24 страница

Ты улыбаешься, моему энтузиазму, наверное:

- Непременно. И оценим радужную подсветку. Как раз успеем до твоего дня рождения, помнишь, я говорил, после двадцать пятого ее погасят.

- Ага, помню… И поедим там, в смысле, поужинаем.

- Само собой. В этот раз ты возьмешь фотоаппарат?

Я гляжу на тебя, потом смотрю вперед, на всё водное пространство. Теперь людей много, их голоса и смех гулко отдаются от стен и крыши… Мы здесь уже больше часа.

- Возьму, - говорю я медленно. – Соби, ну что, заплыв до трапа – и в раздевалку?

*

Определенно, есть прогресс: я уже второй раз после похода в бассейн не клюю носом за ужином. Или, может, сказывается то, что пирог уминаю? Мама их никогда не пекла – по крайней мере, в жизни, которую я помню, - и я будто наверстываю. А ты всякий раз радуешься, словно не привык за два года.

Я откусываю побольше, не как в школе, и принимаюсь работать челюстями. Ты ставишь на пробковую подставку свою чашку, тянешься за ножом и оттяпываешь еще пару ломтей. Я беспокойно кошусь на них: ты что, рассчитываешь, что я бегемот? Мычу и мотаю головой: не влезет, не предлагай даже! Ты с улыбкой опускаешь нож и потягиваешься, заложив руки за голову:

- Значит, поешь позже.

- Позже мы спать ляжем!

- Не сразу же, - возражаешь ты – и внезапно зеваешь, спрятав лицо в согнутый локоть. Я фыркаю:

- Уверен?

Ты выпрямляешься и смотришь как-то… Я не понимаю:

- Что?

Ты не отвечаешь и не меняешься в лице. Я ёрзаю на стуле:

- Что, Соби?

- Хорошо, я не буду больше настаивать, - ты опускаешь ресницы. – Извини.

Я даже рот приоткрываю от того, как у тебя настроение меняется. На что ты обиделся? Мы же ничего не обсуждали вроде! Приехали домой, я поставил греться мясо, а ты в пять минут закинул в духовку пирог и присоединился ко мне – крошить салаты на ужин и на завтрак… Да мы десятком слов не обменялись! В чем дело?

- Соби!

Ты сжимаешь губы и молчишь. Обхватываешь ладонями свою чашку, прокручиваешь ее, не поднимая со стола, и, по-моему, обдумываешь, как смыться с кухни. Не знаю, как определяю – наверное, потому, что ты весь напружинен. Но не уходишь. Потому что не прав или… или просто не можешь?

От последней мысли у меня знакомо загорается левая ладонь. Ты обычно мой силовой фон ощущаешь, когда головы касаешься, а я, когда поделиться хочу, всё чаще ладони к тебе прижимаю. И левая почему-то всегда горячее. Может, оттого что на ней Имя?

Имя! Точно – Имя! Я откладываю недоеденный кусок пирога, отпиваю чая, чтоб ненароком не закашляться, и вдыхаю поглубже. На секунду зажмуриваюсь – и оживляю иероглифы.

Как там Имя в Лунах называется – «опробованный канал связи в паре»? У них в Горе нормальный канал открывать не умеют, наверное. Если в бою вот таким обходятся…

Кандзи светлеют, заполняются изнутри бело-серебряным светом, ты неконтролируемо вздрагиваешь – и сразу прижимаешь к себе правое предплечье. Да… мне это ощущение тоже всегда нравится.

- А теперь говори!

Ты поднимаешь глаза – абсолютно беспомощно, у меня внутри что-то обрывается – и выдыхаешь явно раньше, чем обдумаешь:

- Ты обещал рисунки.

И застываешь, не мигая глядя на меня.

- Чёрт, и ты из-за этого решил дуться?! – я ударяю кулаком по столу. – Да я их вынул уже! На столе у компьютера лежат, ждут, когда мы в комнату придем! Соби, нет, ну невозможно с тобой!

Ты качаешь головой – не мне, какому-то своему соображению, и явно пропускаешь мои слова мимо ушей. Если вообще слышишь. А теперь-то что?

- Рицка, - произносишь ты одними губами, – Рицка, помнишь, ты однажды сказал… мы были на Накамисэ-дори, кажется… что я тебя пугаю?

У тебя такой тон, что мне делается зябко. И взгляд неподвижный и матовый, будто в трансе.

- Это когда было, - возражаю очень осторожно. Ты делаешь чуть видное протестующее движение:

- Не имеет значения, я помню. Я тогда попросил тебя никогда меня не бояться.

- Я и перестал, - соглашаюсь я по-прежнему настороженно. – А что?

- Я сейчас, - у тебя вздрагивает горло, будто ты пытаешься протолкнуть какой-то комок, - впервые тебя понял.

Так… Это определенно нечто новое.

Я подаюсь вперед, перегибаясь через стол, и глажу тебя пальцами по запястью:

- Почему?

Ты прикусываешь губу – то ли нерешительно, то ли подбирая слова, и долго молчишь. А потом роняешь тем же мертвенным полушепотом:

- Я исполнил твой приказ раньше, чем осознал, что делаю. И… мне всегда легко тебя слушать, но сейчас… Я не знаю, что изменилось, но мне… Мне стало хорошо в момент действия.

Ты с силой зажмуриваешься, по скулам будто чиркают кистью с краской. Меня пробирает колкими мурашками – так, что все волоски на руках встают дыбом. Я машинально облизываю пересохший рот:

- Соби…

Ты тут же поднимаешь голову и глядишь мне в глаза – с выражением, которое я выучить успел, настолько оно меня тревожит. Непонятное ожидание и… по-моему, надежда. Я не понимаю, на что. Но Накамисэ-дори не ты один помнишь.

- Я слушаю тебя, - отзываешься очень тихо.

- Ты меня тоже не бойся, - говорю как можно убедительнее. Ты ведь должен меня сейчас чувствовать…

Ты слабо улыбаешься и не отвечаешь.

- Ладно? – переспрашиваю я настойчивей. Может, Имя напрямую соединить?

- Я не боюсь, - ты вбираешь меня глазами. Вроде бы они уже не настолько отрешенные. – Я верю тебе, Рицка. Но ощущение было абсолютно новым.

И тебя степень взаимодействия испугала? Сообразить бы, отчего. И что изменилось, если ты лишь теперь…

От внезапной догадки я почти вскрикиваю. Зажимаю свободной рукой рот, прикусываю мякоть ладони, а ты сразу хмуришься:

- Рицка?

Я прав. Я прав, Соби! Когда мы этот рубеж перешагнем – связь еще углубится. И ты тоже не знаешь, как именно это углубление скажется, у тебя же с Сэймэем она была… ну не фальшивая, но… как ты когда-то выразился, хирургическая?

- Рицка, - твои пальцы обхватывают моё запястье, - что такое?

Я молча мотаю головой. Ты сощуриваешься, разглядывая меня, потом, не выпуская мою руку, отодвигаешься от стола, встаешь – и ловко пересаживаешься на мою сторону, сразу обнимая со спины. Я откидываюсь на тебя и закрываю глаза. И моментально открываю, потому что ты едва слышно произносишь у самого моего уха:

- Какое счастье, что через четыре дня тебе исполнится пятнадцать.

Всегда бы ты был таким догадливым.

Я подаюсь назад, кладу ладони тебе на колени. Твои руки обхватывают меня, как ремни безопасности – наискосок через грудь и вокруг талии.

- Это точно.

Если бы мы друг к другу не прижимались, я бы ни за что не определил, что ты дрожишь. А теперь успокаиваешься, перебирая губами пряди моих волос, и изредка беззвучно вздыхаешь.

- Соби, - зову я тихонько. Ты тут же трешься носом о мой висок:

- Да?

- Пошли. Покажу то, из-за чего ты злился.

- Я не злился, - не соглашаешься ты. – Ни секунды.

- Ну, обижался.

- И не…

- И не пререкайся, - прерываю я. – Тебе не от выполнения приказа легче стало, ты просто хотел мне высказать! Хотел и молчал! Почему? Меня всегда просишь говорить, а самого трясти надо!

- Можно подумать, ты говоришь, - возражаешь ты. Правда, без особой уверенности.

- Говорю! Когда ты спрашиваешь – точно отвечаю!

- И я отвечаю, - ты ловишь зубами кончик моего обычного уха. – Когда ты задаешь вопросы.

- М-да. – Кажется, ты загнал меня в угол. Точнее, я сам себя туда загнал, а результата не добился. – Соби, подъем!

- Это называется «ничья», - ты обнимаешь меня крепче и послушно поднимаешься. – Но я в самом деле мог вызвать своей настойчивостью раздражение.

Ты регулярно вызываешь. Я привык… и у тебя обычно всегда находится причина.

Я цепляюсь за твою протянутую руку и тоже встаю:

- Триста раз ведь обсудили. Да я вчера бы показал, если б мы оба не забыли! А сейчас приготовил, как только домой пришли, чтоб ты ужаснулся!

- Я не ужаснусь. По-моему, я уже объяснял: мое образование не повод…

- Это я слышал! Мне не легче!

Ты пожимаешь плечами:

- Я определенно чувствую, что тебя вынудил.

Я не отвечаю. Размыкаю Имя, несколько секунд жду, пока иероглифы снова станут почти неотличимыми от кожи – и направляюсь в комнату. Ты идешь в шаге следом.

Еще как вынудил. Но проще показать, чтоб ты успокоился, чем объяснять, почему этого делать не хочу.

Я беру со стола папку – формат А-четыре, и бумага самая обыкновенная, белая и тонкая. Не акварельную же было покупать – только хороший материал переводить.

- На!

Ты слышишь интонацию, но больше не комментируешь. Принимаешь из моих рук папку, молча киваешь и направляешься к торшеру, на ходу развязывая тесемки. Встаешь у света, раскрываешь ее, как книгу, и начинаешь листать – медленно, не торопясь. Я плюхаюсь на компьютерный стул и уставляюсь в пол, но всё равно вижу, как ты скрупулёзно изучаешь мои попытки изобразить какую-нибудь кошку, дерево или напольную вазу.

В конце концов я не выдерживаю и шумно вздыхаю. Так и знал, что безнадёжным покажусь. Стоило ли позориться…

- Напрасно, Рицка. Очень хорошие пропорции, - откликаешься ты, будто только и ждал моего вздоха. – Такие бывают при врожденном чутье. Если хочешь, я помогу тебе выправить объемность: светотень даётся легче, чем ты опасаешься.

В первый момент я честно думаю, что ты врёшь. Разворачиваюсь на крутящемся сиденье, порываюсь высказать тебе за жалость – и осекаюсь. Нет, ты взаправду так считаешь… и, кажется, ожидал худшего.

- Я предполагал куда меньшее, - подтверждаешь ты спокойно. – Рицка, в самом деле неплохо. Если ты позволишь мне помочь… Или ты по-прежнему против?

Я долго смотрю на тебя. Ты ощущаешь этот взгляд: поднимаешь голову и встречаешься со мной глазами.

- Когда ты впервые рассматриваешь наш очередной портрет, я тоже всегда волнуюсь, что тебе может не понравиться.

- Это твоё-то?!

- Да, - ты осторожно прикрываешь папку, следя, чтоб листы не разлетелись. – Я же не портретист, моя специализация пейзажи и натюрморты. В портретах я слабоват… но я стараюсь.

Я молча слежу, как ты подходишь, откладываешь на край стола папку и присаживаешься передо мной на корточки. Ладони сами тянутся лечь тебе на плечи.

Ни за что бы не поверил, что это скажу.

- Научи правильно тени класть, ладно? Только я всё равно не буду… ну… рисовать, как ты. Я просто понять хочу, как надо.

Твои губы медленно складываются в улыбку:

- Договорились.

- Между прочим, ты сам ничего не рисовал давно, - нерешительно напоминаю спустя пять минут. Мы сидим на напольной подушке, соприкасаясь плечами, и ты перебираешь содержимое своей сумки: проверяешь, всё ли собрал к завтрашнему зачету. Откладываешь в сторону несколько карандашей, чтобы заново очинить, и палитру – должно быть, хочешь вымыть, она вся в пятнах. Настолько разноцветная, даже не верится, что просто деревянная. У меня вдруг мелькает мысль, что, наверное, если сфотографировать её в макрорежиме, получится красиво. Переходы цвета попадаются настолько необычные, что взгляд на них застревает подолгу. Я дотягиваюсь до палитры, беру её в руки – и понимаю, что ты не ответил.

Зря я ляпнул. То, что ты к сессии задания отрисовываешь в срок, само по себе здорово. С нашими боями… я знаю, что у тебя сил нет. Надо было вовремя заткнуться.

Ты сидишь, уставившись куда-то в пол, и хмуришься: не сердито, не обеспокоенно, а как-то непонятно. Я взглядываю на тебя, пытаясь сообразить, о чем думаешь, а ты вдруг одним слитным движением оказываешься на ногах. Киваешь, не то мне, не то себе, и скорым шагом уходишь на кухню. Пока я прикидываю, стоит ли пойти следом, ты открываешь воду. Потом что-то негромко стукает, кран закрывается, а ты возвращаешься обратно – с банкой из-под маслин. В ней вода.

- Рисую, - заявляешь в ответ на мой растерянный взгляд. – Сейчас докажу.

Уверенно берешь меня за руку, за правую, закатываешь рукав домашнего джемпера… Я так изумлен, что даже не сопротивляюсь. Если это то, что я предполагаю… Если то – я за! Ты так всего единожды сделал, а я до сих пор помню, хотя уже больше года прошло.

Ты действуешь быстро и до жеста знакомо: кидаешь на пол газету, вынимаешь из тубуса кисти, раскрываешь сразу четыре баночки с акрилом… Точно, я не ошибся. Предвкушающе закусываю губу и автоматически подползаю ближе. Ты останавливаешь меня и качаешь головой:

- Я сам пересяду. Осторожнее, если краски опрокинутся, ты ис… измажешься.

Я почти не замечаю твою оговорку. Не до того.

- Это домашние джинсы, – откликаюсь на суть. Ты вслушиваешься, как у меня вздрагивает голос, – им только полезно будет.

- Гм, – ты еще раз косишься на мое колено. Оно и правда теперь в сантиметре от ближайшей баночки. – Ну хорошо.

Чёрный, серебряный, голубой и синий. Ты привычно смешиваешь из них сразу семь разных оттенков – и смотришь мне в лицо:

- Что хочешь, надпись или бабочку?

Мне нравится твой способ просить прощения.

Я медленно повожу кошачьими ушами, ощущая, как расползаются по всему телу цепеняще-горячие мурашки:

- Бабочку.

Ты чуть суживаешь глаза:

- Ладно.

Ловко отбираешь из полутора десятков три кисточки – две «нулёвки» разной степени плотности и одну мягкую толстую «единичку». Ты говорил, она называется «кошачий язык». Я с ними уже знаком – настолько, что от одного предчувствия…

Внутри словно пружина скручивается. А у тебя? У тебя тоже?

Сначала ты берешь одну из «нулёвок». Погружаешь в беспримесно-чёрный акрил, примериваешься – и начинаешь вычерчивать контур. Ниже локтевого сгиба, но выше запястья… Кожа в этом месте и так тонкая, а сейчас кажется, что ее нет вовсе. В прошлый раз ты мне акрилом Имя раскрасил – так, что я смывать отказался и сутки проходил, пока краска в душе не потекла. А ты сказал, что оценил мою выдержку – сам предполагал, что мы до конца росписи не дотянем, а я даже сумел потом не смазать ничего, одной рукой действовал…

Я гляжу на тебя из-под ресниц и прерывисто дышу, очень стараясь, чтоб дыхание было не таким мелким. Ты тщательно прорисовываешь усики, абрис полураскрытых крыльев – и я по этому абрису угадываю твоего любимого махаона. Черт, у морф хоть рисунок на крыльях проще, раз-два и готово…

Ты поднимаешь голову:

- Знаешь, ради этого стоило поступить в университет.

Я даже улыбаюсь не слушающимися губами:

- Чтоб теперь на мне э-э… натюрморты рисовать можно было?

- Ага, - ты по-мальчишески прикусываешь губу и киваешь. – А сейчас посиди тихо.

…Куда еще-то тише, я и так стараюсь… стараюсь изо всех сил, а ты мазок за мазком наносишь яркую, пластмассово-голубую основу, заполняя контур, и начинаешь уже по ней наносить основные линии рисунка. Действуешь медленно, не торопясь и… и так старательно… Соби, мне и на то, как ты около мольберта стоишь, смотреть нравится, а сейчас… Черт, кажется, в прошлом году было легче…

Когда ты деловито дуешь на кожу, подсушивая первый слой краски, мне все-таки не удается совсем промолчать. Ты отзываешься резким выдохом – и прижимаешься губами к моей раскрытой ладони:

- Ч-шш.

Шутишь, да?

Как в тумане слежу за движениями кисточки, за тем, как ты действуешь одними пальцами – запястье остается неподвижным, замершим… Ты в курсе, что во мне каждое прикосновение отдается? Наверное, да… я ведь почти так же реагировал, еще когда ты меня в самый первый раз рисовал, на бумаге, а я позировал.

Не знаю, отчего так приятно. Но почти нестерпимо.

Ты окунаешь «нулёвку» в смешанное с голубой краской серебро и накидываешь тонкие, еле видимые штрихи – вдоль каждой черты на рисунке крыльев, по контуру усиков, по изгибу спинки… Знал бы, как ты вдохновишься, показал тебе свои работы по рисованию раньше!

- Рицка, – замечаешь ты вполголоса, – мне же так не удержаться.

- А… а можно подумать, мне легко! – Смех почти не проходит сквозь сжимающееся горло, дышать тяжелее с каждым вдохом, но ты продолжай… Продолжай.

Ты улыбаешься отсутствующей улыбкой, на мгновение останавливаешься, и на моё левое запястье опускается бабочка. Точно такая, как ты рисуешь. Я пытаюсь сфокусировать на ней взгляд – мысли упрямо мешаются, я с трудом вспоминаю, как звучат слова:

- Ты рискуешь.

Ты, не отвечая, вскидываешь бровь. Смотришь только на то, что делаешь, взгляд внимательный и серьезный… «Абстрагируешься»? Или работа помогает?

Я поднимаю руку, чувствуя, как слабнут все мышцы, собираюсь поднести запястье к лицу – а бабочка вспархивает и отлетает в сторону. От беспомощного возмущения я только вздыхаю, а ты сосредоточенно возражаешь:

- Ты меня отвлечешь.

- Соби!..

Ты опять чуть улыбаешься и повторяешь:

- Ты меня отвлечешь.

- А зачем тогда!..

Ты придирчиво изучаешь получающийся рисунок: ощущение, что целую вечность меня кисточкой касаешься, а на самом деле сделано чуть больше половины. Но семейство парусников уже угадывается точно, и общий цвет стал глубоким, живым – ты прорисовал переходы от голубого к индигово-черному…

- Чтобы видеть угол крыльев при намеченном положении в пространстве.

Ах вон оно как… Я изо всех сил перевожу дыхание – и очень стараюсь не шевелиться. Чёрт, в хождении дома в джинсах есть свои минусы… Не знаю, что легче – расстегнуть их или… или наоборот себя не трогать вообще, ты ведь так же чувствуешь… Почти больно… и думается с перебоями…

- Соби, - прошу я, открывая глаза, - пожалуйста… Можно я ее возьму?

Ты поднимаешь взгляд – глубокий, очень тёмный. Я тону.

- Конечно, можно, Рицка. Что за вопрос.

- Она же не садится! – Бабочка зависла в воздухе на расстоянии вытянутой руки, и переливается, как в квадратике моей голограммы.

- Протяни ладонь, - ты обмакиваешь кисточку в почти медный, отливающий бирюзовым голубой, набрасываешь полупрозрачный пух на спинке и основаниях крыльев. По подсохшему акрилу прикосновения расходятся даже острее, чем просто по коже, теперь ты будто не в одном месте проводишь, а сразу по всей поверхности… Похоже, за идею с бабочкой и касаниями ты мне отомстил… Запомню…

Я подставляю запястье, и махаон планирует в середку ладони, сразу целиком раскрывая крылья. И прижимает их – так, что я чувствую. Не слетает, когда я подношу руку к лицу, и не двигается, пока я его рассматриваю.

Ждёшь или опасаешься?

Ты чуть заметно ёжишься:

- И, Рицка?

Ждёшь.

Я поднимаю ладонь, невесомо дотрагиваюсь до бабочки губами – а ты не справляешься с дыханием:

- М-м…

А мне каково?

Я повторяю прикосновение. Твои пальцы, удерживающие в нужном положении мою руку, сжимаются, как тиски, кисточка ощутимо вздрагивает:

- Рицка, полминуты… Дай мне закончить.

- А я что?

Ты стремительно растушёвываешь переходы и не отвечаешь. Я гляжу на твой приоткрытый рот и силюсь понять, что это означает. Точно не задумчивость!

Ловишь воздух, доходит до меня не сразу. И губы высохли, как мои, наверное…

Не знаю, как ночью не сломал махаону все крылья, был момент, когда я себя совсем не помнил… Будем надеяться, что силовые бабочки крепче обычных…

Я прихватываю твёрдую бархатисто-гладкую спинку, чувствуя, как трепещут большие яркие крылья – а ты откидываешь кисточку и точно как я приникаешь губами к сгибу моего локтя:

- Рицка!

На ощупь находишь угол газеты с красками, оттаскиваешь в сторону, отставляешь подальше банку с потемневшей мутной водой – и рывком придвигаешь меня на себя, как есть, из позы лотоса, и мы соприкасаемся… о-ох…

- Соби, - я вцепляюсь тебе в плечи, а ты аккуратно укладываешь меня на спину, и бабочек уже много, штук семь точно, или у меня зрение плывет… – Соби!

Твои пальцы справляются с застёжкой моих джинсов, ты уже почти наклоняешься – я изо всех сил тебя удерживаю и не даю:

- Вме…сте!

Ты останавливаешься, часто дыша – и медленно выпрямляешься. В пару движений, стараясь не морщиться, разводишь молнию на домашних брюках – и ложишься рядом:

- Акрилу нужна еще хоть минута…

- А я больше не могу! – закрываю тебе рот, с невыносимым облегчением прижимаю к себе твою руку – и нахожу тебя сам. Ты не вскрикиваешь – просто подаёшься навстречу, весь, сразу, и яростно притискиваешь меня к себе.

Не могу, не могу, не могу… Соби…

Поцелуй не разорвать, голова кружится, как на качелях, хорошо так, что я сейчас… Я взорвусь этим жаром, мне… мне слишком много… возьми, возьми, ты же умеешь… Мне надо с тобой поделиться!

Имя исходит светом и силой… Ты напрягаешься, как струна, откидываешь голову, пару раз судорожно вздыхаешь – и заходишься стоном. Вколачиваешься в мою ладонь, не помня себя, вздрагиваешь, снова, снова…

Еще раз, проведи по мне еще раз… Соби… Со-би…

Да…

Мир белеет и почти исчезает. Я валюсь на тебя сверху, всем телом слыша, как у тебя колотится сердце, и с всхлипом перевожу дыхание.

Мы долго молчим, не пробуя встать. Наверное, время уже совсем позднее… Когда найдем силы подняться, надо будет брести в ванную и потом по прямой в постель.

- Я тебя люблю, - в твоем неровном голосе почти удивление. – Я не подозревал, что можно – так.

Я не уточняю, что именно «можно». Я очень стараюсь не заснуть.

Ты бережно сталкиваешь меня с себя – я укладываюсь на спину, а ты садишься. Вновь завладеваешь моим запястьем и что-то разглядываешь. Я лениво размышляю, что у нас сейчас пальцы на правых руках одинаково скользкие. И еще – что можно отключиться прямо здесь. У нас нет сквозняков, а подушку мы основательно умяли, она невысокая…

- Рицка, - пробивается сквозь дремотное оцепенение твой оклик, - ты не поверишь, но рисунок уцелел. Я сейчас только подправлю одно нижнее крылышко.

Сонливость как рукой снимает. Я распахиваю глаза, собираясь уточнить, ты маньяк или шутишь – и встречаюсь с твоим заинтересованным взглядом. Вопрос отпадает.

- Запросто. Давай только сразу на кровати.

Ты смеешься.

*

Когда в конце первого урока я зеваю в седьмой, кажется, раз – сбился со счета – Юйко не выдерживает и хихикает. Я кошусь на нее:

- Чего ты?

- Ничего, – она прикрывает ладошкой рот, тоже пряча зевок, – мы с тобой как осенние мухи. Яёи-сан бодрый, а мы на ходу спим.

- Ну… – я тру руками лицо, – может, погода такая.

Вчера снег с дождем, сегодня с самого рассвета – сияющее, будто промытое небо и яркое солнце. Оно вроде должно будить – а я упрямо засыпаю под бьющими сквозь окно лучами.

- Я допоздна сидела в болталке, – Юйко украдкой разворачивает под столом клубничную жвачку, предлагает мне. Я отказываюсь. Она закидывает оранжевую пастилку в рот и продолжает: – Как же неудобно, что у нас с Европой такая разница во времени! Совершенно забываешь, когда нужно лечь спать! А вы с Соби-саном чем занимались допоздна?

Если ответить, она решит, что мы точно чокнутые. Или извращенцы, раз нам обоим нравится.

Я потихоньку оттягиваю манжет свитера и заглядываю в рукав. Знаю, что глупо, но упорно жду, что бабочка засветится. Она же точь-в-точь как те, которые появляются, когда мы…

На часы мы догадались глянуть уже в половине второго. Ты со смехом заявил, что твоя идея татуировок нашла у меня понимание, и незачем было так ужасаться: мне же нравится? Я на тебя только покосился бессильно, спорить язык не ворочался. Нашел, что с чем сравнивать!

У нас даже простыни отсырели; у меня все виски и челка от пота намокли, а у тебя спина и плечи были в испарине. Ты напоил меня из кружки холодным чаем, напился сам и предложил – давай сотрем рисунок? Наверняка от него мало что осталось. Я решительно показал тебе фигу. Ты оглядел сложенные пальцы и поинтересовался: мне известно, что этот жест означает? Ну не вчера же родился, отозвался я. Известно. Ты хмыкнул и внезапно сказал: как пожелаешь, Рицка. И раньше, чем я сообразил, что ты делать собираешься…

В общем, заснули мы после трёх и до ванной добрались только утром. Рисунок я умудрился не замочить на спор с тобой. Жаль было смывать, ты его за ночь три раза подновлял. А на четвертый уже не стал: честно признался, что кисть в пальцах не удержишь.

- Кино смотрели.

- О! Какое? – тут же подскакивает Юйко. Шинономе-сэнсей дала нам самостоятельную по физике и ушла до конца урока: сообщила, что у нее есть срочное дело и она рассчитывает на нашу взрослость. Судя по тому, чем занят класс, взрослых у нас человек пять. И из них двое – я и Яёи, но он решает задачки молча, а я параллельно еще с Юйко общаюсь. Вообще-то болтать некогда, но если мозги всё равно не желают просыпаться!

Она спросила, какое мы смотрели кино? Хочется себя выругать: берусь врать, так хоть продумывал бы, что говорю!

- Э-э… – начинаю я, не представляя, какое выбрать название, и выдаю неожиданно сам для себя: – Историческое. «Викинги».

- У-у… Это про Америку?

Я недоуменно хмурюсь:

- Нет. Как раз про Европу. Про воинов.

Мы с тобой этот фильм месяца полтора назад видели. Наверное, вспомнился, потому что Юйко в чате с каким-то англоязычным испанцем не первую неделю сидит.

А еще Европа – это Германия. И мы с тобой летом туда отправимся.

- Они как наши самураи и ниндзя? – не унимается Юйко.

Уж точно не как самураи.

- Нет, – я прикусываю большой палец. – Слушай, Юйко, если тебе надо, чтоб я твой вариант контрольной решил – дай мне сосредоточиться!

- Конечно-конечно, – тут же соглашается она, покивав. Хвостики у нее сегодня уложены под две какие-то… штуки вроде нитяных корзинок, голова кажется большой, и вид у Юйко непривычный.

Я отворачиваюсь и машинально дотрагиваюсь до собственной резинки – быстро привык хвост зачесывать, по-моему, недели не прошло. А ты каждое утро подходишь и обязательно меня в шею целуешь по линии роста волос. И говоришь, что мне идет. Погоди, я еще косу однажды заплету. Как у тебя.

«Соби», – зову вполсилы. Ты же все равно чувствуешь, что о тебе думаю.

«М?» – ты тоже сонный. Меня это так радует, что даже скрывать неохота.

«Когда там у тебя зачет начнется?»

«Через пятьдесят минут. Спишь?»

«Почти. Ладно, действуем, как условились?»

«Да. Ты едешь ко мне, я перехватываю тебя по дороге. Рицка…»

«А?»

«Я тебя люблю».

Я вслушиваюсь в твое дыхание. Если закрыть глаза, полное ощущение, что ты здесь, протяну руку и дотронусь. Я долго молчу, а потом отвечаю:

«Я тебя тоже».

И прерываю мыслеречь, пока ты не успел ответить.

В кармане мгновенно оживает мобильный. Я стоически вздыхаю, но не окликаю тебя: и так уверен, от кого смс. Вынимаю телефон, раскрываю, проверяя. Точно. «Спасибо, что сказал».

Да ну тебя.

- Рицка, – это уже Яёи. – Ау, слышишь?

- Слышу, – я оборачиваюсь через плечо. – Что такое?

- Как у тебя с планами на сегодня? Я предложить хотел! Юйко-сан, и тебе тоже!

- Да-а? – она оборачивается. Я мельком вижу, как у нее меняется взгляд. Серо-зеленые глаза становятся какими-то… не такими. По крайней мере, на меня она иначе смотрит. Но мы и не ссоримся через день.

- Предлагай, Яёи-сан!

- Поехали в Диснейленд на картинг! Покатаемся, я слышал, там новые автомобили, и по прямой можно высоченную скорость развить!

В Диснейленде мы с тобой уже были. И у нас на сегодня другие планы. Но я опять не успеваю ответить:

- Рицка, поехали? Возьми с собой Соби, может, ему с нами тоже интересно будет! – добавляет Яёи, поправляя на носу сёделку очков.

Звучит это у него слово в слово как у Нацуо и Йоджи. Но им… я могу спустить. А ему?

- Я не смогу, Яёи-сан, – я сам не знаю, зачем прибавляю постфикс. Может, потому что Яёи его к твоему имени опять забыл добавить. – Мы с Соби заняты.

- Ну как всегда, – он щелкает языком. – Снова в дзюку, что ли? Рицка, далось вам это дополнительное обучение! В школьные кружки тебя не заманить было, а теперь вы вместе ходите, да еще неизвестно куда! Почему не к нам тогда, если уж учиться потянуло? И Агацуме-сану-то в дзюку зачем, он же университет заканчивает!

Тебе еще почти два года магистратуры предстоит. Если б в самом деле сейчас заканчивал, я бы здорово радовался, у нас бы было проблемой меньше.

- Соби не в дзюку, а в йобико занимается, – отвечаю на последнюю фразу. – Я туда только после Нового года смогу перейти.