Глава 34. Бран

Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Бледное солнце вставало, садилось и снова вставало. Красные листья шептались на ветру. Тёмные тучи затянули небеса и обратились в бурю. Засверкали молнии, прогремел гром, а мертвецы с чёрными руками и ярко-синими глазами всё бродили вокруг расщелины в холме, но не могли войти. Внутри холма на троне из чардрева сидел сломанный мальчик, слушая шёпот в темноте, а вороны сновали вверх-вниз по его рукам.

– Ты никогда снова не будешь ходить, – пообещала трёхглазая ворона, – но ты полетишь.

Иногда откуда-то снизу доносился звук песни. Старая Нэн назвала бы поющих Детьми Леса. Но на Истинном Языке, которым не владеет никто из людей, они называли себя «теми, кто поёт песнь земли». Однако вороны могли на нём разговаривать. Их маленькие чёрные глазки были полны секретов. Слыша эти песни, вороны каркали на Брана и клевали его кожу.

Луна была полной. Звёзды плыли по чёрному небу. Капли дождя падали и замерзали, а ветви деревьев ломались под тяжестью льда. Бран и Мира придумали имена тем, кто пел песнь земли: Ясень и Листочек, Весы и Чёрный Нож, Снежные Локоны и Угольки. Листочек сказала, что их настоящие имена слишком длинны для человеческой речи. Только она умела говорить на общем языке, поэтому Бран так и не узнал, что думают остальные о своих новых именах.

После пробирающего до костей холода земель за Стеной, в пещерах было благословенно тепло, а когда сквозь скалу просачивался холод, поющие разжигали костры, чтобы прогнать его обратно. Внизу не было ни ветра, ни снега, ни льда, ни мертвецов, пытающихся тебя схватить – только сны, приглушённый свет и поцелуи воронов. И шёпот в темноте.

«Последний древовидец» – называли его поющие, но во снах Брана он по-прежнему оставался трёхглазой вороной. Когда Мира Рид спросила про его настоящее имя, он издал странный звук, который мог означать смех.

– У меня было много имён, когда я был подвижнее. Но даже у меня когда-то была мать, и имя, которое она дала, держа меня у своей груди – Бринден.

– У меня есть дядя, тоже Бринден, – сказал Бран. – На самом деле он дядя моей мамы. Его зовут Бринден Чёрная Рыба.

– Быть может, твоего дядю назвали в мою честь. Некоторых всё ещё называют. Не так часто, как прежде. Люди забывают. Только деревья помнят.

Его голос был таким тихим, что Брану приходилось напрягаться, чтобы расслышать.

– Большая его часть перешла в дерево, – объяснила поющая, которую Мира назвала Листочком. – Он намного пережил свой срок, но все-таки живёт. Ради нас, ради тебя, ради человечества. В его плоти осталось совсем немного силы. У него тысяча глаз и ещё один, но ему много за чем надо присматривать. Однажды ты узнаешь.

– Что узнаю?

Потом Бран спросил об этом Ридов, когда те пришли с ярко пылающими факелами в руках, чтобы перенести его из большой пещеры обратно в небольшую комнатку, где поющие соорудили для них кровати.

– Что помнят деревья?

– Тайны старых богов, – ответил Жойен Рид.

Еда, тепло и отдых помогли ему оправиться от трудностей путешествия, но теперь он стал печальнее, угрюмее и смотрел устало, и тревожно.

– Истины, которые знали Первые Люди, теперь забыты в Винтерфелле… но не в диких местах. Мы живём ближе к зелени в наших болотах, и мы помним. Земля и вода, почва и камень, дубы, вязы и ивы – они были здесь до нас и останутся, когда нас не станет.

– Так же, как и ты, – сказала Мира.

Это расстроило Брана. «А что если я не хочу оставаться, когда не будет тебя?» – едва не спросил он, но прикусил язык. Он уже почти взрослый мужчина и не хочет, чтобы Мира считала его плаксой.

– Возможно, вы тоже можете быть древовидцами? – сказал он вместо этого.

– Нет, Бран, – теперь печально звучал голос Миры.

– Немногим дано испить из зелёного источника в смертном теле, понимать шелест листьев и видеть глазами деревьев, глазами богов, – произнёс Жойен. – Большинству не так повезло. Боги дали мне лишь зелёные сны. Моей задачей было доставить тебя сюда. На этом моя роль заканчивается.

Луна была чёрной дырой в небесах. Волки выли в лесу, вынюхивая в сугробах мертвецов. С холма вспорхнула стая воронов, прокричав своими пронзительными голосами и взмахнув чёрными крыльями над белым миром. Красное солнце вставало, садилось и вновь вставало, окрашивая снег в оттенки красного и розового. Под холмом Жойен предавался размышлениям, Мира беспокойству, а Ходор бродил по тёмным туннелям с мечом в правой руке и факелом в левой. Или это был Бран?

«Никто не должен об этом узнать».

Огромная пещера, заканчивавшаяся пропастью, была чёрной, как смола, как дёготь, чернее вороньих крыльев. Свет заглядывал сюда непрошеным гостем и скоро уходил вновь; кухонные костры, свечи и тростник горели недолго, а потом затухали, и их короткие жизни подходили к концу.

Поющие сделали Брану собственный трон, подобный тому, на котором восседал лорд Бринден: белое чардрево с вкраплениями красного, мёртвые ветви были переплетены с живыми корнями. Трон поставили в большой пещере у пропасти, где в темноте раздавалось эхо текущей внизу воды. Поющие смастерили сиденье из мягкого серого мха. Когда Бран опускался на своё место, его укрывали тёплыми мехами.

Там он и сидел, слушая хриплый шёпот своего учителя.

– Не бойся темноты, Бран, – слова лорда сопровождались слабым шорохом дерева и листьев и легким покачиванием его головы. – Сильнейшие деревья пускают свои корни в самых тёмных уголках земли. Темнота будет твоим плащом, твоим щитом, твоим материнским молоком. Темнота сделает тебя сильным.

Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Снег бесшумно падал с небес, укутывая мачтовые сосны и страж-деревья в белое. Сугробы стали такими глубокими, что закрыли вход в пещеру белой стеной. Чтобы выбраться наружу и поохотиться со стаей Лету каждый раз приходилось рыть в ней ход. Бран не часто бывал с ними в эти дни, но ночью иногда наблюдал за ними сверху.

Летать было даже лучше, чем лазить.

Надеть шкуру Лета стало для него всё равно, что прежде – до того, как он сломал спину – натянуть штаны. Смена своей шкуры на чёрные как ночь вороньи перья давалась труднее, но не настолько, как он боялся, особенно с этими воронами.

– Дикий жеребец брыкается, лягается и кусается, когда его седлают, – объяснил лорд Бринден. – Но лошадь, которая узнала одного ездока, примет и другого. Молодые или старые, все эти птицы были оседланы. Выбирай одну и лети.

Бран безо всякого успеха попробовал одну птицу, потом другую, но третий ворон посмотрел на него умными чёрными глазами, склонил голову, каркнул, и скоро не мальчик смотрел на ворона, а ворон смотрел на мальчика. Песнь реки внезапно стала громче, факелы засветились немного ярче, чем прежде, и воздух наполнился незнакомыми запахами. Когда он попробовал заговорить, получился лишь крик, а первый полёт закончился тем, что он врезался в стену и вернулся в своё сломанное тело. Ворон остался невредим. Он подлетел к мальчику и сел на руку. Бран погладил его перышки и снова скользнул в него. Скоро он уже вовсю летал по пещере, лавируя между длинными, свешивавшимися с потолка каменными зубцами, даже парил над пропастью и нырял в её холодные чёрные глубины.

Потом он понял, что был не один.

– Кто-то ещё был в вороне, – признался мальчик лорду Бриндену, вернувшись в собственное тело. – Какая-то девушка. Я почувствовал её.

– Это женщина тех, кто поёт песнь земли, – ответил учитель. – Она давно мертва, но часть её осталась, так же как и ты останешься в Лето, если телу мальчика суждено однажды умереть. Тень души. Она не причинит тебе вреда.

– Во всех птицах есть поющие?

– Во всех, – ответил лорд Бринден. – Это поющие научили Первых Людей посылать сообщения с воронами… только в те дни птицы умели говорить. Деревья помнят, а люди забывают. Поэтому теперь они пишут сообщения на пергаменте и привязывают их к лапкам птиц, которые никогда не делили с ними шкуру.

Бран вспомнил, как Старая Нэн однажды рассказывала ему такую же историю, но, когда он задал вопрос Роббу, правда ли это, брат рассмеялся и спросил, не верит ли он заодно и в грамкинов. Бран пожалел, что сейчас Робба с ними не было. «Я бы сказал ему, что летаю, и он не поверил бы. Тогда мне бы пришлось ему показать. Держу пари, он тоже смог бы научится летать, и Арья, и Санса, даже малыш Рикон и Джон Сноу. Мы все могли бы стать воронами и жить в вороньей башне мейстера Лювина».

Но это была лишь ещё одна глупая мечта. Иногда Бран гадал, не сон ли это. Может быть, он заснул в снегу и ему приснилось безопасное, тёплое место. «Ты должен проснуться, – говорил он себе, – ты должен проснуться прямо сейчас или ты умрёшь». Раз или два мальчик по-настоящему сильно щипал себя за руку, но не добился ничего, кроме боли. Сначала Бран пытался считать дни, отмечая, когда он просыпался и ложился, но под землей сон и пробуждение плавно перетекали друг в друга. Сны становились уроками, уроки – снами, явью было то ли все, то ли ничего. Он уже сделал что-то или ему это только приснилось?

– Только один из тысячи рождается оборотнем, – объяснил лорд Бринден как-то после того, как Бран научился летать. – И лишь один оборотень из тысячи может стать древовидцем.

– Я думал, что древовидцы – это такие волшебники Детей леса, – сказал Бран. – Поющих, я имею в виду.

– В каком-то смысле. У тех, кого вы называете Детьми Леса, глаза золотые как солнце, но изредка среди них рождается кто-то с глазами красными, как кровь, или зелёными, точно мох на деревьях в сердце леса. Этими знаками боги отмечают избранных, получивших дар. Избранные не сильны, и их срок жизни на земле скоротечен, ведь в каждой песне должна быть гармония. Но потом, в деревьях, они живут по-настоящему долго. Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость глубокая, как корни древних деревьев. Древовидцы.

Бран не понял и попросил объяснить Ридов.

– Ты любишь читать книги, Бран? – спросил его Жойен.

– Некоторые. Мне нравятся истории про сражения. Моя сестра Санса любит истории с поцелуями, но они такие глупые.

– Чтец успевает прожить тысячу жизней до того, как умрёт, – произнес Жойен. – Человек, который ничего не читает – лишь одну. У поющих нет книг. Нет чернил, пергамента, письменности. Всё это им заменяют деревья и, в первую очередь, чардрева, в которые они переходят после смерти: в листья, ветви и корни. И деревья помнят. Все их песни и заклинания, истории и молитвы – всё, что они знали об этом мире. Мейстеры скажут тебе, что чардрева посвящены старым богам. Поющие верят, что они и есть боги. Когда поющие умирают, они сами становятся частью богов.

Глаза Брана расширились:

– Они собираются убить меня?

– Нет, – ответила Мира. – Жойен, ты его пугаешь.

– Это не ему нужно бояться.

Луна была полной. Лето рыскал в молчаливом лесу длинной серой тенью, которая становилась всё более тощей с каждой новой охотой, ведь живую добычу было не найти. Оберег у входа в пещеру всё ещё мешал мертвецам войти. Пусть снег снова укрыл большинство из них, они по-прежнему оставались там – сокрытые, застывшие, выжидающие. К ним присоединились другие мертвецы, которые когда-то были мужчинами, женщинами и даже детьми. На голых коричневых ветках сидели мёртвые вороны, их крылья покрылись корочкой льда. Сквозь кустарник продрался огромный похожий на скелет белый медведь. Половина плоти с его головы отвалилась, обнажив череп. Лето со своей стаей напал на зверя и разодрал на части. Потом они наелись, хотя мясо было подгнившим, полузамёрзшим и продолжало шевелиться, даже когда они его жевали.

Внутри холма по-прежнему хватало еды. Здесь росли грибы сотни видов. В чёрной реке плавала слепая белая рыба, на вкус не хуже любой другой. У них был сыр и молоко от коз, живших в пещерах вместе с поющими, даже ячмень, овёс и сушёные фрукты, заготовленные за долгое лето. Почти каждый день они ели кровяную похлебку из ячменя, лука и кусочков мяса. Жойен считал, что это белка, а Мира сказала, что крыса. Брану было всё равно. Мясо было вкусным, к тому же – после тушения – мягким.

Обширные и молчаливые пещеры, казалось, находились вне времени, простираясь глубоко вниз под холмом, служили пристанищем более чем трём десяткам живых поющих и костям тысяч умерших.

– Людям не стоит бродить по этим местам, – предупредила их Листочек. – Река, которую вы слышите, стремительна и темна, и глубоко-глубоко внизу впадает в подземное море. А есть ручейки, которые текут даже глубже, бездонные ямы и неожиданные провалы, забытые пути, ведущие прямо к центру земли. Даже мой народ не исследовал их все, а мы живем здесь тысячи тысяч человеческих жизней.

Хотя жители Семи Королевств называли их Детьми Леса, Листочек и её народ совсем не были похожи на детей. Называть их «маленький мудрый лесной народ» было бы ближе к истине. Они были меньше людей, так же как и волк меньше лютоволка, но это не значит, что он щенок. Кожа у них орехового оттенка с пятнами более светлого цвета, как у оленя, а уши большие, способные слышать недоступное человеку. Глаза поющих тоже огромные и по-кошачьи золотистые, способные видеть в туннелях, там, где глаза мальчика видели лишь темноту. На руках у них по три пальца, не считая большого, с острыми чёрными когтями вместо ногтей.

И они пели. Пели на Истинном Языке, поэтому Бран не понимал слов, но их голоса были чисты, как зимний воздух.

– А где живут остальные? – спросил однажды Бран у Листочка.

– Ушли в землю, – ответила она ему. – В камни, в деревья. До прихода Первых Людей все земли, которые вы называете Вестеросом, являлись нашим домом, но даже в те дни нас было очень мало. Боги даровали нам долгие жизни, но сделали так, чтобы нас было мало, иначе мы заполонили бы мир, как олени заполонили бы лес, если бы на них не охотились волки. Это происходило на заре времен, когда наше солнце только восходило. Теперь оно заходит, и мы медленно вымираем. Великаны тоже почти исчезли – те, кто были нашими братьями и нашей погибелью. Великих львов западных холмов истребили, единороги почти все исчезли, мамонтов осталось несколько сотен. Лютоволки нас всех переживут, но придёт и их час. В том мире, который создали люди, для них места нет, как и для нас.

Она казалась печальной, и Бран тоже загрустил. Только потом он подумал: «Люди бы не грустили. Люди бы гневались. Они бы ненавидели и жаждали кровавого отмщения. Там, где люди сражались бы и убивали, поющие пели печальные песни».

Однажды Мира и Жойен решили посмотреть на реку, несмотря на предостережение Листочка.

– Я тоже хочу пойти, – сказал Бран.

Мира мрачно посмотрела на него. Она объяснила, что река в шестистах футах под ними, вниз по крутым склонам и извилистым проходам, а в конце придётся спускаться по веревке.

– Ходор ни за что не сможет карабкаться с тобой на спине. Прости, Бран.

Бран помнил времена, когда никто не мог лазать лучше него, даже Робб и Джон. Часть мальчика хотела накричать на друзей за то, что бросают его, а другая – разрыдаться. Но он уже почти взрослый мужчина и потому промолчал, однако после их ухода скользнул в тело Ходора и последовал за ними.

Крупный конюх больше не боролся с ним, как в первый раз в озерной башне во время бури. Когда Бран входил в него, Ходор каждый раз сворачивался калачиком и прятался, словно растерявшая весь свой боевой дух собака. У него внутри, где-то глубоко, было потайное место – пещерка, где даже Бран не мог до него добраться. «Никто не желает тебе зла, Ходор, – сказал он про себя взрослому ребёнку, чьё тело занял. – Я только хочу ненадолго снова стать сильным. Я верну его тебе как всегда».

Никто не догадывался, что он носил тело Ходора. Брану нужно было только улыбаться, делать, что ему велят и, время от времени, бормотать «ходор». Так он мог следовать за Мирой и Жойеном, радостно ухмыляясь, и никто не подозревал, что это на самом деле он.

Бран часто увязывался за ними, хотели они того или нет. В конце концов, Риды всё-таки обрадовались тому, что он пошёл с ними. Жойен довольно легко спустился вниз по верёвке, но после того, как Мира поймала слепую белую рыбу своей острогой, и пришло время возвращаться, он не смог подняться наверх на ослабевших руках, поэтому они обвязали вокруг Жойена верёвку, и Ходор вытянул его наверх.

– Ходор, – мычал он с каждым рывков верёвки. – Ходор, Ходор, Ходор.

Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Лето раскопал чёрную заиндевевшую отрубленную руку, которая сжимала пальцы, стараясь уползти по смерзшемуся снегу. На ней всё ещё было достаточно мяса, чтобы набить пустой желудок, и, съев его, лютоволк разгрыз кости, чтобы добраться до костного мозга. Только после этого рука вспомнила, что она мертва.

Бран питался вместе с Лето и его стаей как волк, на закате кружил с другими воронами над холмом, высматривая врагов, чувствуя ледяное касание ветра, и в качестве Ходора исследовал пещеры. Он нашёл пещеры, которые были набиты костями, глубокие провалы, место, где с потолка свешивались скелеты гигантских летучих мышей. Он даже пересёк узкий каменный мостик над пропастью и на дальней стороне обнаружил ещё больше ходов и пещер. Одна была полна поющих, приросших, как Бринден, к своим тронам. Переплетённые корни чардрев проросли прямо сквозь их тела. Большинство казались мёртвыми, но когда он проходил мимо, глаза поющих раскрывались и следили за светом факела, а один из них открывал и закрывал свой сморщенный рот, будто пытался заговорить.

– Ходор, – сказал им Бран и почувствовал, как настоящий Ходор сжался в своём убежище.

Сидевший на своем троне из корней в большой пещере полутруп-полудерево лорд Бринден больше походил не на человека, а, скорее, на какое-то пугающее изваяние из перекрученного дерева, древних костей и гниющей шерсти. Единственное, что казалось живым в этой бледной развалине, в которую превратилось его лицо, был красный глаз, сияющий, как последний уголёк в погасшем костре, окружённый кривыми корнями и ошмётками белой кожи, свисавшими с жёлтого черепа.

Его вид до сих пор пугал Брана: эти корни чардрева, вползающие змеями внутрь и выползающие наружу из его сморщенной плоти, грибы, прорастающие из щёк, белый древесный червь, который высовывался из пустой глазницы. Мальчику больше нравилось при потушенных факелах. В темноте он мог представить, что с ним шёпотом беседует трёхглазая ворона, а не какой-то жуткий говорящий труп.

«Однажды я стану таким же». Эта мысль ужаснула Брана. Достаточно и того, что он сломан и не может ходить. Неужели ему суждено потерять всё остальное и провести всю жизнь с прорастающим сквозь него чардревом? По словам Листочка лорд Бринден все свои силы черпал из дерева. Он не ел, не пил, а только спал, видел сны и наблюдал. «Я собирался стать рыцарем, – вспомнил Бран. – Я бегал, лазал и сражался». Казалось, это было тысячу лет назад.

Кто он теперь? Лишь сломанный мальчик Бран, Брандон из дома Старков, принц погибшего королевства, лорд сгоревшего замка, наследник руин. Бран думал, что трёхглазая ворона окажется чародеем, мудрым старым волшебником, который исцелит его ноги, но это была лишь ещё одна глупая детская мечта. «Я слишком взрослый для подобных фантазий, – говорил он себе. – Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость глубокая, как корни древних деревьев». Это не хуже, чем быть рыцарем. «Ну, почти так же».

Луна была чёрной дырой в небесах. Снаружи продолжал жить мир. Снаружи вставало и садилось солнце, сменялась луна, завывали холодные ветра. Внутри холма Жойен Рид, к огорчению своей сестры, становился всё более угрюмым и отчуждённым. Мира часто сидела с Браном у их небольшого очага, разговаривая о том, о сём, поглаживая спавшего между ними Лето, пока её брат в одиночестве бродил по пещерам. В солнечные дни Жойен даже взбирался к выходу. Он стоял там часами, глядя на лес. Мальчик был укутан в меха, но всё равно дрожал.

– Он хочет домой, – объяснила Мира Брану. – И даже не попытается противостоять своей судьбе. Говорит, что зелёные сны не лгут.

– Он храбрый, – ответил Бран. «Человек может быть отважным, только когда боится». Он до сих пор помнил эти отцовские слова, сказанные в тот самый день, когда они нашли волчат.

– Он глупый, – возразила Мира. – Я надеялась, что, когда мы найдем трёхглазую ворону… Теперь я вообще не понимаю, зачем мы пришли.

«Ради меня», – подумал Бран.

– Из-за его зелёных снов, – произнес он.

– Из-за его снов. – Голос Миры был полон горечи.

– Ходор, – сказал Ходор.

Мира заплакала.

В такие моменты Бран ненавидел свою беспомощность.

– Не плачь, – попросил он.

Он хотел обнять её, крепко прижать к себе, как поступала в Винтерфелле его мать, когда ему было больно. Мира находилась прямо здесь, всего в нескольких футах от него, но в то же время так далеко, словно в сотне лиг. Чтобы коснуться её, ему бы пришлось ползти по земле на руках, волоча за собой ноги. Пол был грубым и неровным, и путь получился бы медленным, полным шишек и царапин. «Я мог бы войти в Ходора, – подумал он. – Ходор смог бы обнять её и похлопать по спине». Мысль была неуютной, но Бран продолжал её обдумывать, когда Мира убежала в темный туннель. Он слушал, как удаляются её шаги, пока не осталось слышно ничего, кроме голосов поющих.

Луна была тонкой и острой, как лезвие ножа. Дни проходили мимо, один за другим, каждый короче предыдущего. Ночи становились всё длиннее. Солнечный свет не проникал в пещеры под холмом. Лунный свет тоже никогда не касался этих каменных залов. Даже звёзды были здесь чужаками. Всё это принадлежало внешнему миру, где время следовало своему твердому распорядку: день, ночь, день, ночь, день.

– Время пришло, – произнёс лорд Бринден.

От того, как он это сказал, по спине Брана пробежали мурашки.

– Время для чего?

– Для следующего шага. Для того, чтобы пойти дальше смены тел и понять, что значит быть древовидцем.

– Деревья научат его, – сказала Листочек.

Она кивнула другой поющей, и та вышла вперед. Это была беловолосая поющая, которую Мира назвала Снежные Локоны. Она держала в руках чашку из чардрева с вырезанной на ней дюжиной лиц, похожих на лики сердце-древ. Внутри чаши была белая кашица – густая и жирная, с тёмно-красными прожилками.

– Ты должен съесть это, – объяснила Листочек. Она протянула Брану деревянную ложку.

Мальчик нерешительно посмотрел на чашу.

– Что это?

– Кашица из семян чардрева.

Брану было тошно даже на неё смотреть. Красные прожилки – это, скорее всего, лишь сок чардрева, предположил Бран, но в свете факелов они выглядели совсем как кровь. Он окунул ложку в кашицу и засомневался.

– Это сделает меня древовидцем?

– Твоя кровь делает тебя древовидцем, – ответил лорд Бринден. – А это поможет пробудить твой дар и обвенчает тебя с деревьями.

Бран не хотел жениться на дереве… но кто ещё захочет выйти замуж за сломанного мальчика вроде него? «Тысяча глаз, тысяча шкур, мудрость глубокая, как корни древних деревьев. Древовидец».

Он стал есть.

Было горько, но не так горько, как желудёвая каша. Первая ложка пошла с трудом. Его едва не стошнило. Вторая была приятнее. Третья показалась почти вкусной. Остальное он съел с жадностью. Почему он считал её горькой? У неё был вкус меда, свежего снега, перца, корицы и последнего поцелуя матери. Пустая чашка выскользнула из его пальцев и стукнулась о пол пещеры.

– Я не чувствую никакой разницы. Что будет дальше?

Листочек коснулась его ладони.

– Деревья научат тебя. Деревья помнят.

Она подняла руку, и поющие принялись тушить в пещере факелы один за другим. Темнота сгущалась и подползала к ним.

– Закрой глаза, – сказала трёхглазая ворона. – Выскользни из своей шкуры, как ты делаешь, когда соединяешься с Лето. Но в этот раз войди в корни. Следуй за ними к поверхности земли, к деревьям на вершине холма, и расскажи мне, что ты увидишь.

Бран закрыл глаза и выскользнул из своего тела. «В корни, – подумал он. – В чардрево. Нужно стать деревом». На какой-то миг он видел пещеру в её чёрном одеянии, услышал бегущую внизу реку.

Потом он неожиданно оказался дома.

На камне у глубокого чёрного пруда в богороще сидел лорд Эддард Старк, вокруг него, словно старческие скрюченные руки, росли бледные корни сердце-древа. Лорд Эддард чистил промасленной тряпицей лежавший у него на коленях двуручный меч Лёд.

– Винтерфелл, – прошептал Бран.

Его отец поднял глаза.

– Кто здесь? – спросил он, оборачиваясь... и Бран, испугавшись, отступил. Отец, чёрный пруд и богороща растворились, и он вновь оказался в той же пещере, бледные толстые корни чардрева обнимали его, как мать обнимает свое дитя. Перед ним вспыхнул факел.

– Расскажи нам, что ты видел.

Издали Листочек выглядела похожей на девочку не старше Брана или одной из его сестер. Она утверждала, что прожила уже две сотни лет.

У Брана сильно пересохло в горле. Он сглотнул.

– Винтерфелл. Я вернулся в Винтерфелл. Я видел отца. Он не мёртв, не мёртв, я видел его, он возвратился в Винтерфелл, он всё ещё жив.

– Нет, – ответила Листочек. – Его больше нет, мальчик. Не пытайся вернуть его к жизни.

– Но я его видел.

Бран чувствовал, как твёрдое дерево давит ему на щёку.

– Он чистил Лёд.

– Ты видел то, что хотел увидеть. Твоё сердце тоскует по отцу и по дому, поэтому ты и видел это.

– Человек должен научиться смотреть прежде, чем сможет что-то разглядеть, – сказал лорд Бринден. – Ты видел тени прошлого, Бран. Ты смотрел глазами сердце-древа в твоей богороще. Время для деревьев идет не так, как для людей. Солнце, земля и вода, а не дни, годы или столетия – вот что понимает чардрево. Для людей время – это река. Мы все захвачены её течением, несёмся из прошлого в настоящее – всегда в одном направлении. Жизнь деревьев иная. Они пускают корни, растут и гибнут в одном и том же месте, и эта река их не двигает. Дуб становится желудем, желудь – дубом. А чардрево… тысяча человеческих лет для него всего лишь миг, и сквозь эти врата мы с тобой можем заглянуть в прошлое.

– Но, – произнёс Бран, – он слышал меня.

– Он слышал шёпот ветра, шелест листьев. Ты не можешь с ним поговорить, попробуй, если хочешь. Я знаю. У меня есть свои призраки. Брат, которого я любил, брат, которого я ненавидел, женщина, которую я желал. Я всё ещё вижу их через деревья, но ни одно моё слово не достигло их ушей. Прошлое остаётся прошлым. Мы можем извлекать из него уроки, но не можем его изменить.

– Я увижу отца снова?

– Когда овладеешь своим даром, сможешь смотреть куда захочешь и видеть то, что видели деревья, будь это вчера, в прошлом году или тысячу веков назад. Люди проживают свои жизни в плену бесконечного настоящего, между туманом памяти и морем теней, которое есть всё, что мы знаем о днях грядущих. Некоторые мотыльки живут один день, но им это малое время, должно быть, кажется таким же долгим, как годы и десятилетия для нас. Дуб может прожить три сотни лет, красное дерево – три тысячи. Чардрево живёт вечно, если его не трогать. Для него времена года проходят, как взмах крыла мотылька, и прошлое, настоящее и будущее едины. И ты сможешь видеть не только свою богорощу. Поющие вырезают глаза на своих сердце-древах, чтобы пробудить их, и это первые глаза, которыми учится пользоваться древовидец… но когда-нибудь ты сможешь видеть далеко за пределы видимости деревьев.

– Когда? – захотелось знать Брану.

– Через год или три, или десять. Этого я не видел. Со временем это случится, я обещаю. Но теперь я устал, и меня зовут деревья. Мы продолжим завтра.

Ходор отнес Брана назад, в его комнату, тихо бормоча «Ходор», а Листочек шла впереди с факелом в руке.

Мальчик надеялся, что встретит Миру и Жойена, и он сможет рассказать им о том, что видел, но их уютное жилище в скале было холодным и пустым. Ходор опустил Брана на постель, укрыл мехами и разжёг костёр. «Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость глубокая, как корни древних деревьев».

Глядя на огонь, Бран решил, что не заснёт до возвращения Миры. Наверняка Жойен будет недоволен, но Мира за него порадуется. Он не помнил, как закрыл глаза.

… Но потом каким-то образом он снова вернулся в Винтерфелл, в богорощу. Бран смотрел сверху вниз на отца. В этот раз лорд Эддард казался намного моложе. Его волосы были каштановыми, в них не было и намёка на седину; он склонил свою голову.

– Пусть они растут близкими, как братья. Пусть между ними будет только любовь, – молил он, – и путь моя леди-жена найдёт в своем сердце силы простить…

– Отец, – голос Брана был шёпотом ветра, шелестом листьев. – Отец, это я. Это Бран. Брандон.

Эддард Старк поднял голову и, нахмурившись, долго смотрел на чардрево, но не сказал ни слова. «Он меня не видит», – понял в отчаянии Бран. Он хотел протянуть руку и коснуться отца, но все, что мог – это наблюдать и слушать. «Я внутри сердце-древа, смотрю его красными глазами, но чардрева не могут разговаривать, поэтому и я не могу».

Эддард Старк продолжил молиться. Бран почувствовал, как его глаза наполнились слезами. Но были это его слёзы или слёзы чардрева? «Если я заплачу, прольёт ли и дерево слезы?»

Остальные слова его отца потонули во внезапном стуке дерева о дерево. Эддард Старк растворился, как туман в лучах утреннего солнца. Теперь в богороще плясали двое детей, крича друг на друга, сражаясь сломанными ветками. Девочка была старше и выше. «Арья!» – отчаянно подумал Бран, когда та вскочила на камень и кольнула мальчика. Но это не могло быть правдой. Если девочка – Арья, то мальчик – сам Бран, а у него никогда не было таких длинных волос. «И я никогда не проигрывал Арье бой на мечах, а эта девочка победила». Она хлестнула мальчика по бедру так сильно, что его нога подогнулась, и он упал в пруд, где начал плескаться и кричать.

– Тихо, дурачок, – сказала девочка, отбрасывая свою ветку в сторону. – Это всего лишь вода. Ты хочешь, чтобы Старая Нэн услышала и побежала рассказывать отцу?

Она встала на колени и потянула брата из пруда, но до того, как вытащила, они оба исчезли.

После этого видения стали сменяться всё быстрее и быстрее до тех пор, пока Бран не почувствовал головокружение. Он больше не видел ни отца, ни похожую на Арью девочку. Но он увидел обнажённую беременную женщину, которая вынырнула из чёрного пруда, преклонила колени перед деревом и попросила старых богов послать ей сына, который за неё отомстит. Потом появилась девушка с каштановыми волосами, стройная, как копье, которая встала на цыпочки, чтобы поцеловать в губы молодого рыцаря ростом с Ходора. Темноглазый юноша, бледный и болезненный, срезал три ветки с чардрева и сделал из них стрелы. Само дерево усыхало, с каждым видением становилось всё меньше, в то время как меньшие деревья превращались в поросль и исчезали, чтобы уступить место другим деревьям, которые так же уменьшались и исчезали. Теперь Бран видел высоких и суровых лордов в мехах и кольчугах. Некоторые лица он помнил по изваяниям в крипте, но они исчезли до того, как он смог припомнить их имена.

Потом он увидел, как бородатый мужчина поставил пленника на колени перед сердце-древом. Седовласая женщина с бронзовым серпом в руке пошла к ним по темно-красным листьям.

– Нет, – крикнул Бран. – Нет, не надо!

Но они не могли его слышать, как и отец. Женщина схватила пленника за волосы, приставила серп к его горлу и резанула. И через туман столетий сломанный мальчик мог только смотреть, как ноги мужчины дергались на земле… но пока из него багровой волной вытекала жизнь, Брандон Старк чувствовал привкус крови.