подоб­не и Чашу по вечери, глаголя". Опять-таки: подобне и Чашу в конце вечери, говоря (Христос благословил): "Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многия излива­емая во оставление грехов". И хор опять отвечает: "Аминь". И опять продолжение, и опять не от первого лица, а пересказыва­ются слова Христа. Священник же указывает на Чашу.

Здесь, однако, нужно оговориться. Не все так просто, потому что, хотя священник и не говорит от первого лица и не благословляет в этот момент Святые Дары, но он ука­зывает — все-таки что-то делает от первого лица. А потом он будет и благословлять Святые Дары. Это значит, что его роль здесь — не просто роль рассказчика, и древняя традиция — не католическая, а православная — называет священника совершите­лем Божественной Литургии. Но ведь мы одновременно говорим: Ты еси и Приносимый, и Приносящий — вы помните, это молит­ва, которая читается в начале Литургии верных, перед антифоном. Ты, Господи, и Приносимый, и Приносящий Святые Дары. И, конечно, мы говорим, что Святые Дары освящаются Богом, Духом Святым освящаются. И все молитвы об освящении Святых Даров возносятся к Богу-Отцу. Но, с другой стороны, священник совер­шает Божественную Литургию. И тут весьма важно понять, что же, собственно, утверждает о Литургии наше православное богосло­вие. Оно говорит здесь не то, что священник делается в этот момент заместителем Христа или его рука делается рукою Христа. Но оно говорит, что священник в Литургии в наибольшей степени являет образ Христа.

Скажу вам сразу, что богословие — это очень трудная и тонкая область, и вообще истина всегда очень тонко отличается от лжи, редко бывает так, чтобы ложь была грубой, совершенно очевидной, с каким-то очевидным противопоставлением. Это быва­ет очень редко, потому что тогда никто этой лжи не поверит. Если, скажем, на белую доску сказать, что она черная, этому никто не поверит. А если сказать, что она не белая, а в руб­чик, такая серенькая... Тут уже будет труднее спорить, может, она и на самом деле серенькая, а не беленькая? Тут уже нужно различать более осторожно все это.

Ложь всегда почти в жизни является в ви­де тонкого искажения, и отыскивать истину поэтому бывает осо­бенно трудно. Именно в этих тонких моментах, где требуется особенно чистое сердце, особенно острая чувствительность — тут нужно приложить все свои силы, собрать все свое внимание и искать правильные формулировки. Так было всегда в Церкви. Вы помните, как на Первом Вселенском Соборе святой Афанасий Великий изменил всего одно слово: вместо "подобносущий" он сказал "еди­носущный", и получилась правильная формулировка догмата, хотя изменился один слог одного слова. И вот на этом уровне откры­вается истина. Все формулировки догматические найдены с огром­ным трудом, потому что истину познать, сформулировать очень трудно. Так и здесь: нужно понимать разницу между тем, чтобы быть заместителем Христа на земле, наместником Христа на земле, или быть образом Христа на земле. Мы говорим, что священник ­это живой образ, живая икона, так и каждый человек есть образ и подобие Божие, а священник — это в особенности образ Христов. И этот образ более всего просветляется, является нам во время Божественной Литургии. Так что действия священника, когда он указывает на хлеб и вино, когда он потом благословля­ет их, его молитва — все это здесь прообразует Христа. Это не значит, что рука священника стала рукою Христа. Нет, но образ здесь дается.

Как это еще почувствовать? Ну, если бы я вам сказал: вот фотография какого-то вашего близкого, родного или друга. И я вам говорю: видите, вот рука, на самом деле это живая рука, та самая. Это будет искажение. А если я скажу: смотрите, какая хорошая фотография, она дает нам образ, это не тот самый чело­век, но это очень хорошая фотография. Или хорошая очень икона. Эта икона помогает нам, она помогает обратиться к Первообразу, она даже может нести в себе особенное благодатное присутствие, таинственное благодатное присутствие, как чудотворные иконы. Они несут в себе благодатный особенный дар, конечно. Но как только мы скажем, что чудотворная икона — это и есть Божия Матерь, то мы сразу делаемся язычниками, сразу же преступаем за­поведь: не сотвори себе кумира и не поклоняйся никакому куми­ру. Тут уже икона перестает быть иконой, а делается кумиром. И надо сказать, что в русском народе это часто так и бывает. По­тому что эти тонкие моменты народ часто упускает из виду и не умеет почувствовать разницу. И для него икона делается та­лисманом, именно кумиром, а не образом.

Так вот, православное понимание иконы именно таково, что это есть образ, возводящий к Первообразу. Православное понима­ние священства в том состоит, что священник — это есть образ. И во время Литургии является нам образ Христа, Христа-священ­ника.

Надо сказать, что католическое заблуждение здесь отчасти объясняется и смягчается тем, что у них нет Литургии Василия Великого и Иоанна Златоустого. Они совершают мессу, которая имеет совершенно иной текст. Текст мессы очень древний, он не имеет строгого авторства, восходит он к первым векам. Автор мессы неизвестен. Но несмотря на свою древность, текст мессы не имеет тех достоинств, которые имеет Литургия Василия Вели­кого и Иоанна Златоустого. В ней нет такого четкого и ясного богословия, не выражена так ясно и так стройно, с такой удиви­тельной духовной красотой, строгостью и последовательностью мысль. Молитва, которая содержится в мессе, тоже, конечно, очень умилительная, трогательная, но она не имеет такой ясной четкости. А такая нечеткость, может быть, легче допускает неп­равильное толкование. И можно в этом смысле несколько смягчить наше негодование на католиков, потому что они исходят из того, что у них есть, а у них есть текст мессы, а не нашей Пра­вославной Литургии.

После того, как священник сказал эти два возгласа — "Прии­мите, ядите..." и "Пийте от нея вси..." — он читает молитву в алтаре, опять про себя:

"Поминающе убо спасительную сию заповедь и вся, яже о нас бывшая: Крест, Гроб, тридневное Воскресение, на Небеса восхож­дение, одесную седение, Второе и славное паки пришествие".

И дальше возглашает громко: "Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся". Опять деепричастный оборот. То есть, поминая Твою спасительную заповедь и все, что Ты совершил для нас: и Крест, и Гроб, и тридневное Воскресение, и восхождение на Не­бо, и седение одесную Отца, и Второе и славное паки пришествие — все это вспоминая, мы, Твоя от Твоих Тебе приносящие о всех и за вся, "Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Госпо­ди, и молим Ти ся, Боже наш". Это целая фраза, а вслух произ­носится только деепричастный оборот между двумя запятыми.

Но во время этого возгласа, который уже стал нам всем при­вычен, и мы уже не рассуждаем о том, что это деепричастный оборот, а слышим: "Твоя от Твоих Тебе приносяще..." — слышим и воспринимаем это должным образом.... Во время этого священник или диакон берет руками, сложенными крест-накрест, дискос и Чашу и возносит над Престолом. И вот это и есть возношение — анафора. Именно со словами "Твоя от Твоих Тебе приносяще" он поднимает и возносит к Богу эти Дары. Это есть возношение. А хор поет в это время: "Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молим Ти ся, Боже наш". Это и есть кульминация ев­харистического канона. В это время многие в храме встают на колени, и хорошо делают. Хор поет обычно медленно и довольно протяжно, долго, потому что во время этих слов — "Тебе по­ем..." — священник в алтаре произносит много молитв и происхо­дят все главные действия анафоры. Священник говорит: "Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем (т.е. умиляемся), низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия". То есть, и просим, и молим, и умоляем Тебя: ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на пред­лежащие Дары сия.

К кому относятся эти слова, кого мы умоляем? "Приносим Ти словесную сию... службу" — Тебе приносим. Кому — Тебе? Богу, конечно, Богу Отцу. Вся анафора обращена к первому лицу Святой Троицы — к Богу Отцу.

Но вот эта особенная молитва, она называется по-гречески эпиклезис, в просторечии эпиклеза, что значит "призывание". Это молитва призывания Святаго Духа на Святые Дары. После этой молитвы следует: "Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа Твое­го Святаго на ны и на предлежащие Дары сия". И дальше: "И сот­вори убо Хлеб сей Честное Тело Христа Твоего".

Говоря последние слова, священник благословляет Святой Хлеб крестом. Диакон отвечает: "Аминь". И говорит: "Благосло­ви, владыко, Святую Чашу". А священник говорит: "А еже в Чаши сей, Честную Кровь Христа Твоего". И благословляет крестом же — рукой совершая крест — Святую Чашу. Диакон: "Аминь. Бла­гослови, владыко, обоя" (то есть, и то, и другое). И священник благословляет одновременно, одним большим крестным знамением и дискос, и Чашу со словами: "Преложив Духом Твоим Святым". Дья­кон отвечает: "Аминь, аминь, аминь". И оба они и все находящи­еся в алтаре, а те, кто знает, и в храме делают земной поклон. Это и есть кульминация анафоры. После этого момента перед нами Тело и Кровь Христовы. То есть, хлеб и вино прелагаются в Тело и Кровь Христовы. Как видим, священник здесь благословляет Святые Дары.

И здесь тоже возникает очень много разных трудных проб­лем, связанных опять-таки с католическим учением о Литургии и вообще и таинствах.

Как мы уже говорили, католики считают, что для совершения Таинства необходимо правильное произнесение сакраментальной, или тайносовершительной, формулы. И наше русское богословие до сих пор еще до конца не отрешилось от этого католического уче­ния, хотя именно в этом веке благодаря усилиям русских бо­гословов в эмиграции началось освобождение от этого учения. Сейчас уже не все так говорят, но до сих пор еще многие не свободны от этого вполне.

До недавнего времени так думали все богословы русские и священники были воспитаны в том, что есть тайносовершительная формула. Встает вопрос: какая же это формула? Где эта формула? Католики совершенно точно говорят: тайносовершительной форму­лой являются слова Господни: "Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за Вы ломимое во оставление грехов. Пийти от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многи излива­емая во оставление грехов". Слова евангельские, слова Христа ­они и являются тайноразрешительной формулой.

Когда священник произносит эти слова, он благословляет Святые Дары, и в этот момент происходит, как они говорят, пресуществление Святых Даров. Пресуществление, то есть меня­ется их сущность. У них есть учение о субстанции. Была сущность хлеба и вина, а стала сущность Тела и Крови Христо­вых, произошло пресуществление.

Но на Востоке у святых отцов мы не находим такого термина и такого грубого понимания Таинства. Ища правильный термин, русское богословие нашло другое слово — преложение Святых Да­ров. Сказать, что хлеб и вино превращаются будет неправильно и грубо, это не улавливает и даже искажает смысл того, что про­исходит. Превращение — это не то, что происходит здесь. Пресу­ществление — тоже не так, нельзя сказать, что сущность хлеба и вина здесь превратились в сущность Тела и Крови Христовых, это будет грубо, философски недостаточно, это не улавливает смысла таинства. И вот термин "преложение" оказывается здесь более подходящим. Что значит "преложение"? Это значит, что здесь происходит некая тайна, которая лучше всего этим словом славянским обозначается. Прелагаются хлеб и вино в Тело и Кровь Христовы.

Может быть, это объяснение покажется вам недостаточным, неубедительным, но так и должно быть, ведь здесь мы говорим о тайне, которая не может быть открыта человеческому разуму. И мудрость, и красота православного богословия именно в том состоит, что оно умеет эту тайну почувствовать и не дерзать объяснять ее до конца. Потому что она необъяснима. А католи­ческое богословие хочет обязательно все разложить по полочкам, все назвать своими человеческими именами, которые здесь не подходят, не действует этот подход. Нельзя все подвергнуть та­кому анализу и не нужно. Это не целомудренно, это дерзновенно. Здесь нужно именно дать обозначение тайны, и слово "преложе­ние" употребляется в этом смысле. Обозначение тайны, которую мы не дерзаем объяснять в каких-то философских категориях, по­тому что все это будет неточно, неподходяще, по-человечески.

Вернемся тем не менее к учению о тайносовершительной формуле. Католики говорят, что эти слова и есть тайносовершитель­ная формула. Но говорят они это потому, что в тексте мессы просто нет последующих молитв. Там нет эпиклезы, нет призыва­ния Святаго Духа. Нет и молитвы, которая называется анамнезис, которая читается после слов "Пийти от нея вси..." — "Поминающе убо спасительную сию заповедь...". Эта молитва называется "Воспоминание". Помните, как Господь говорил: "Сие творите в Мое воспоминание". Анамнезис и есть воспоминание. Эпиклезы у них просто нет.

Православные богословы (еще преподаватели Киево-Моги­лянской Академии) не могли это принять, потому что в тексте литургии Иоанна Златоустого и Василия Великого следует дальше эпиклеза, призывание Святаго Духа, в которой говорится: "Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу, и просим, и мо­лим, и мили ся деем, низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия". Какой же смысл просить придти Духа Свя­того на предлежащие Дары сия, если они уже освящены? Эпиклеза, призывание уже не нужно, если Тайна уже совершилась. Поэтому нужно было дать отпор католическому учению: нет, не там нахо­дится тайносовершительная формула, а совсем в другом месте. Где? Нашей тайносовершительной формулой являются слова: "Пре­ложив Духом Твоим Святым". Этот короткий деепричастный оборот — это и есть тайносовершительная формула, после этих слов на Престоле находятся Тело и Кровь Христовы, а до этих слов это были хлеб и вино.

Такое юридическое объяснение в духе католицизма, конечно, претит православному восприятию Литургии. Потому что католики в каком-то смысле более правы, когда говорят, что тайносовер­шительной формулой являются слова Христа, эти удивительные, красивые слова, которые возглашаются на весь храм. А у пра­вославных этой формулой оказался деепричастный оборот, который священник в алтаре тайно произносит: "Преложив Духом Твоим Святым".

И вот разгорается спор. Католики доказывают свою правоту, православные сопротивляются и чувствуют недостаточность своих аргументов, их слабость. А нужно все-таки католикам воспроти­виться, отстоять свою Литургию. И вот уже в глубокой древ­ности, много столетий назад, неизвестно где и как, еще в руко­писной традиции появилась так называемая интерполяция, т.е. вставка. Вставка тропаря третьего часа. После молитвы-эпиклезы вставляется тропарь: "Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час Апостолом Твоим низпославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся".

В течение многих последних веков православные священники и епископы на этом месте читают трижды тропарь третьего часа, который, по существу, является тем же призыванием Святаго Ду­ха, т.е. усилением эпиклезы. Для того чтобы ее отстоять, удер­жать Православную Литургию, сказать, что вот здесь у нас бу­дет тайносовершительная формула находиться, — ради этого тро­парь этот был кем-то вставлен, а потом прижился, понравился кому-то, его стали чаще употреблять. Постепенно он вошел из одной рукописи в другую, а когда появилось книгопечатание, то он уже повсюду остался.

Эта интерполяция на самом деле есть явление довольно пе­чальное, хотя она и вошла в обиход, в традицию очень прочно. И сейчас ни один священник, ни один епископ не дерзает эту мо­литву опускать, хотя в новом издании "Служебника" эта молитва поставлена, наконец, в скобки. Раньше этих скобок не было.

Почему появились скобки? Дело в том, что уже довольно давно греки обнаружили, что в древности этих молитв не было, что это позднейшая вставка, которая искажает древний текст анафоры, и убрали молитву третьего часа. Греки ее не читают, и не только греки — в Восточных Церквах не произносят молитву третьего часа. И правильно делают.

Во-первых, в Литургии ее не было в древности. Во-вторых, есть еще более веское основание ее не читать. Вся анафора, как я уже говорил, есть обращение к Богу-Отцу. Вся анафора непре­рывна, и эпиклеза непрерывно произносится вместе со словами: "И сотвори убо Хлеб сей Честное Тело Христа Твоего". "И сотво­ри" — это опять-таки обращение к кому? К Богу Отцу. "...низ­посли Духа Твоего Святаго на ны..." — к Богу Отцу и "Сотвори убо Хлеб сей..." — к Богу Отцу. Это непрерывная молитва. А в середине ее вставлена молитва третьего часа, которая обращена к Богу Сыну, ко Второму Лицу Святой Троицы. Здесь происходит даже весьма сильное нарушение грамматическое. Молитва разрыва­ется, искусственно разры­вается. И вполне понятно, что греки, обнаружив такую ошибку, упразднили ее, не боясь католиков. На Руси же у нас все всегда застревает, и мы до сих пор не можем от этой ошибки освободиться. У нас очень страшно вообще что-либо исправить, какую-то ошибку. После никоновских исправ­лений, которые привели к расколу, мы теперь ничего никогда не исправляем. Это очень опасно: какой-нибудь раскол возникнет, объявят тебя антихристом, и пойдет...

Так вот, все-таки, хотя я исправлять вас ничего не призы­ваю, все-таки хочу объяснить, чтобы вы знали, как должно быть. Насколько это трагично для нас? Это не трагично, конечно. Потому что священник все понимает, все знает. В конце концов ему можно объяснить, и тогда он все будет знать. Конечно, мо­литва третьего часа не мешает Литургии, все равно все понятно, как и о чем идет речь. Но нарушается некая стройность, цель­ность, красота древней анафоры. Особенно грустно это бывает тогда, когда русские вздумают служить вместе с греками. Вот тогда получается случай очень нехороший. Потому что греки очень быстро прочитали и освятили свои Дары. А русские начина­ют читать молитву третьего часа, а Дары уже освящены. И тут получается несоответствие.

Это все, конечно, не смертельно. Я думаю, что если мы с вами будем все это изучать, будем в это вникать, то постепенно и у нас в русском "Служебнике" тоже все будет исправлено. И чем скорее, тем лучше. Но торопить эти исправления слишком сильно мы не можем и не можем на себя брать такую смелость. Эти исправления должны вноситься не каким-либо священником от­дельным, а должны вноситься полнотой Русской Церкви, т.е. по согласию соборному. Скажем, на соборе русских архиереев нужно принять решение: давайте покажем здесь сноску, что эту молитву произносить не обязательно. Если уж привык батюшка, то пусть произносит, а если не хочет, то пусть не произносит. И тогда через некоторое время она уйдет.

Литургию это не меняет и не портит, поэтому тревоги тут не должно быть большой. Но нужно понимать, откуда и что происходит. А происходит из борьбы католического понимания сакра­ментальной формулы и православного понимания. А на самом-то деле никакой борьбы не нужно, она сама по себе надумана, потому что нужно было просто сказать: нет у нас никакой тай­носовершительной формулы, не было, не будет и не нужна она. У вас она есть, а у нас ее нет. Она нам просто не нужна. У нас есть текст анафоры древней Василия Великого и Иоанна Злато­устого, а тайносовершительной формулы у нас нет. У нас анафора — вся целиком совершительная.

И вот сказать такие слова мы можем только теперь, в ХХ веке, когда мы, наконец, освободились от плена католического и научились говорить и понимать, что Таинство не нуждается в та­ком юридическом оформлении, Таинство есть тайна. Вот если тай­ные молитвы — это не тайна и не секрет, то таинство — это тай­на. В таинстве совершается чудо, и бесполезно и безнадежно бу­дет говорить о том, в какой момент, какими словами юридически это можно совершить.

Это совершается верой и любовью Церкви! Таинство соверша­ется Богом. Наша задача — с любовью и с верой совершить тот чин, который освятила наша Церковь. И весь этот чин нужен. Но если даже какое-то одно слово по ошибке, случайно заменится на другое, беды не произойдет. Скажем, "аминь, аминь, аминь". А если вдруг не успел случайно, забыл, не произнес священник? По-католически уже все — не произнеслась формула, значит, ли­тургия не совершилась. А в православном понимании это все не имеет такого значения. Дело не в формулах, а в том, каким сердцем, с какой верой, с какой любовью к Истине, с какой мо­литвой к Богу мы совершаем эту службу. Но в службе есть глав­ная часть — кульминация. Вот анафора вся и явля­ется кульмина­цией. И действительно, произнося анафору, мы знаем, что вот здесь теперь у нас — Тело и Кровь Христовы. И после того, как мы делаем земной поклон, диакон говорит: "Помяни мя, святый владыко, грешного", а священник благословляет его: "Да помянет тя Господь Бог во Царствии Своем, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь".

Дальше читаются молитвы: "Яко же (чтобы) быти причащаю­щимся, во трезвение души, во оставление грехов; в приобщение Святаго Твоего Духа, во исполнение Царствия Небеснаго, в дерз­новение еже к Тебе, не в суд или во осуждение".

После "Еще приносим Ти словесную сию службу о иже в вере почивших праотцех, отцех, патриарсех, пророцех, апостолех, проповедницех, евангелистех, мученицех, исповедницех, воздерж­ницех и о всяком дусе правед­нем, в вере скончавшемся" священ­ник громко возглашает продол­жение фразы через запятую: "Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Пребла­госло­венней, Славней Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии" (т.е. особенно же). В это время он берет кадило, делает кадилом крест и кадит Святые Да­ры. А хор поет "Достойно есть...".

Вы должны знать, какие молитвы изменя­ются на разные праздники. Меняются антифо­ны, тропари, Евангельские и Апостольские чтения. Внутри анафоры меняется задостойник. Обычно поется "Достойно есть...", а в праздники поется задостойник праздника на этом месте.

Священник продолжает: "О святем Иоанне Пророце..., о святых славных и всехвальных Апостолех...", о святых, память ко­торых мы ныне совершаем, и "о всех святых Твоих, ихже молитва­ми посети нас, Боже. И помяни всех усопших...". И вот здесь священник должен помянуть всех усопших, а потом живых.

Именно здесь поминаются усопшие. Поми­новение совершается на проскомидии, на ектении сугубой и заупокойной. Обычно христиане знают только эти два места поминовения. Но для того, чтобы особо дорогую записку взять, в этом веке приду­мали еще поминовение за упокой, на вечную память. Тоже совершили интерполяцию, и она уже выводится из употребления, но не везде. В некоторых храмах в конце тропарей поют "Со святыми упокой..." и возглашают "Вечную память...". И за это требуют дополнительную стоимость записки. Это неуставное поминовение.

Но вот поминовение, которое здесь должно быть, во время анафоры, после слов "И помяни всех усопших о надежди воскресе­ния Жизни вечныя..." — это поминовение неотменяемое, оно явля­ется самым главным. Именно здесь, после того, как на Престоле возлежат Святый Тайны, Тело и Кровь Христовы, после того, как кульминация анафоры уже прошла, теперь священник должен помо­литься за умерших и живых, за тех, кто особенно требует этой молитвы. И здесь можно помолиться поименно, это самая горячая, самая сильная молитва.

После того, как помянули святых, Божию Матерь и снова святых поименно, мы поминаем усопших, а потом живых. Эта мо­литва, где поминаются святые, а потом умершие и живые, называ­ется ходатайством. Это последняя часть анафоры. Это хода­тайство неотменимо, оно обязательно нужно. И нужно, чтобы свя­щенник здесь усердно молился, эта молитва имеет особенную си­лу. И если священник будет усердно молиться, по молитве его будут совершаться чудеса. И помянув усопших, он говорит: "И упокой их, идеже присещает свет лица Твоего". А потом продол­жает: "Еще молим Тя, помяни, Господи, всякое епископство пра­вославных, право правящих слово Твоея истины, всякое священство, во Христе диаконство и всякий священнический чин.

Еще приносим Ти словесную сию службу о вселенней, о Святей, Соборней и Апостольстей Церкви, о иже в чистоте и честнем жительстве пребывающих; о Богохранимей стране нашей". И здесь вполне уместно помянуть не только власти и воинство, но и все самое главное, что нам нужно. Можно сказать: "О страждущей стране нашей", можно сказать: "Помяни, Господи, людей, которые нужны нашему народу, нашей стране и нашей Церкви" — обо всем можно просить Господа в этот момент. И кончается это хода­тайство так: "Даждь им, Господи, мирное правление, да и мы в тишине их тихое и безмолвное житие поживем во всяком благо­честии и чистоте".

Может быть, некоторые из вас знают, что в конце 20-х го­дов, после смерти Патриарха Тихона, был раскол. Одним из пово­дов к этому расколу была молитва о властях, потому что наибо­лее ревностные епископы, священники и миряне не хотели мо­литься за власть, которая гонит Церковь, которая преследует ее. А было постановление еще Патриарха Ти­хона, а потом митрополита Сергия поминать власти на ектениях и в молитвах. И вот такое поминовение властей Патриарху Тихону простили, потому что чтили его как святого, а митрополиту Сер­гию не простили. И многие ушли в раскол из-за этого. Говорили, что это есть измена — молиться во время Литургии за гонителей Церкви, за богохульников и богоборцев, это недозволенный комп­ромисс, уступка, которая совершается в целях выгоды и сохран­ности своей жизни.

Так вот, в ответ на это очень важно услышать, как молится Церковь за властей: "Даждь им, Господи, мирное правление, да и мы в тишине их тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте". Мы поминаем власти не так, как поминаем православных христиан, но молимся за них так, как повелел нам молиться Апостол. Вы помните, в послании Апостола Павла есть слова, повелева­ющие молиться о властях. Вот мы так и молимся о них. И ничего здесь плохого нет. Так можно молиться за любого Ирода и Неро­на, за кого хотите. Мы молимся, чтобы Господь дал им мирное правление, чтобы мы могли при их правлении тихое и безмолвное житие жить.

После этого возглашается громко: "В первых помяни, Госпо­ди, Великаго Господина и Отца нашего Алексия, Святейшаго Пат­риарха Московскаго и всея Руси, егоже даруй святей Твоей Церкви в мире, цела, честна, здрава, долгоденствующа, право правяща слово Твоея истины". И хор отвечает: "И всех и вся", а священник продолжает: "Помяни, Господи, град сей..."

Завершается это возгласом: "И даждь нам единеми усты и единем сердцем славити и воспевати Пречестное и Великолепное Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков".

После этого возгласа в "Служебнике" написано: "Священник... ко дверем, благословляя, глаголет". А до этого еще написа­но киноварью: "И поминает по именам иже хочет живых". То есть, здесь священник поминает и живых, которые нуждаются в его мо­литве: больных, тех, кто особенно нуждается в ходатайстве. Это поминовение завершает анафору.

Лекция 9

На прошлой лекции мы завершили разговор об анафоре. Вы помните, что после кульминации анафоры, когда хлеб и вино, предложенные для Литургии, прелагаются в Тело и Кровь Христо­вы, совершается молитва-ходатай­ство, во время которой поется задостойник. Он относится к Литургии верных, к анафоре, но в праздники меняется.

Во время пения задостойника священник молится, сначала поминая святых, Иоанна Предтечу, апостолов и святых дня, затем поминает усопших, а потом в особенной молит­ве все епископство православное, Богохранимую страну; здесь же вставляется молитва о властях и воинстве ее. Звучит она так:

"Еще приносим Ти словесную сию службу о вселенней, о Святей, Соборней и Апостольстей Церкви, о иже в чистоте и честнем жительстве пребывающих; о Богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея. Даждь им, Господи, мирное правление, да и мы в тишине их тихое и безмолвное житие поживем во всяком благо­честии и чистоте".

Раньше, до революции, в этом месте всегда поминалась им­ператорская семья, и было развернутое заздравное прошение о власть предержащих. Здесь очень важна расшифровка, в каком смысле мы поминаем власти и воинство страны нашей. Когда рань­ше молились о властях, это было привычно, потому что власти были православными, и поминались они так: "Благочестивейшего Государя нашего, благочестивейшую Государыню" и т.д.