ОРЕЛ НАД БАШНЕЙ 6 страница

За Фери нужен постоянный присмотр. Оставишь на миг одного — тотчас же сотворит какую-нибудь глупость. Вчера его одного послал в лавку за нотами. Чтобы при­учался к самостоятельности. Жду — пропал куда-то. На­хожу его на улице. Стоит с метлой в руках, вокруг целая толпа зевак.

— Ради бога, что ты тут делаешь?

— Хотел дать на чай маленькому савояру: он всегда
убирает улицы у нас перед домом. Дал ему пять фра-н-
ков. Он сказал: много. Пошел менять. Я караулю его
метлу.

14 января 1824 года

Цизи быстро устает. И тогда играет небрежно, про­извольно меняя написанное великими мастерами на свое. Я пытаюсь быть построже. Настолько, чтобы он прово­дил за инструментом положенное время, а не то я из­влекаю на свет надежные шоры — «Хорошо темпериро­ванный клавир» Баха. Цизи должен играть из него еже­дневно два прелюда и одну фугу. Здесь уж не поимпро-визируешь и не понебрежничаешь! Текст «Завета» мож­но цитировать только буква в букву.

Увы, я тоже устал. Мучит и елудок. Целый год я уже не ем, а только питаюсь по необходимости, зная, что работающей паровой машине нужно топливо. Город тоже начинает показывать зубы. Ежедневно мы получаем пачку анонимок. Нас обвиняют, что якобы все импровизации Цизи — шулерство, разыгрываемое с помощью подкупленных нами лиц в зале.

5 февраля 1824 года

Сегодня мы посетили аббата Бардена, священника церкви Святого Евстахия. Истинно французский поп. Веселый, розовощекий, любитель вина и музыки. Уже наслышан о Фери. Сразу же пригласил нас к себе: он и сам устраивает музыкальные вечера и был бы рад, если бы самый юный «барашек» из его паствы однажды появился на одном из них.

Мой мальчик принял приглашение, но тотчас же по­просил кое-что взамен: он хотел бы познакомиться с ор­ганом и органистом храма. Вместе с аббатом Барденом мы карабкаемся по винтовой лестнице. Фери легко взбе­гает наверх впереди нас, краснощекий святой отец тя­жело отдувается, а я останавливаюсь на каждой площад­ке: у меня болит желудок. Наконец мы возле органа. Нас встречает старый музыкант, который как бы утра­тил свое обличив человека и стал просто частью слож­ного устройства, состоящего из трубок, клавишей, реги­стров и педалей.

По всей видимости, он недоволен, что к нему вторг­лись люди с улицы, еще умеющие говорить, двигаться, спорить и потому нарушающие величественный покой его безраздельной монархии.

Но Цизи улыбается и говорит, что ему понравилась органная музыка на последнем богослужении, и «дву­ногий регистр» смягчается. Он объясняет порядок рас­положения мануалов и регистров, а затем, к искреннему удивлению аббата Бардена, приглашает Фери на ска­мейку органиста. Цизи не заставляет уговаривать себя и начинает играть. Разумеется, и на этот раз импрови­зация. Какое наслаждение для отца открывать этот уди­вительный талант в собственном сыне. Это для меня как дар небесный! Но сейчас, в полусумраке храма, под вздохи, стоны и громовые раскаты гигантского инстру-

мента к этому наслаждению примешивается какое-то еще неведомое чувство. Я не нахожу ему другого названия — страх! Оно подобно тому, что испытывает человек, стоя­щий на вершине высокого утеса и вдруг ощущающий, какие бездны зияют вокруг него. Другого названия нет — только страх или тревога! Но откуда мальчику из­вестно все это? Кто научил его этому?

Аббат Барден буквально потрясен импровизиро­ванным концертом. Я сам не знаю, может, это игра теней или моего воображения, но его лицо словно бы переменилось, вытянулось в длину. Он поздравляет, пожимает мне руку, потом, погладив Цизи по голове, говорит:

— Приходи еще!

10 февраля 1824 года

Теперь уже точно, что наш первый большой публич­ный концерт состоится в зале «Театр Ройяль Италией». Добрый министр Лористон распорядился предоставить нам зал бесплатно. Большая честь для нас и то, что в концерте дирижировать будет сам Россини. Мы подроб­но обсудили и программу Цизи. Он исполнит два кон­церта с оркестром, по одному опусу Гуммеля и Черни и, естественно, неизменную фантазию (импровизирован­ную прямо на сцене) на заданные темы.

13 февраля 1824 года

Сегодня вместе обедали с зятем господина Эрара, всемирно известным композитором Гаспаро Спонтини ⁵. Жена его, Джульетта, обращалась с супругом как с очень обидчивым, ранимым и тяжело больным ребенком, а пятидесятилетнее дитя капризничало, морщило носик и лобик, топало ногами и было плохо воспитано. Все же он успел спросить за обедом Фери:

— Какие мои оперы тебе известны?

Спасибо Сальери. Цизи не задумываясь перечислил: «Кортес», «Мильтон», «Весталка». Великий композитор, казалось, не обратил никакого внимания на ответ, он позвал Цизи к роялю и сказал:

— Ладно, послушаем. Сыграй мне что-нибудь из
«Весталки».

И Фери и на сей раз, благодарение богу, был блиста­телен. Но вместе с радостью в душе моей опять все та

же странная тревога: как, где ухитряется уместить детская головка такую тьму мелодий, гармоний, ритмов?!

Спонтини, мне показалось, не очень взволновало его исполнение. Маэстро долго сидел молча, устремив взгляд перед собой. Затем промолвил:

- Удивительная музыка… даже не верится, что

это написал я. Собственно говоря, в ней есть все... А то меня часто снедает сомнение: оставил ли я хоть что-то потомкам? Ведь я уже кончил творить…

8 марта 1824 года

Начну прямо с концерта. Великое сражение разгоре­лось вечером 7-го, в 8 часов. Сражение за окончательное и безоговорочное признание Ференца Листа Парижем. Концерт открылся хорошим предзнаменованием. Италь­янцы сыграли симфонию Гайдна, которую мне много­кратно доводилось слушать в Кишмартоне, а один раз я, заменяя заболевшего оркестранта, играл партию вто-

рой скрипки.

Но парижане к благородной музыке относятся не слишком серьезно. Хлопают дверьми в ложах, болтают на галерке, да и в партере кое-как дождались конца сим­фонии. На сцене передвигают мебель, вкатывают рояль. Затем появляется и он сам. Оркестр начинает, через минуту вступает рояль. Я успокаиваюсь. Только ноет желудок. На миг забываю, что играет мой сын: так за­хватывает музыка, но затем возвращаюсь к действитель­ности — на сцене и в самом деле Цизи! И тщетно умо­лял его я, уговаривал маэстро. Цизи упрям и непрекло­нен: он не берет с собой нот, играет по памяти, что, ко­нечно, означает муки для меня — сердце сжимается от мысли, что мальчику нужно держать в голове каждую ноту и для всего оркестра, и для себя, пианиста. Но все идет как по писаному. Вот и каденция первой части. Весь зал так и ахнул: до сих пор он сдерживал силу звука и только сейчас словно выпустил ее на волю, сей­час, когда оркестр молчит и солист один может во всем блеске показать залу свое мастерство. Рояль гремит, словно сотня арф, следуют громоподобные глиссандо⁸ и, наконец, последняя трель постепенно замирает, слов­но музыка уже покидает земные пределы... Сейчас дол-жен зазвучать оркестр! Маэстро Россини стоит, накло-нившись вперед, не в силах оторвать взгляд от двух

детских рук и совершенно забывая сделать знак оркест­рантам. Цизи улыбается, смотрит снизу вверх на дири­жера и начинает трель сначала. Маэстро спохватывает­ся, и теперь рояль и оркестр объединяются в гармонии звучания.

Разумеется, публика замечает все это, и овации нет конца. Крылатая фраза парижан уже готова: Орфей своей музыкой мог размягчить только камни, малень­кий венгр — даже сердца итальянцев. «Драпо бланш» напечатала: «Душа и дух Моцарта переселились в тело юного Листа... Он еще едва достает до педалей роя­ля... но он уже первый пианист Европы... Против при­своения ему этого ранга не может запротестовать даже Мошелес».

Другая крылатая фраза парижан: «Лист — восьмое чудо света!»

Чистый сбор — 4771 франк. Наконец-то мы освобо­дились от материальных забот.

И снова предложения организовать концерты: из Берлина, Брюсселя, Лондона, Стокгольма.

Самое примечательное следствие концертных успе­хов — либретто оперы, написанное специально для моего Цизи. Начало всему положил Фердинанд Паэр. У него первого родилась идея: Цизи должен написать оперу. Че­рез два дня у меня в руках уже было либретто Теалона и Ранее «Дон Санчо, или Замок любви», по сказке Кла-риса де Флориана.

Действие первое: неприступный замок любви. Сажен­ные стены, бастионы, грозные бойницы. Затем техника сцены делает стены прозрачными, и оказывается, что за­мок этот — воплощение сказок «Тысяча и одна ночь» со всем их счастьем, упоением и любовной страстью. Из текста либретто выясняется, что на этот остров могут ступить лишь любящие друг друга. Легендарный Дон Санчо тоже хотел бы войти в этот замок любви, но путь ему преграждает привратник. Он говорит: «Оставь вся­кую надежду. Сюда ты можешь войти, когда пламя взаимной любви коснется твоего сердца».

Дон Санчо озабочен: сам-то он любит принцессу Эльзиру, но у него нет никаких доказательств, что и Эльзира питает к нему ответное чувство. Волшебник Алидор, а он тоже участвует в этой истории, говорит Дон Санчо, что дело его безнадежно, потому что Эльзи-

ра только что помолвлена с принцеп Наваррским. Но Алидор может не только предсказывать беды, но и помогать. Он поднимает страшную бурю, и она гонит весь свадебный кортеж Эльзиры и принца к стенам замка любви. Но и Эльзира тоже не может войти в замок: ее сердце еще не коснулось пламя взаимной любви. Алидор советует попавшей в беду принцессе притвориться влюбленной, и тогда ворота замка распазнутся перед нею. Но Эльзира – героиня, и поэтому выбирает бурю, а не ложь. Однако ей грозит куда большая беда, чем дождь и гроза: на сцену вливается Ромуальдо и хочет похитить благородную, хотя и не способную любить Эльзиру. Дон Санчо выхватывает меч и спешит даме на помощь. Во время схватки его ранят. Ледяное сердце дамы, увидевшее рыцарскую жертву, смягчается, принцесса чувствует, что она уже полюбила Дона Санчо.

Ворота замка распахиваются, и двое влюбленных — теперь его обитатели. (Из текста либретто, кажется, можно угадать, что Ромуальдо не кто иной, как волшеб­ник Алидор, изменивший свое обличив, чтобы помочь Дону Санчо в любви.)

Как видно, авторы позаботились и о том, чтобы Фери подробовал силы во всех жанрах: в его опере есть и та­нец крестьян, и дуэт, и музыка бури, дуэль, серенада и балет.

Последние годы были особенно тяжелы для родите­лей Ференца. Не выдержала напряжения Анна.

— Не нужна я здесь. Нет смысла в моей жизни,—
пожаловалась она мужу.— Еду приносят из соседнего
ресторана. Дом убирает прислуга Эраров. На концертах
я тоже не нужна.

Анна уезжает в Кремс, в Австрию, где живут ее род­ственники. Перед отъездом строго наказывает Ференцу:

Смотри слушайся отца во всем!
У дилижанса Адам спросил жену:

Когда увидимся?

Скоро,— со слезами в голосе ответила Анна.

Что ты имеешь в виду?

— Ну скопите быстренько много денег и вернетесь
о6а домой. Ребенок должен у себя дома воспитываться.

Я перевел в канцелярию Эстерхази несколько ты­
сяч форинтов под проценты,— говорит Адам,— Можешь
взять эти деньги в любое время. Я им написал.

Спасибо, Адам.

Материальных забот больше нет. Но Ференц еще ре-бенок, и эта забота гложет отца постоянно. «Что будет, если вдруг меня не станет,— думает он.— Здоровье мое подорвано».

Состояние, сколоченное ими, настолько мало, что оно растает в один год. Нужно создавать какую-то более прочную основу.

Ференц упорно работает над оперой, но отец уже ве­дет новые переговоры о двух турне в следующем сезо­не — по Франции и по Англии. Ференц сам все чаще за­говаривает о своем будущем, особенно когда взрослые принимают его всерьез как композитора. Он пишет опе­ру и одновременно работает еще и над серией этюдов и новым концертом для фортепиано.

Работа юного композитора над оперой идет медлен­но. Для того чтобы оперу приняли в театре, она должна выдержать серьезный экзамен перед конкурсным жюри. Один из влиятельных членов жюри — Фердинанд Паэр, но зато другой — Керубини!

Концерты юного музыканта привлекают зрителей и дают хорошие сборы. Позади турне по Англии, имевшее колоссальный успех. Ференц играет в десятках концер­тов, во многих городах страны, в том числе и в Виндзоре для королевского двора.

По возвращении из английского турне в Париж Лис­ты — отец и сын — навещают министра культов Лори-стона.

Как опера?—первым делом интересуется ми­
нистр.

Зимой закончу.

Его превосходительство милостиво похлопал Ферен­ца по плечу:

— Постарайся, Керубини сидит в жюри! Это про­
тивник серьезный не то что для меня, но и для самого
короля.

Вопреки всем слухам и сплетням (говорили, что опе­ру написали Паэр или Крейцер) жюри высоко оценило

работу юного композитора и рекомендовало оперу к постановке в театре.

Ставить «Дон Санчо» взялся старый Рудольф Крей-

цер ⁷, которому сам великий Бетховен посвятил свою знаменитую сонату.

Премьера состоялась 17 октября, меньше чем за не-делю до дня рождения Фери. А после третьего пред-ставления Крейцер пригласил к себе Листа-отца и без обиняков, напрямик сказал ему:

Опера «Дон Санчо» — чудо детской гениальности,

но и только. Своего рода изящное выпиливание лобзиком по дереву. А мальчику нужна основательная музыкальная школа. Фундамент, на котором можно воздвиг­нуть не сказочный воздушный замок, но прочное здание.

Кого вы предложили бы, господин профессор?

Антонина Рейху!⁸

Посоветовались с Черни. Он одобрил предложенную Крейцером кандидатуру.

Рейха проиграл все сочинения Ференца и сказал, что ему не помешает отведать немного и обстоятельной не-меикой школы. Потом рассказал о себе, о своем голод­ном Детстве, начальной учебе музыке в Праге, затем в Бонне, где он подружился с Бетховеном.

Зима 1825 года прошла в занятиях в приватной шко­ле Рейхи, где мастер на примерах из своих тридцати ше­сти фуг обучал юного композитора искусству контрапунк­та. Одновременно Лист-отец занимался с Фери латынью, французским, немецким, историей, греческой мифологи­ей, литературой и даже математикой.

К лету 1827 года состояние здоровья Адама Листа еще более ухудшилось. Все чаще приходится оставаться в постели. В беседах с сыном их взгляды на будущее не совпадают: Ференц иногда поговаривает об уходе в свя­щенники, отец горячо отговаривает его, видя перед ним прямой, как стрела, путь к славе, к бессмертию.

К началу августа отцу стало очень плохо. Мучат боли в животе, наступает глухота. Приподнявшись на локте в постели, он любуется красавцем сыном, который еще вчера был ребенком, и вот уже перед ним рослый и стат­ный юноша, с профилем, словно выточенным из слоно­вой кости.

- Будь осторожен с женщинами, Фери,— говорит ему отец.— Не давай им распоряжаться твоей жизнью!

Ференц смеется, потом показывает на книгу:

— Моей карьере музыканта может угрожать только

вот это.

На обложке книги написано: «Следуя за Христом»

28 августа 1827 года на кладбище Булонь сюр Мер Ференц проводил в последний путь отца, Адама Листа.

За гробом шли только Ференц, врач и священник.

Ференцу еще нет и шестнадцати. Эрары предлагают ему свою помощь, но он пишет письмо матери и просит немедленно приехать к нему в Париж. Деньги, депониро­ванные в банке Эстерхази, трогать не велит — пусть они будут для нее «золотым запасом» на черный день. Квар-тиру, где они жили с отцом, меняет на другую, подешев­ле, на улице Монтолон. Затем обходит всех своих зна­комых, друзей и покровителей и объявляет, что концер­тировать больше не будет⁹. Будет давать уроки и учиться.

III