Коптев, А.В. О времени прикрепления сельских рабов к имению в Римской империи / А.В. Коптев. // ВДИ. – 1988. - №3. – С.31-33,41-48

Вопрос о времени установления прочной связи сельских рабов с имением в Римской империи генетически связан с проблемой причин их прикрепления к имению. Одни исследователи ищут причину прикрепления сельских рабов (как, впрочем, и колонов) к имению в необходимости повысить эффективность действия налоговой системы. Причем само прикрепление рассматривается ими как мера, отвечающая не более чем конкретным практическим запросам внутренней политики. Как и подобная мера в отношении колонов, эта тоже не сразу утвердилась в практике, поэтому правительство было вынуждено время от времени (вплоть до CI. XI. 48. 7-371 г.) повторять запрет продажи сельских рабов без земли. Очевидна зависимость этой точки зрения от господствующей в современной литературе о колонате концепции фискальных причин прикрепления сельского населения Поздней империи.

Другая точка зрения имеет основой давнюю традицию представлять движение от античности к средневековью как эволюцию рабства в крепостничество или сходную с ним форму зависимости. Предпосылку прикрепления сельских рабов к имению в этом случае усматривают в постепенном вызревании их наследственной связи с обрабатываемой ими землей. А непосредственную причину юридического закрепления этой связи видят в недостатке рабочей силы. Но и при этой исходной посылке возможны разные решения нашего вопроса… В работах Е.М. Штаерман прикрепление сельских рабов рассматривается как сложный процесс, имеющий глубокие корни в развитии римской экономики II-III вв. Ее выводы вкратце сводятся к следующему. Во II-III вв. как в сельском хозяйстве, так и в других отраслях экономики постепенно складывается устойчивый неразрывный комплекс «работник – средства производства». В сельском хозяйстве этот комплекс, состоящий из имения, орудий труда и работников, прежде всего рабов, составлял то понятие «имение с инвентарем», на которое ориентировались в своей практике юристы и которое во II-III вв. постепенно расширялось, вбирая в себя все новые категории обслуживающих имение лиц. Это расширение понятия «имение с инвентарем» на практике отвечало все большему распространению имений, отличавшихся от вилл, традиционных для классической эпохи римского рабовладения. Сельские рабы, будучи составной частью инвентаря имения, рассматривались – чем дальше, тем больше – как его неотъемлемая часть, без которой имение менее продуктивно и, соответственно, менее привлекательно для приобретения. Поэтому постепенно в праве распространяется негативное отношение к продаже имений без принадлежащих к ним рабов, которое со временем оформляется в ряде ограничений на продажу имений и сельских рабов отдельно друг от друга. Ко второй половине IV в. (CI. XI. 48. 7-371 г.) развитие этих ограничений вылилось в прямой запрет продавать сельских рабов отдельно от имений.

Таким образом, прикрепление сельских рабов к имению рассматривается в литературе как постепенный процесс, завершившийся во второй половине IV в. (371 г.). Начало этого процесса одни исследователи относят ко II-III вв., другие - к эпохе Диоклетиана и Константина. Концептуально это различие обусловлено разной оценкой причины принятия юридического запрета продажи сельских рабов без имения: в первом случае ее видят в недостатке рабочей силы вследствие падения производительности рабского труда, во втором – главной причиной выступают фискальные интересы.

В отличие от большинства исследователей, Е. М. Штаерман уже в юридических текстах II-III вв. находит предпосылки и признаки ограничения продажи сельских рабов без имения, или по крайней мере утверждения такого ограничения в качестве обычая.

«Возникновение и укрепление связи работника со средствами производства и с самим имением» Е.М. Штаерман рассматривает на материале разработки римскими юристами I-III вв. понятий «инвентарь», «оборудование», «имение с инвентарем» и «оборудованное имение»… Юридическая формула fundus cum instrumento (имение с инвентарем) не использовалась, например, в практике продажи – при продаже имения инвентарь, если это в договоре специально не оговаривалось, не рассматривался как продающийся вместе с имением (Dig. 19. 1. 17)… «Постепенно развивается представление о взаимосвязи рабочей силы с недвижимым имуществом... Алфен считал, что рабы не включаются в понятие инвентаря имения» (Dig. 33. 7. 12. 2). Но со временем утверждается противоположное мнение, согласно которому завещание имения с инвентарем предполагает передачу наследнику и находящихся в имении людей, которые включаются в понятие инвентаря (instrumentum).

Обратим, однако, внимание на то, что мнение, согласно которому рабы должны считаться составной частью инвентаря имения, появляется у юристов не во II-III вв., а уже в I в. до н.э. – I в. н.э., т.е. одновременно с противоположным мнением Алфена… Если одни понимали инвентарь узко как орудия труда, то другие доводили эту же мысль до логического завершения, включая в состав instrumentum также рабов и животных, не имевших наравне с неодушевленными предметами юридического лица и трактовавшихся как вещь (см. Gaius. Instit. 11. 13; 14а; 15), почему и можно было рассматривать их как инвентарь… Когда А. Штайнвентер попытался отыскать обозначение рабов в качестве инвентаря в неюридической литературе, то оказалось, что привлеченные им авторы (Cato. 1. 5; Colum. I. 8. 8; XII. 3; Val. Max. IV. 4. 6; Phaedrus. IV. 5. 24; Pallad. de agric. 1. 43) понятием «инвентарь» обозначали только сельскохозяйственные орудия. И только блестяще образованный Варрон, переписывавшийся с юристом Сервием Сульпицием Руфом (Gell. II. 10), удачно сформулировал принцип деления инвентаря на vocale, semivocale et mutum (говорящий, бессловесный и немой) (Varro. De r. r. I. 17. 1), который с позиций современных представлений о развитии римского рабства во II в. до н.э. – I в. н.э. выглядит как подготовленный социально-экономическим развитием эпохи. Говоря о рабах как о говорящем роде интвентаря, Варрон, безусловно, имел в виду реальную рабовладельческую действительность производственных отношений в сельском хозяйстве. В тоже время, чтобы такое определение возникло, было необходимо уже в I в. до н.э., наряду с узким значением instrumentum, устойчивое представление и о его расширительном толковании. И текст Варрона, упоминающий говорящий род инвентаря, сообщает о двух точках зрения на «средства, которыми возделывают землю» (Varro. De r. r. I, 17), как раз в соответствии с двумя мнениями юристов о составе инвентаря имения (instrumentum fundi): «Одни разделяют эти вещи на две части: на людей и дополняющие людей вещи, без которых они не могут возделывать землю; другие – на три части, на три рода инвентаря: говорящий, бессловесный и немой; говорящий, к которому относятся рабы, бессловесный, к которому относятся волы, немой, к которому относятся телеги». Очевидно, что здесь «дополняющие людей вещи, без которых они не могут возделывать землю» – это инвентарь в узком смысле слова, т.е. орудия труда и другие средства производства. Естественно, что он не включал в себя отделенных от него людей (homines). Сторонники же другого мнения применяли термин instrumentum (инвентарь) ко всему, что связано с имением: в него – как говорящий род инветаря – включались и те люди, которые были рабами (servi)…

С течением времени понятие инвентаря расширялось и «в представлении юристов имение становилось все более сложным производственным целым с различными отраслями». На практике такой процесс, видимо, действительно имел место.

(В источниках) упомянуты два типа квазиколонов. Одни… подобны квазиколонам в тексте Ульпиана, они выступают в роли квазиарендаторов. Очевидно, они также не включались в состав instrumentum, хотя сам текст этот вопрос не поднимает. Другие, возделывавшие землю, видимо, так же как обычные вилики, не имевшие специальных полномочий от господина, пользовались лишь «доверием» последнего. Не имея никаких квазиправовых отношений с господином, такие квазиколоны сами вполне могли рассматриваться в качестве instrumentum. Таким образом, рабы-квазиарендаторы отличались от рабов-квазиколонов наличием у них квазиправ на ведение дел, что позволяло им платить оброк деньгами, возможно, по аналогии с арендаторами, в виде твердо фиксированной суммы.

Расслоение рабов-квазиколонов, вероятно, соответствовало изменениям в положении колонов, которые и были тут практическим и юридическим образцом. (Первоначально) колоны в основной своей массе были арендаторами по договору на срок, платившими денежную арендную плату (Dig. 47. 2. 26. 1), и в имении – чужими. Договор таких колонов с землевладельцем оформлялся юридически, поэтому отношения с ними были тем образцом, на который ориентировались юристы (Dig. 19. 2. 13. 11.). Но (в дальнейшем), видимо, не меньшее значение приобрела и другая категория колонов (CTh. XI. 1. 14 = CL. XI. 48. 4-366 г.), которые были постоянными жителями имения и не рассматривались как чужие. Отношения с ними определялись не договором (ср. Dig. 19. 2. 14), а «доверием» господина. Эволюция положения колонов повлекла за собой и изменения в среде квазиколонов, в правовой сфере выразившиеся в отделении от квазиарендаторов категории квазиколонов по доверию господина. Похожую эволюцию претерпело и положение виликов: наряду с виликами, работавшими по доверию господина и считавшимися частью инвентаря имения, появляется категория виликов, юридически занимавших как бы внешнее по отношению к имению положение, так как они находились в квазидоговорных отношениях е господином и перестали рассматриваться pro instrumento.

Таким образом, на наш взгляд развитие понятия instrumentum в римском праве не сводилось к «постепенному укреплению… мысли о постоянной связи фамилии с имением, которое она обрабатывала».

Следует особенно внимательно отнестись к первым конституциям начала IV в., где трактуется положение сельских рабов относительно имения. Первые по времени сохранившиеся конституции, приходящиеся на правление Константина, относятся к охране интересов опекаемых несовершеннолетних. Сельские рабы в них фигурируют вместе с имениями, но вопрос о запрете их разделения прямо не ставится, запрещается лишь продажа тех и других без специального разрешения. Две конституции, Константина 323 г. и Констанция 337 г., составляющие девятый титул Кодекса Феодосия, допускают продажу по суду имений или рабов в случае, если их господа не справлялись с фискальными обязанностями и оказывались должниками фиска. Это говорит о том, что в первой половине IV в. продажа рабов из имений допускалась лишь в особых случаях, но о каком-то ее ограничении ввиду тесной внутренней связи сельских рабов с имениями речи нет. Причиной ограничения их продажи уже в двух последних конституциях выступают фискальные нужды. Еще ярче это видно в конституциях Константина, Констанция и Валентиниана I (с Валентом и Грацианом) (CTh. XI. 3. 2.-327 г.; CTh. VII. 1. 3 = CI. XII. 35. 10-349 г.; CI. XI. 48. 7-371 г.).

Первая из них, изданная в 327 г., обычно рассматривается как разрешение на продажу сельских рабов только внутри провинции и соответственно запрет продавать их за ее пределы. Поэтому Е.М. Штаерман рассматривает эту конституцию как еще один шаг на пути ограничения свободы распоряжения сельскими рабами. Но нам кажется, что смысл конституции несколько иной: «Пусть вписанные в ценз рабы распродаются в пределах провинции, и те, кто в результате покупки окажутся обладателями доминия, пусть знают, что им надо иметь это в виду. Разумно, чтобы то же самое соблюдалось и применительно к имению, ибо все соглашения лишаются силы, а тяготы и государственные платежи пусть ложатся на тех, в чей доминий перешли эти владения».

Прямого запрещения продавать сельских рабов за пределы провинции в самом этом тексте нет. Чем обусловлено содержащееся в нем позволение продавать их внутри ее пределов, можно только догадываться, так как мы имеем дело лишь с обрывком конституции 327 г. Однако можно думать, что это было связано не с развитием сельского рабства или рабовладения в целом, а с фискальной политикой государства… Рабы, вписанные в цензы (mancipia adscripta censibus), выступают здесь лишь как часть имущества, связанного с имением по цензу. Связь таких рабов с имением, таким образом, уходит корнями в фискальную политику Диоклетиана – Константина. Это позволяет сблизить ее с конституцией CI. XI. 48. 7-371 г. С ней, видимо, из-за отсутствия более поздних постановлений подобного характера связывают окончательное оформление запрета продажи сельских рабов без имения. Целью этой конституции Валентиниана, Валента и Грациана, как и целью GTh. XI. 3. 2-327 г., было сохранение имений как источника дохода для фиска. Однако по сравнению с конституцией Константина ее содержание шире и определеннее: «Пусть повсюду таким же образом не будет позволено продавать сельских вписанных в ценз рабов, так же как оригинариев без земли. Пусть, однако, не воспользуется этим законом насмешник, замысливший обман, что в отношении оригинариев часто делалось, когда с передачей покупателю небольшой части земли прекращалась обработка всего имения в целом. Но когда общая масса имений или их определенная часть перейдет к кому-либо, то пусть перейдет столько рабов и оригинариев, сколько у прежних господ и посессоров или в целом, или в части осталось. И пусть покупатель считает потерянной плату, которую даст, тогда как продавцу разрешено предъявление иска для возвращения рабов с их потомством. И если даже по какой-либо причине он не воспользуется предоставленной законом возможностью и умрет, так и не возбудив дела, мы даем его наследникам право возбудить иск против наследников покупателя, вне зависимости от давности. Ведь никто не станет отрицать, что тот, кем что-либо куплено вопреки запрету законов, владеет недобросовестно» (CI. XI. 48. 7-371 г.). По-видимому, периодически пресекавшиеся законодательством попытки разделить землю и обрабатывавших ее работников часто имели целью каким-то образом обмануть податное ведомство. Быть может, наличие юридически оформленной купчей на землю без работников позволяло претендовать на частный внеочередной пересмотр обложения. По крайней мере, Константин в 327 г. полностью сохранил государственные подати за новыми владельцами имений, невзирая на условия совершенных сделок, т.е., возможно, наказав таким образом покупателей, вынужденных платить подати и нести повинности в соответствии с цензом имений, хотя и лишившихся работников. Такая мера имела частный характер и не гарантировала на будущее адекватное решение возникшей правовой ситуации: господа рабов как собственники имели право их продать, но теперь было запрещено отделять их от имения. Двойственность права позволяла обходить неугодную новую норму и требовала более определенного постановления. Вероятно поэтому, несмотря на то что запрет продавать сельских рабов без имений утвердился еще при Константине, Валентиниану пришлось, воспользовавшись возникшей необходимостью, поставить вне закона все сделки, связанные с продажей сельских рабов отдельно от имений. В постановлении Валентиниана, Валента и Грациана, правда, ничего прямо не говорится о нуждах фиска, но сельские рабы, о которых идет речь, названы цензовыми; само же постановление как бы объясняется заботой об обработке имений, которые забрасываются некоторыми лицами, легкомысленно, с точки зрения государства, распродающими нужных на земле работников… Неоднократное упоминание запрета разделять рабов и имение в законодательстве IV в., видимо, было следствием того, что рабовладельцы не желали мириться с ограничением их абсолютных прав на раба. Поэтому вряд ли стоит видеть в этих запретах специально заботу об обработке имений. Их обработка заботила правительство преимущественно в связи с получением с них налогов. Иными словами, политика государства, прикреплявшего сельских рабов и колонов к имению, была направлена не на увеличение общей массы производимого продукта, а порождалась стремлением перераспределить доход с имений в свою пользу. Поэтому «забота» государства в большей степени вызывала сопротивление землевладельцев, чем шла на благо их имениям.

Одновременно с появлением в законодательстве запретов продавать сельских рабов отдельно от имений в конституциях Константина утверждается и новая норма, запрещавшая потомственным колонам покидать имения (CTh. V. 17. 1-332 г.). Взаимосвязь прикрепления к имениям юридически свободных колонов и сельских рабов, которые задолго до того стали равным образом вписываться в ценз имения (Dig. 50. 15. 4. 5 и 8) очевидна. Поэтому ни то, ни другое нельзя считать следствием каких-то частных практических шагов правительства. Без сомнения, юридическое прикрепление работников сельских имений было подготовлено длительным предшествующим развитием общественных отношений. Однако думается, что понимание этого развития только как эволюции производственных отношений в сельском хозяйстве, ремесле и других сферах экономики слишком узко. Такой подход приводит к «выпрямлению» связи между развитием отношений непосредственно в производстве и юридической фиксацией работников в хозяйствах. При этом требуется преодолеть временной разрыв между переходом к латифундиальному хозяйству в I-II вв. и юридическим прикреплением работников в нем в IV.. Естественно поэтому, что в рамках представлений, складывающихся на основе указанного подхода, II и III века выглядят временем, когда происходило формирование той фактической крепости имениям («работник – средства производства»), которая была юридически зафиксирована в IV в. Логика такой концепции привлекательна, но не учитывает прежде всего богатства и разнообразия форм производственных отношений в сельском хозяйстве разных провинций, которые составляли альтернативу рабовладельческому хозяйству. Римское правовое мышление, налагая свою понятийную сетку на эти формы, в I-II вв. могло рассматривать их лишь в облике специфически античных представлений. Поэтому распространение в римском праве II-III вв. правовых норм, кажущихся отличными от норм эпохи классического рабовладения отражало эволюцию не столько производственных отношений в сельском хозяйстве, сколько взаимоотношений права и действительности. Поначалу она происходила в рамках традиционных правовых норм классической античности (и создала тот феномен, который называется классическим римским правом) и потому не могла быть достаточно радикальной. Но античные правовые формы не могли удовлетворительно отразить провинциальные отношения, которые по мере повышения роли провинций в римской государственной жизни и уравнивания их с Италией требовали все более адекватной их оценки в праве. Иными словами, внутреннее развитие всей той совокупности общественных отношений, которую мы определяем понятием «Римская империя», направляло и эволюцию правовых норм. Кризис III в. привел прежде всего к перестройке политической системы, которая стала более адекватной условиям империи. Это не могло не оказать влияния на развитие рабовладельческих отношений… Реорганизованная в конце III – начале IV в. государственная система начала осуществлять мероприятия по приведению в соответствие давно сложившихся реальных производственных отношений и форм, в которые они облекались господствовавшим правом. Так, начиная с IV в. в правовые отношения стали активно проникать нормы, отличные от норм классического римского права, начался процесс, получивший название «вульгаризации» римского права. Одним из его проявлений можно считать изменение статуса сельского раба.

Таким образом, в вопросе прикрепления сельских рабов, как и другого рода работников, государство выступало не как выразитель частных интересов класса крупных земельных собственников. Новая государственная система осуществляла эти мероприятия в общегосударственных интересах господствующих классов. Недостаток рабочей силы, на который ссылаются, говоря о прикреплении земледельцев к имениям, может быть осмыслен и как возрастание ее ценности. Последнее должно было все более проявляться по мере уравнивания провинций с Италией, которое вело от прямой их эксплуатации центром к более сложным отношениям. Во II-III вв., особенно после эдикта Каракаллы, обеспеченность прав провинциалов резко возросла. Изменения в общественной структуре империи, продолжением которых было изменение соотношения между империей и ее ближайшим окружением, поставило и новые социальные задачи перед обществом, и новые юридические задачи перед римским правом. Одной из них было удовлетворение потребностей ремесленного и сельскохозяйственного производства в рабочей силе. Если прежде государство в основном осуществляло эту свою функцию при помощи захватов пленных, то теперь центр тяжести постепенно перемещается на правовое регулирование. Видимо, с этим связано и отмечаемое в литературе сокращение сведений источников (особенно юридических) о внешних источниках рабства и возрастание – о внутренних. Соответственно меняется и соотношение интересов отдельных рабовладельцев и государства в целом. Раньше их интересы были взаимосвязаны, теперь же становится более ясным разделение на общий интерес, выражавшийся государством, и разошедшиеся между собой интересы тех или иных групп рабовладельцев. В наиболее общем виде интересы последних выражались в обеспечении хозяйства рабочими руками, интересы государства – в обеспечении успешного взимания налогов. Понятно, что и тот, и другой интерес были связаны: взимание налогов зависело от обеспеченности хозяйств рабочими руками. Поэтому полностью разделить фискальные интересы и вопрос о недостатке рабочих рук невозможно. Это объективная, сущностная сторона вопроса. На практике политика правительства исходила прежде всего из общегосударственных, т.е. фактически его собственных, интересов и только во вторую очередь учитывала интересы крупных ли экзимированных, или же муниципальных землевладельцев.