Властелин Руси 11 страница

– Ты ж не воин.

– Все равно. Лишним не буду.

– Хорошо, считай, договорились. Но сперва о волхвах мне все выведай. Помни – у тебя меньше трех дней. Потом отчаливаем!

– На Царьград? – недоверчиво улыбнулся Дивьян.

– Туда, – с усмешкой махнул рукою Хельги.

Ярил Зевота объявился в его шатре к исходу второго дня. Усталый, но довольный, он с удовольствием осушил поднесенную слугой кружку с пенящимся пивом и тут же попросил еще.

– Ну, что удалось вызнать? – наклонившись, вкрадчиво спросил Хельги-ярл.

– Многое, – улыбнулся Зевота.

– Так не томи, поведай!

– Волхвов собирает Дирмунд…

– Ну, о том я и без тебя догадывался… Что Вельвед?

– Борич Огнищанин был волхвом и раньше, еще до того, как оказался в Ладоге, и в рабстве ромейском побывал, и при дворе мерянского князя Миронега, ну, про смерть которого ходят разные слухи. Мыслю – а не Борич ли приложил там руку?

– Не пойман – не вор, – усмехнулся Хельги.

– У Миронега остался сын.

– А вот это уже интересней… И что, он еще не начал мстить?

– И не начнет. Еще ребенком он был продан в рабство ромеям. Или сначала в Киев, а уж потом ромеям, в общем, с той поры – больше десяти лет – ни слуху ни духу. Звали, кажется, Ксаном.

– Вряд ли ему оставили прежнее имя… Что волхвы?

– Их много. Кобники, хранильники, ведуны, чародеи…

Подняв руку, Хельги-ярл попросил Ярила уделить больше внимания каждой из категорий кудесников и был вполне удивлен – волхвы Гардара казались одинаковыми, пожалуй, только выходцам с далекого Севера.

– Кобники, – прихлебывая пиво, рассказывал Ярил, – те по полету птиц о судьбе гадают, предсказывают, а когда гадают, пляшут – кобенятся. Чаровники – те воду в чарах заговаривают, настои разные. Чародеи – то же, что чаровники, только более сильные. Хранильники обереги разные делают, волшебники лес да луга заговаривают, и пашню могут, чтоб уродилося жито, могут и наоборот заговорить, чтоб не уродилось, есть еще потворники-знахари, те болезни наговорами лечат, баяны да кощунники – те песни поют-сказывают, еще ведуны да ведьмы – те многое о судьбах людских ведают. Ну а всего больше – облакогонителей. Те и самые важные – они и заклятья от засухи знают, и дожди предсказывают, повелевают облаками и даже могут затмить луну и солнце! А также, когда надо, могут превращаться в волков – волкодлаки.

Хельги непроизвольно вздрогнул:

– Видал я таких волков. Не знаю, облакогонителями ли они были, но оборотнями-волкодлаками – точно! Ты еще кузнецов забыл упомянуть – вот уж кто настоящие кудесники. Был у меня когда-то учитель, Велунд, великий был мастер, много чего знал и предвидел. Недаром же мудрость, замысловатость, уменье особое коварством в славянской земле прозывают, от слова – ковать… Чего еще вызнал?

– Сегодня еще в остатний раз со знакомцем новым встречаюсь, волхвом. Войтигором кличут – презанятный парень, а уж как серебришко любит! – Ярил присвистнул.

– Волхвы все серебришко любят, – рассмеялся ярл. – Но, похоже, он тебе уже все рассказал, не так?

– Не знаю. – Зевота пожал плечами. – Может, и все…

– Мне б самому с ним переговорить, устроишь? – подумав, неожиданно предложил Хельги.

– А чего ж? – улыбнулся Ярил.

Они встретились с волхвом следующим утром, в корчме на Подоле, близ бушующего людской толпою торжища. Людно было и в корчме – служки едва успевали наполнять кружки. Многолюдство, впрочем, беседе не мешало – большинство гостей заглядывали в корчму перед или после торгов промочить горло. Ярл в одежде купца, Ярил Зевота и волхв Войтигор сели в углу, там было уютней. Войтигор и в самом деле оказался, пользуясь Ярилиным языком, презанятный парнем, длинноносым, смешным, нескладным, с большим радужным синяком под левым глазом.

– Где ж так угораздило? – представив Хельги как своего старого друга, купца, покачал головою Ярил.

– А, колпачники, твари! – со злостью махнул рукой волхв. – Я ж чаровник, Яриле, колпачки их насквозь вижу. Знаешь, как они нас не любят, колпачники эти?

– И правильно не любят, – хохотнул ярл. – Вы ж им дураков околпачивать не даете!

– А по мне так, коли ты дурень, так играй во что хошь, – пожав плечами, заметил Ярил. – Только уж потом не маши руками, не возмущайся. Сам и виноват, не кто-нибудь.

– Да, дурней везде хватает, – приподнявшись на лавке, Хельги махнул служке и обернулся к волхву: – И среди ваших ведь тоже они не редкость?

– Бывает, попадаются, – кивнул тот. – Есть вот у меня один молодой парень, знакомец, Велимор. Тоже волхв, только молодой еще, гунявый. Так ведь повезло ему, не смотрите, что дурень, моление о дожде вымолвить толком не может, а еще облакогонителем себя считает. Короче, служит теперь у самого князя, неизвестно, за какие заслуги. Везет дуракам! – Войтигор завистливо вздохнул. – А тут бьешься, бьешься, да все без толку – ни уважения, ни богатства, ни чести.

– Бывает, – поддакнул ярл. – Неужто самому Аскольду дурень тот теперь служит?

– Не, не Аскольду, – Войтигор махнул рукой. – Другому, Диру.

– Так ведь тот, кажется, не особо силен.

– Не особо… – Волхв вдруг прикусил язык, обернулся и, завидев в дверях толстяка с костяным ожерельем и посохом, проворно юркнул под стол.

– То дружок мой, Кувор, – высунувшись, просипел он. – Старший наш, Вельвед-волхв, не любит, когда кто-то по корчмам с утра шастает. А Кувор хоть и приятель, да гад, каких мало, – ужо донесет всяко!

– Так и ты на него донеси, – наклонившись, посоветовал князь. – Скажи, прямо с утра, людей не стыдясь, хлестал волхв Кувор пиво, едва не лопнул!

Войтигор под столом озадаченно почесал затылок – видно, такая простая идея не приходила ему в голову.

– А и правда, донести? – вылезая из-под стола, вслух подумал он.

Простившись с волхвом, Хельги отправился на пристань, а Ярил – на постоялый двор Зверина проститься с Любимой. Все ж таки, как и обещал, взял парня князь в свою дружину! А в военном походе уж можно нажить серебришка. Правда, можно и голову сложить, но об этом Ярилу что-то не думалось. Над Подолом и Щековицей, над Копыревым концом, над Детинцем и пристанью светило жаркое солнце.

Волхвы, знающие заклятья от засухи, производящие точные расчеты оптимальных сроков дождей, рассматривались народом как особые существа, умеющие превращаться в волков…

Б. А. Рыбаков. Язычество Древней Руси

Шум падающей воды был слышен далеко над могучим Днепром, эхом отдавался в скалах, уходя, растекался по берегам, докатываясь до Великой степи, где таились в высокой траве, поджидая купеческий караван, стремительные узкоглазые всадники. На правом берегу реки, на возвышенности, рос смешанный лес, постепенно переходивший кое-где в самые настоящие заросли – бук и жимолость, дуб и липа, орешник и желтоватый дрок разрослись здесь столь буйно, что непосвященный путник вряд ли рассмотрел бы ведущие меж кручами тропы. Словно бы их и не было, хотя… Если хорошо присмотреться, можно было б увидеть и разбросанные головешки костров, и обглоданные кости, и даже полусгнившее весло, неведомо как оказавшееся здесь, на круче, ведь ладьи перетаскивали волоком по низкому левому берегу. Справа же, с высоких утесов, открывался великолепнейший вид на порог – сверкая на солнце, грозно ревела падающая с высоты в четыре сажени вода, разбиваясь внизу пенными брызгами; зазевайся чуть кормчий – и затянет ладью стремнина, разобьет в щепки об острые камни.

Пятеро любовались падающей с кручи водой. Жизнерадостный широколицый толстяк с узкой черною бородою, приятно-смуглявый грек с горбом на спине и трое совсем юных парней – один белокожий, с легким румянцем на лице и длинными черными волосами, в ярко-желтой, подпоясанной синим пояском рубахе, в узких варяжских штанах, заправленных в легкие башмаки лошадиной кожи; двое других – смуглявые, как и горбатый грек, – одеты попроще, в серые туники.

– Что, Евстафий, – обернулся к греку толстяк. – Чай, немало тут кораблей погибло! Одно слово – Ненасытец.

Грек согласно кивнул, красивое лицо его на миг стало печальным. Но – только на миг. Никто и моргнуть не успел, как на губах его вновь заиграла лукавая улыбка.

– А не выпить ли нам вина, друже Харинтий? – заранее потирая руки, осведомился он.

– Охотно! – расхохотался толстяк и обернулся к смуглявым слугам: – Эй, ребята, а ну сбегайте на корабль да принесите нам амфору доброго сурожского винца!

– И чего-нибудь поесть не забудьте, – вдогонку им крикнул грек. – Сладких лепешек, маслин, и того зайца, что мы подстрелили вчера.

Кивнув, слуги скрылись из виду.

– Хорошо, что мы все-таки решили идти кораблем, а не трястись на лошадях, как предлагал Порубор. – Грек бросил взгляд на темноволосого отрока в желтой рубахе, скромно присевшего чуть в стороне на большой плоский камень.

– Ваше дело, – хлопнув ресницами, пожал плечами тот. – На корабле, может, и лучше, да только вот не слишком ли далеко мы забрались? Можно было бы и куда как ближе дичи найти – и косуль, и зайцев, и даже кабанов-вепрей.

– Ничего, Порубор, друже, – подойдя к камню, толстяк Харинтий обнял парня за плечи. – Это последнее наше место, завтра с утра вертаем обратно!

Порубор едва скрыл радость. Хоть и платили неплохо, а все ж не на месте было сердце – уж больно далеко отплыли от дома. Зря он согласился на корабль, конно бы так далеко не уехали, однако ж, как говорится, хозяин-барин. Слава богам, вроде бы закончится скоро их путешествие. А ведь не так и много дичи запромыслили наниматели, да и не дичь им была нужна – то Порубор давно уж понял – известный киевский купец и работорговец Харинтий Гусь и его сурожский компаньон Евстафий Догорол искали не косуль и зайцев, а место, пригодное для тайного склада. Такое, чтоб было недалеко от реки и вместе с тем не близко, желательно – на правом берегу, на левом – кочевники-печенеги, да и так расположенное – вдали от селищ и погостов, – чтоб никто бы не догадался. Торговля – наука хитрая, не всяк человек к ней склад имеет, много чего знать да уметь надобно, расчеты вести изрядно. Вот, к примеру, как Харинтий с греком замыслили – склады, амбары тайные, им для того понадобились, чтобы в случае чего – рраз! – и придержать товар, да хоть тех же рабов, выждать до конца сезона, а потом, как поднимутся цены, быстро подвезти на киевский рынок. Неплохая задумка эта исходила от Евстафия, а Харинтий Гусь его поддержал, даже постучал себе кулаком по лбу – почему ж сам-то раньше не догадался? Зато вот теперь, потрепав по волосам Порубора, оглянулся на компаньона, левый глаз прищурив хитро:

– А неплохо бы нам здесь крепостицу малую выстроить, острожек. Канаты припасти, весла, даже ладьи целиком, хотя бы и однодревки, припасы разные, товарец, какой обычно везут из Киева, – мед, кожи, рухляди мягкие.

Грек вопросительно поднял глаза.

– От Киева до Ненасытца, считай, три порога: «Не спи», «Остров» и «Шум», и с обратного пути – «Заводь», «Кипящий» и «Малый» – тоже три получается.«Ненасытен» – как раз середина. Мало ль ладеек бьется и с той и с другой стороны? А чтоб больше билось, можно и каменья иногда подкладывать… Побьются некоторые и вообще в щепы, а у иных и товарец весь в воде окажется. Что делать? А тут им и ремонт, и доски, и весла, и товар… пусть дороже, чем в Киеве, но все ж дешевле, чем в Царьграде. Мед да меха, кстати, можно и тут, на месте, присматривать. А, как задумка?

Евстафий Догорол лишь усмехнулся:

– Может, и выйдет. А может, и разоримся с тобой. Впрочем, купцы мы иль кто? Если разоренья бояться, зачем вообще торговать?

– Ах, хорошо сказал, сурожец! – восхитился Харинтий Гусь. – По такому случаю и выпить не грех. Ну, где там слуги? А, идут… еле тащатся. Да что у вас там, ноги отнялись, что ли?

Дождавшись наконец слуг, Харинтий собственноручно разлил из амфоры вино по легким кубкам из тонкого английского олова. Прищурив глаз, оглянулся на грека:

– Разбавлять будем аль так, по-царьградски?

– По-царьградски, – засмеявшись, махнул рукой сурожец.

– Эй, эй, господине! Я так не могу, – запротестовал Порубор. – Мне бы лучше разбавить.

– Разбавляй, – засмеялся купец. – Вон вода, в малом кувшинце.

Все трое выпили, заели маслинами и сушеными персиками, после чего засобирались пройтись по округе, поискать место для острожка. Торопились – солнце уже садилось за дальними кряжами, еще немного – и сгустятся сумерки, навалится непроглядная южная ночь, черная, как глаза ромейских женщин. Наказав слугам разжечь костер, Харинтий Гусь пошел впереди, оглянулся:

– Знаешь эти места, Поруборе?

– Так же, как и вы, – пожал плечами отрок. – Далеко уж больно.

– Ну, тогда смотрите хорошенько!

До захода солнца они взобрались на пологий холм, поросший орешником и буком. За холмом темнел распадок, маячило вдали что-то похожее на частокол, хотя, скорее всего, конечно, кусты – откуда тут частоколу взяться? Да, вон и листья зеленеют, и… Колья какие-то? Жаль, темнеет уже, не видно, а в распадок спускаться не близко, до темноты не успеть, да и не очень-то и хотелось, потом ведь подниматься придется. Потому, посовещавшись, решили повернуть обратно – место и впрямь было удобным, чего еще смотреть-то? Это потом уж, когда привезут работников или – еще лучше – используют транзитом рабов – вот уж тогда и посмотреть можно будет да прикинуть, что где строить. А сейчас – чего уж? Время только зря тратить, чай, ночь скоро.

Повернувшись, купцы пошли назад. Порубор, спотыкаясь о камни, едва поспевал за ними.

– Быстрей, отроче! – обернувшись, крикнул ему Харинтий Гусь. – Вино скиснет.

Купцы захохотали, и гулкое эхо отразилось от кряжей.

– Да уж, скиснет тут с вами, пожалуй, – усмехнулся про себя Порубор и вдруг, запнувшись о корень, смешно замахал руками, не удержался, упал. Блеснул рядом маленький светлый кружок. Отрок быстро схватил его… и почувствовал на себе чей-то недобрый взгляд. Поднял голову… и в ужасе замер! Прямо на него глядел из кустов поджарый желтовато-пегий волк! Жесткая шерсть на его загривке вздыбилась, из полураскрытой окровавленной пасти торчали желтоватые клыки, желтые глаза дышали хищной злобой. Зверь зарычал, напрягся, из пасти его закапала красная слюна… Иль то была кровь? Успел уже кого-то сожрать? Впрочем, какая разница? Ведь вот сейчас прыгнет! Располосует когтями грудь, перекусит мощными челюстями горло. Ну, нет! Не отрывая взгляда от приготовившегося к нападению волка, Порубор потянулся к ножу… отроку на миг показалось, что зверь ухмыльнулся! Мол, что мне твой ножичек… Ну, что ж ты? Метнись же скорей серою молнией! Ожидание – хуже смерти.

– Эй, отроче!

– Поруборе!

– Ты что там потерял, парень? Этак и вправду скиснет наше доброе сурожское вино!

Послышались быстро приближающиеся шаги – это возвращались купцы. Глаза волка потухли, и, к удивлению своему, Порубор ясно заметил возникший в них страх. Заскулив, словно нашкодивший щенок, зверь неловко метнулся в сторону и исчез за кустами.

– Ну, и чего ты тут разлегся?

– Волк!

– Волк? И что? Да они сейчас сытые…

– И вот еще… – Встав на ноги, Порубор разжал кулак. Маленькая, обрезанная по краям монетка с витиеватою арабскою вязью.

Купцы переглянулись:

– Резана!

– Здесь вот и нашел, – пояснил Порубор. – Вон, у камня…

– Новая, – попробовав монету на зуб, тихо произнес Харинтий. – Значит, не такое уж тут и безлюдье… Ничего, разберемся. Нашел – видно, на счастье, – купец неожиданно рассмеялся. – Знаешь, о ком, отроче, мы говорили по пути с Евстафием?

– О ком же?

– О тебе! Ты ведь почти постоянно в Киеве?

– Ну да, – Порубор похолодел от внезапно нахлынувшей радости. Купцы – настоящие богачи, наверняка предложат что-нибудь дельное. Хотя могут и обмануть, тут уж ухо надобно держать востро.

– Нам нужен там свой человек, – улыбнувшись, пояснил грек. – Видишь ли, юноша, господин Харинтий – купец и не может постоянно сидеть на одном месте. А все его люди давно известны нашим… э… как бы это выразиться, не врагам, а…

– Торговым соперникам, – подсказал Харинтий.

– Вот, вот… А ты – человек новый, в смысле – никто не свяжет тебя с нами. Хотя… – Грек замолчал и, неожиданно схватив Порубора за руку, быстро спросил: – За сколько можно купить на киевском рынке стадо в две сотни баранов?

– Думаю, за сорок серебряных гривен, – несколько растерявшись, мотнул головой Порубор.

– Хм… Молодец! – похвалил Евстафий. – А сколько в киевской гривне ромейских золотых солидов?

– Нисколько. Две гривны дают за один золотой.

– А сколько кун в гривне?

– Двадцать и пять, или двадцать ногат – «тяжелых» дирхемов, или пятьдесят резан – монет разных, обрезанных для одинаковости веса ножницами, или двадцать серебряных ромейских монет – денариев, за которые дают по одной беличьей шкурке или зеленую сердоликовую бусину.

Евстафий Догорол повернулся к Харинтию:

– А он и в самом деле неглуп! Последний вопрос – сколько стадий в ромейской миле?

– Восемь, – без запинки отвечал Порубор. – А в каждой стадии ровно две сотни сорок и четыре шага.

– Хорошо, – кивнул головой грек. – Похоже, ты нам подходишь.

Отрок смущенно улыбнулся. Впереди, уже рядом, виднелся огонь костра. Можно было, конечно, перекусить и на ладье – но купцы не доверяли нанятым людям. Ладья – небольшое ходкое судно – не принадлежала ни Харинтию, ни Догоролу, а в Киеве среди купцов были распущены слухи, что оба купца отправились на ближнюю охоту, недалеко, за Почайну, потому и взяли проводника Порубора. На самом же деле…

– А где, интересно, слуги? – выйдя к костру, обернулся грек. – И кувшин опрокинут… Напал на них кто, что ли? Иль подрались? Эй, Калликт, Илия! Хм… Не откликаются…

– Да вот же один, разлегся! – Харинтий Гусь ткнул пальцем в темный, росший чуть в стороне куст, под которым, раскинув руки, лежал вниз лицом слуга – молодой сурожец.

Подойдя к нему, купец наклонился и, перевернув парня на спину, отшатнулся. Горло несчастного слуги было растерзано, белели перекушенные жилы, и густая красная кровь обильно пропитала тунику. Широко раскрытые глаза подернулись пеленой смерти.

– Волк, – прошептал Порубор. – Помните, я говорил вам о волке?

Второй слуга был обнаружен почти у самой реки. Он лежал на спине, неловко подвернув под себя руку, с нелепо задранной головой.

– А этого убил вовсе не волк! – осмотрев труп, нахмурился Харинтий.

– Или сам с кручи свалился, – пожал плечами грек. – Жаль парней, верные были слуги. Надо похоронить их по христианскому обряду.

Вернувшись на ладью, купцы потребовали от кормчего усилить бдительность и даже отойти от берега на три сажени. Хотя кому надо – мог и подплыть, сам по себе или, скажем, на небольшом челноке.

– Волки не умеют грести, – грустно пошутил сурожец.

– Как не умеют они и ломать шеи, – обернувшись, тихо произнес Харинтий Гусь.

На вершине холма, около старого дуба, тускло освещенная звездами и месяцем, возникла вдруг поджарая тень волка. Выбежав на поляну, зверь поднял окровавленную морду к звездам и тихо завыл, словно бы разговаривая с кем-то. Немного повыв, он прижался к земле – не взрослый волк, но и не волчонок уже, так, одно-двухлеток – вытянув передние лапы, тонкие, покрытые темной желтовато-пегой шерстью, вонзился когтями в землю и зарычал, но не с ненавистью и не так, как рычат при виде врага или добычи, по-другому, обиженно и как будто от боли. Выгнувшись, зверь перевернулся на спину, показав светло-желтое брюхо, поджав хвост, засучил лапами, потом, снова взвыв, встал на лапы и, перевернувшись через голову, зарычал, царапая когтями землю. Темная шерсть его, чуть светлеющая к загривку и брюху, стала вдруг отваливаться клочьями, зарозовела кожа. Волчья морда с оскаленной пастью стала вдруг втягиваться, делаться плоской, скрюченные когти превратились в человеческие пальцы, под шерстью загривка обнажилась спина и худые плечи. Выгнувшись в последний раз, полуволк-получеловек сбросил с себя остатки звериной шкуры, окончательно представ в облике красивого темноволосого парня. Грудь его все еще тяжело вздымалась, на губах запеклась кровь.

Осмотревшись, юноша быстро юркнул в кусты, к дубу, и достал из дупла спрятанную там одежду – длинную тунику волхва. Одевшись, повесил на шею ожерелье из высушенных змеиных голов – подарок кудесника Колимога, – подошел к дубу и громко, по-утиному крякнул три раза подряд. Со стороны тропы, ведущей к распадку, послышался ответный крик, и из темноты вышел на освещенную узкой луною поляну тощий чернявый мужик в плаще, крашенном корой дуба, с круглым, как бубен, лицом и хитроватым взглядом.

Наконец-то! – посмотрев на тяжело дышавшего парня, осклабился он. – Давно ждем тебя, Велимор-волхв, что-то ты на сей раз припозднился. Ну, пошли, Лейв ожидает тебя у острога.

– Ваши стражи совсем потеряли страх, – сквозь зубы процедил Велимор. – Какие-то купцы шастают по тайным тропам… Я убил двух, но остальные могут вернуться!

– Не беспокойся об этом, брат, – сухо кивнул чернявый. – Что приказал повелитель?

– Ждать, – молодой волхв скривил в усмешке губы. – Ждать и готовиться к великой жертве!

– Надоело ждать, – идя впереди по тропе, пожаловался мужик. – Скучно! А вот, кажется, и Лейв! – Он снова крякнул.

– Как поживает повелитель? – с обожанием глядя на Велимора, выступил из кустов Лейв Копытная Лужа, еще более располневший, обрюзгший, с кошачьими усиками и одутловатым, расплывшимся, словно квашня, лицом.

– Повелитель велит ждать, – ответил за волхва проводник.

– Помолчи, друже Истома, – перебил его Лейв. – Я хочу услышать слова посланника.

– Да, ждать, – подтвердил волхв. – Я уже говорил брату Истоме.

– Чего ждать?

– Кораблей! Князь Аскольд и Олег с севера вот-вот отправятся в поход на Царьград, здесь удобное место, чтобы исполнить все чаяния Повелителя Дира.

– Но их будет слишком много! – опасливо прошептал Истома. Истома Мозгляк – именно под таким прозвищем он был известен в Киеве и далекой Ладоге.

– Да, – поспешно согласился с ним Лейв, вовсе не представлявший из себя образец храбрости, – у нас мало воинов, одни волхвы.

– Волхвы иногда бывают посильней всяких воинов, – с усмешкой ответил юный посланец друида. – Самое главное: повелитель наказывал хранить тайну. А у вас тут под носом неизвестный корабль.

– Известный, волхв, – быстро перебил его Истома Мозгляк. – Мои люди следят за ним с момента появления.

– Так чего же вы ждете?

– Ничего, – Мозгляк переглянулся с Лейвом. – Судя по луне, наши люди уже должны бы напасть… О! Слышите – крики?! Идем посмотрим.

Все трое быстро направились к берегу.

А там, на воде, уже кипела схватка! Звенели мечи, в темном воздухе пели стрелы. Пущенные наугад, они большей частью не причиняли вреда и, проносясь над ладьей, на излете падали в воду. Вниз по течению ревел водопад.

– Ага, вот тебе! – Порубор огрел веслом пытавшегося влезть в ладью вражеского воина и обернулся к остальным. Толстый Харинтий Гусь ожесточенно махал сразу двумя мечами, заставляя влезших в ладью врагов в ужасе жаться к бортам. Двое с раскроенными черепами уже валялись под ногами не на шутку разбушевавшегося купца. Его компаньон, сурожец Евстафий Догорол, придерживая раненую руку, орудовал коротким копьем, остальные воины-гребцы во главе с кормщиком тоже отбивались довольно умело.

– Еще лодки, вон! – вскрикнув, Порубор попытался веслом оттолкнуть приблизившийся к борту ладьи челн, полный вражеских воинов. Откуда взялись они здесь? И на печенегов не похожи, да и нет их на этом берегу… Рассуждать сейчас было некогда, нужно было драться. Враги появились внезапно, подплыли на многих челнах, окружив ладью, словно собаки лисицу. Врасплох не застали, конечно – Харинтий с Евстафием Догоролом люди бывалые, – но все ж приходилось туго, уж больно много оказалось нападавших. И как только они тут очутились?

Над головой пропела стрела, Порубор пригнулся и вдруг почувствовал, что ладью и приставшие к ней челны все быстрее сносит вниз, к порогу, прозванному Ненасытцом. Угрожающий гул его слышался все ближе, еще немного – и будет уже не повернуть и не выбраться.

Отмахнувшись подобранным копьем от врага, отрок тронул за плечо грека – тот оказался в этот момент ближе других – и крикнул ему:

– Порог!

Евстафий кивнул, обернулся… и едва успел отбить летящее в грудь копье. Ряды оборонявшихся между тем таяли. Пронзенный стрелой, упал за борт кормчий, двое раненных в грудь воинов со стоном вытянулась у опущенной мачты… А течение становилось быстрее!

– Мы не уйдем на ладье, поздно! – обернулся к Догоролу Харинтий. – Челнок! Только челнок.

Грек ткнул Порубора локтем:

– Слыхал, парень? А ну, быстро!

Нырнув под ноги одному из вражеских воинов, купец ловко перебрался на пустой челнок. Туда же прыгнул и Харинтий, всадив на прощанье оба меча в подбежавших воинов, махнул рукой отроку:

– Давай!

Оттолкнув врага и почувствовав, как что-то вдруг ожгло правую руку, Порубор перегнулся через борт и упал прямо в черную воду.

Быстрина закружила его, понесла на ревущие камни! Туда же несло и ладью. Заметив это, нападавшие враз попрыгали в реку. Кто-то, перебравшись обратно в челн, поспешно заработал веслом. Захлебывающийся Порубор уже не видел ничего, черная пучина с огромной скоростью несла его к смерти.

– Держи, брате! – услышал он чей-то голос, из последних сил ухватился за брошенную веревку и, подтянутый к берегу, стукнулся головой о прибрежный камень. И свет померк в его глазах.

Отрок не увидел, как, тяжело перевалившись через порог, с треском ухнула вниз ладья, как уносило в пучину обезумевших от страха людей, как совсем неприметно уходил вверх по реке челнок с купцами.

– Эх, отроче, отроче, – оглянувшись на водопад, с сожалением произнес Харинтий. – Ну, да теперь ничего не поделать. Гребанем, друже?

– Гребанем, – стиснув от боли зубы, усмехнулся сурожец.

– Я хочу его крови! – указав на вытащенного из воды парня в желтой рубахе, произнес Велимор.

– Почему именно этого? – удивленно спросил его Истома Мозгляк. – Ты можешь взять любого. Хоть вон того, – он кивнул на мускулистого гребца, – уж он-то все посолидней.

– Нет, этого, – упрямо повторил волхв. – И немедленно. Сами знаете, днем я не смогу перевоплотиться, а Повелитель должен узнать все как можно быстрее.

– Ну, хочешь, так получай! – Истома махнул рукою. – Потащишь с собой? Только смотри, он полумертвый, еще не выдержит, сдохнет.

– Не успеет, – вскидывая на плечи пленника, ухмыльнулся молодой жрец – волкодлак-оборотень.

Он утащил жертву на холм, привязал к дереву, похлопал ладонями по щекам.

Порубор со стоном открыл глаза, осмотрелся…

Глянув на него, Велимор скинул с себя одежду и, встав на четвереньки, приблизился к отроку. Тот в ужасе распахнул глаза, увидев, как красивое лицо подобравшегося к нему светлоглазого парня вдруг принялось вытягиваться вперед, превращаясь в оскаленную волчью морду. Заскрипела кожа, треснули кости, дернувшись всем телом, волкодлак вытянулся, завыл, протянул к горлу Порубора страшные когтепалые руки. Отрок откинул голову, больно ударившись затылком о ствол дерева. И даже не застонал, хотя и в самом деле было очень больно. Но что эта боль по сравнению с тем, что его ожидало сейчас! Погибнуть в муках, быть заживо пожранным волкодлаком – страшная, нелюдская смерть. Закрыв глаза, Порубор зашептал молитвы… У самого горла клацнули острые зубы…