Еской науке или оно осталось на уровне «гнилости и бессилия»?

А. Кухарук. Эту войну у нас сейчас все называют Крымской, я же в соответствии с традицией прошлого века предпочитаю называть Восточной. Она имела общеевропейский характер и может быть названа одной из «предмировых», если можно так выразиться, войн.

О. Айрапетов. В нашей историографии нет понимания того, что Крымская война была фактически войной России со всей остальной Европой. И поэтому мы должны четко ответить на вопросы: «Что значит для России быть готовой к войне? К какой войне готовилась Россия? Какая война была навязана России?» Не Секрет, что любая империя сильна прежде всего своей способностью мобилизировать потенциал огромной территории, сконцентрировать его в одном направлении и выиграть решающее военное сражение. В середине 19 века лорд Пальмерсон и английский МИД навязывали николаевской империи противос тояние по всему периметру границ. В результате фактор территории стал работать уже против России, потому что ни одна империя в мире не смог­ла и не сможет выдержать противо­стояния подобного рода. Именно в этом, на мой взгляд, заключается причина того, почему война не стала истинно народной. Она не затраги­вала внутренней жизни государства и не имела, подобно иным нашест­виям, характера борьбы за биологи­ческое выживание русского народа,

А. Кухарук. Сравнивая возмож­ности России и противостоящей ей коалиции держав, можно обнаружить огромное отставание николаевской империи в экономическом и людс­ком потенциалах, не считая мобили­зационных и финансовых ресурсов. К тому же таких войн в своей исто­рии Россия никогда не вела.

М. Шевченко. Хотя в эпоху Ни­колая I представление о собственном величии было настолько значительно, что даже малейший укол вызывал очень бурную реакцию, но если срав­нить военно-промышленный потен­циал всех противников России, то Рос­сия не столь уж бледно выглядела.

В. Виноградов. Очень любопыт­ная проблема связана с последним военным успехом николаевской им­перии — усмирением национально-освободительного движения венгров в 1849 году. Венгерский поход Пас-кевича дал прекрасный повод для того, чтобы обвинить Россию в реак­ционности и назвать ее «жандармом Европы». Кстати, сие выражение по­чему-то приписывается Марксу. На самом деле его придумали прусские генералы, и отнюдь не в связи с по­ходом 1849 года, а с Ольмюцким решением Николая I, когда тот встал на сторону Австрии против Пруссии. Через пять лет немецкие либералы назвали Россию «колоссом на глиня­ных ногах». Такова внешняя канва событий. Однако другая сторона Вен­герского похода заключается в том, что планы Николая I и Паскевича не встретили никакого препятствия. Гер­цог Веллингтон заявил российскому послу Ф. И. Бруннову: «Да кончай­те же, только поскорее!» Пальмерс-тон же, выступая в парламенте, за­явил, что Австрия является необхо­димым компонентом европейского равновесия. А английский банкирс­кий дом предоставил в то время российской казне крупный заем, что и позволило провести этот поход.

Неужели Крымская война была проиграна еще до начала во­енных действий? У России, как мне представляется, было два шанса: либо избежать войны, либо поста­раться выиграть ее той армией, которая имелась. Насколько эта армия была готова?

А. Смирнов. Сейчас, да и рань­ше тоже, все больше вспоминают об отсутствии парового флота, о нехват­ке нарезных ружей и т. п. Но при этом упускается из зиду, что таких ратников, как тогда, Россия больше уже не имела. Выражение «николаев­ский солдат» стало нарицательным для обозначения человека, у которо­го понятия «долг» и «дисциплина» вошли в плоть и кровь. Естественно, здесь играли свою роль и природные задатки русского солдата, и его дли­тельная служба, и, безусловно, систе­ма воинского воспитания. Но, с дру­гой стороны, воспитание, которое получал солдат, было довольно од­носторонним. Причина этого явле­ния коренилась в чрезмерной цен­трализации всего и вся, столь харалу терной для николаевской России. ^

А. Васильев. В случае большой войны кадровая армия требовала колоссальных людских ресурсов. А компенсировать потери кадровых унтер-офицеров и солдат за счет не­обученных рекрутов тогдашняя сис­тема не могла. Николаевская армия была вполне способна выполнять свои задачи лишь в ходе локальных войн, в которых участвовало по двес­ти-триста тысяч солдат.

А. Кухарук. Однако обученный резервный запас русской армии во времена Николая I составлял 212— 220 тысяч человек. Для крупной ев­ропейской войны этого было доста­точно, ибо на миллионную прусскую армию в период франко-прусской войны приходилось 190 000 человек обученного резерва. И этого хвати­ло для компенсации потерь.

Итак, армия была готова к войне. Но неужели в Петербурге не могли просчитать, что Россия ока­жется в одиночестве против всей Европы? Или, как писал академик Е. В. Тарле, англичане просто кра­сиво переиграли Николая I?

А. Левандовский. Я не большой специалист в истории дипломатии, но мне кажется, что это довольно редкое явление, когда одна сторона полагает, что столкнется с вполне определенным противником, а вы­ясняется, что противник-то совсем другой.

Н. Киняпина. Ни в одной из рус­ско-турецких войн — ни до, ни пос­ле Крымской войны — Западная Европа не выступала единым фрон­том. Чем это объяснить? Мне кажет­ся, прежде всего тем, что Европа хотела лишить Россию ведущей роли, которую она стала играть на конти­ненте после наполеоновских войн. Англия и Франция стремились окон­чательно разрушить Венскую систе­му, покончить с ней с помощью победоносной войны. Легче всего это было сделать на Востоке.

А. Васильев. Вне всякого сомне­ния, Крымская война стала страш­ным поражением русской диплома­тии. Русские рассчитывали на то, что воевать будут исключительно с тур­ками, и полагали, что с другими дер­жавами можно будет договориться и разделить сферы влияния на Ближ­нем Востоке.

В. Виноградов. Создалась уни­кальная ситуация. Как справедливо отмечает американский историк Б. Елавич, Россия была единствен­ной страной Европы, которая после наполеоновских войн не имела ни малейших территориальных претен­зий ни к кому из своих соседей и не собиралась ни в каком направлении расширяться. В 20-е годы прошлого века Россия заявила об этом в серии международных договоров. В 30— 40-х годах англо-русское противо­стояние на Ближнем Востоке и Бал­канах практически сводилось к тому, что Англия наступала, а Россия от­ступала. Как ни относиться к выра­жению об отсталости и бессилии, но это был несомненный факт: Англия воздействовала на события своей эко­номической мощью, привлекатель- ностью своей идеологии и государ­ственного строя. Эти факторы дава­ли британцам несомненное преиму­щество. Царский режим, вне всяко­го сомнения, такой привлекатель­ностью не обладал, скорее, наоборот. Происходило масштабное вытесне­ние России с ее позиций. Поэтому Крымская война, как мне кажется, являлась отчаянной попыткой Рос­сии сохранить влияние на Балканах и Ближнем Востоке, причем попыт­ка эта была оборонительной. А по логике событий Россия, напротив, должна была вести себя задиристо и в наступательном духе.

С моей точки зрения, движущей силой антирусской коалиции была Великобритания. Это было продол­жением ее агрессивной политики. Наполеону III было важно изгладить воспоминания о 1812 годе. Ему нуж­на была только победа — поражение для него было равносильно отказу от трона. Но создалась совершенно уникальная обстановка для Турции — союзник просто лез к ней в гости. И тут совершенно случайно возник спор о Святых местах.

Н. Киняпина. В 40-е годы XIX века Россия безусловно теряет мно­гие свои позиции в восточном во­просе. Известно, что все проблемы этого региона первоначально реша­лись путем двусторонних русско-ту­рецких переговоров. В 1841 году был введен международный режим проливов, изменивший эту тради­цию. На фоне отступления России там все более уверенно чувствовали себя Франция и Англия. В этих ус­ловиях Петербургский кабинет видел в укреплении религиозных влияний в Иерусалиме один из путей восста­новления политических позиций на Ближнем Востоке. Не случайно уже в 1842 году, после заключения вто­рой Лондонской конвенции, министр иностранных дел Нессельроде направ­ляет меморандумы в Синод и в рос­сийское посольство в Константино­поле, предлагая учредить русскую ду­ховную миссию в Палестине. Харак­терно, что не Синод этим занимает­ся, а Министерство иностранных дел. В состав миссии, которая открылась в 1847 году, подбираются хорошо знающие обстановку регио­на люди, к примеру Порфирий Ус­пенский. Нессельроде прямо предпи­сал Успенскому установить тесные контакты с греческой церковью, как верховенствующей церковью всего православного мира, для объедине­ния усилий в борьбе с католичест­вом. Кроме того, Николай считал, что нужно совместно с греками по­пытаться привлечь на сторону пра­вославия часть арабского населения, недовольного политикой Франции. Но греческое духовенство не под­держало идею русского императора. Первой духовной миссии удалось сде­лать немного, но характерно преж­де всего то, что русская политика в отношении православных поддан­ных турецкого султана была после­довательной на протяжении всего XIX века.

Николай I уважительно относил­ся к вопросам религии. В этом пла­не показательна его записка, напи­санная в связи с намерением одного из чиновников Восточно-Сибирско­го генерал-губернаторства ввести для коренного населения иную религию, нежели ислам. Император заметил на это: «Религии не свод законов. Они не составляются по мановению руки». Русские императоры видели в православии один из факторов, спо­собствующих стабилизации обстанов­ки на Балканах. В завещании своему сыну, составленном в 1835 году пе­ред отъездом за границу, Николай I писал, что задача императора — со­хранение территориальной целостнос­ти, поддержание величия страны, что требует от императора благочестия и уважения к народу. В завещании немало славословия, но есть и раци­ональное зерно — ответственность императора за судьбу государства.

А. Кухарук. Самое интересное, что больше всего не желал христиа­нам покровительства России констан­тинопольский патриарх. Ни он, ни антиохийский патриарх не призна­вали Синода. Потому-то и миссия была послана от Министерства инос­транных дел.

М. Шевченко. Константинополь­ский патриарх по турецким законам именовался рум-милет-баши, началь­ник римского народа, то есть «ви­зантийского», христианского народа, «райи». Известно, что за лояльность православных турецких подданных вселенский патриарх и высшая иерар­хия отвечали перед султаном голо­вой. Достаточно упомянуть о судьбе святого Григория VII, повешенного турками в 1821 году.

— Если выражаться языком XX века, кого можно обвинить в развязывании войны? Кого надле­жит называть агрессором?

О. Айрапетов. Давайте выясним: что в конечном счете является показа­телем агрессии? Такого показателя не существует. Пожалуй, только немцы однажды признали, что в XX веке они вели две агрессивные войны. Если говорить о том, кто пере­шел границы первым, то это сделала Россия, заняв Дунайские княжества.

В. Виноградов. Но, когда в 1849 году русские войска заняли Дунайские княжества, никто на это особого внимания не обратил.

А. Кухарук. С точки зрения во­енной истории, следует принять во внимание фактор первого выстрела. Войну первой объявила Турция, а первым выстрелом явился Синоп. Синодскую победу России воспри­няли как нарушение Николаем I обещания не бомбардировать и не уничтожать турецкие города.

— Так что же, Синопскую побе­ду логичнее назвать Синопским по­ражением?

А. Смирнов. Но ведь первый вы­стрел еще раньше раздался на Кав­казе, когда турки напали на русское укрепление св. Николая... (А. Васильев. Давайте посмотрим на Крымскую войну с другого бере­га Черного моря, из Стамбула. Б 1833 году Османская империя в целях самосохранения вынуждена была подписать Ункяр-Искелесийский договор и пойти на беспрецедентный союз с Россией, с гяурами, с невер­ными. Большим унижением для ту­рок стали и постоянные претензии Петербурга на покровительство пра­вославным. Представьте себе, как должна была бы реагировать совре­менная Россия, если бы король Сау­довской Аравии заявил, что он будет покровителем всех мусульман, насе­ляющих нашу страну. В конце кон­цов, Турция, подогреваемая обеща­нием помощи из Лондона, пошла на эту войну, когда русские войска уже вступили в Дунайские княжества... Б глазах Европы позиция Турции вы­глядела более достойной, нежели позиция России, которая формаль­но не предъявляла территориальных претензий, а на самом деле пыталась вместе с Англией разделить Османс­кую империю и добиться протекто­рата над Дунайскими княжествами, Сербией и Болгарией. Так что нали­цо столкновение имперских интере­сов Англии и России, а для Турции эта война была самозащитой.

- Итак, война все же началась. Могла ли Россия избежать в ней поражения?

А. Кухарук. После Синопа это еще было возможно, но надо было идти на уступки. Знаменитая запис­ка М. П. Погодина, написанная в де­кабре 1853 года, наглядно показыва­ет, что общество не было готово к такому развитию событий. Пусть по­зорная война, пусть поражение, но все равно надлежит стоять на своем. Рос­сия уже не могла выиграть войну, когда союзники высадились в Крыму.

А. Смирнов. Армия потеряла способность действовать по обстанов­ке, из нее была выбита всякая ини­циатива. Это затронуло и высшее ко- мандование, и среднее звено, да и солдат тоже. Мысли Суворова о том, что каждый солдат должен знать свой маневр, воплощались в действитель­ность только на Кавказе. Интересный случай произошел в знаменитом сра­жении под Балаклавой, когда бугс-кие и одесские уланы пошли в атаку на английскую кавалерию. Дело в том, что по уставу эскадрон развер­тывался в две сомкнутые шеренги и первая шеренга брала пики «к бою», а вторая держала их вертикально, чтобы не поранить первую. Во вре­мя атаки строй рассыпался. Тем не менее офицер заметил одного из улан с пикой в вертикальном положении: таким образом он гнался за англи­чанином, но не колол его. На во­прос, почему он так сплоховал, улан простодушно ответил; «А я, Ваше благородие, вторая шеренга!» Вот до какого абсурда доходило дело!

Стоит вспомнить и сражение при Инкермане — в связи с вопросом о возможности для России прекраще­ния воины на более выгодных усло­виях. Обычно у нас считают, и я с этим полностью согласен, что выиг­рыш Инкерманского сражения при­вел бы к снятию осады Севастополя.

А, Кухарук. Чем ярче была бы победа под Инкерманом, тем страш­нее было бы поражение и тем уни­зительнее для России условия мира. Мы забываем, что в Крыму воевало всего 10—15 процентов русской ар­мии. Поражение союзников под Инкерманом ничего не решало. Они могли уйти из Крыма или высадить­ся в любой другой точке, отрезав Крымскую армию. И Англия, и Франция, и Николай I приняли ус­ловия ограниченной войны.

А. Смирнов. Почему же русские войска все-таки проиграли сражение под Инкерманом? Ведь оно началось удачной атакой 10-й пехотной диви­зии на английский лагерь, когда ан­гличане были просто-напросто рас­сеяны. А дело в том, что 10-ю диви­зию никто вовремя не поддержал.

Французы же действовали как раз наоборот. Генерал Боске поспешил на выручку англичан и спас их. Мы вынуждены были отвести удачно на­чавшие бой войска. Вот пример под­готовки армии в условиях николаев­ской эпохи. Отсутствие инициативы, неумение действовать по обстановке сыграли роковую роль. Давно под­мечено, что если бы под Севастопо­лем действовала Кавказская армия, основанная на совершенно иных принципах, то можно было бы го­ворить о другом окончании войны. У нас в Крым посылали образцовые войска мирного времени, по срав­нению с которыми солдаты Кавказс­кой армии выглядели просто разбой­никами с большой дороги. Они не умели маршировать, не умели приветствовать по форме... Но они уме­ли воевать!

А. Кухарук. Противопоставлять Кавказскую армию и обыкновенную полевую не имеет смысла. То, что может регулярная часть, никогда не сделают партизаны. Кавказская армия была приспособлена для малой вой­ны в горах. Действовать так в ма­невренной, массовой войне они не могли, да и не собирались.

А. Смирнов. Но этого нельзя ска­зать обо всей Кавказской армии. Если к Апшеронскому и Куринскому пол­кам подобная характеристика еще может быть применима, то Кавказс­кая гренадерская бригада (Эриванс-кий и Грузинский полки) славилась именно умением сражаться в сомкну­том строю (как дрались в обычных полевых сражениях).

— Каждая из таких заметных войн приносит с собой что-то но­вое во все области жизни...

А. Васильев. Вопрос о роли Крымской войны в области военно­го искусства исследован очень мало. Это была одна из тех войн середи­ны XIX века, когда развитие такти­ки, оставшись на уровне наполеонов­ской эпохи, отставало от развития вооружений. Артиллерия, например, была порой бессильна против стрел­ков. Плотность ружейного огня на­носила огромный вред батальонным и ротным колоннам, в которых дей­ствовали тогда русские войска. Да и противник находился примерно в том же положении. Б некотором смысле уровень военного искусства тогда топтался на месте. Ни один из военачальников не внес ничего при­нципиально нового применительно к полевой войне. Несколько особо стоит осада Севастополя, поскольку она дала толчок к развитию минно­го дела, крепостного вооружения... И русские в данном случае оказались достойны своего противника.

— А что представляло собой опол­чение времен Крымской войны?

А. Кухарук. В начале войны Ни­колай I выразился в таком пример­но духе: «У меня сейчас миллионная армия, проведу мобилизацию, и у меня будет полтора миллиона, поп­рошу Россию, будет два с полови­ной—три миллиона». Император был прав. В первое время пришлось даже ограничивать набор в ополчение. Оно обходилось дороже, чем регу­лярные части, но в то же время че­ловек, поступавший туда, освобож дался от крепостной зависимости. Было набрано около полумиллиона ополченцев. Фактически в боевых действиях они не принимали учас­тия и располагались в основном на побережье Балтики. Только три дру­жины были отправлены в Севасто­поль, но и там они играли вспомо­гательную роль. Однако высвободить часть регулярных войск для прикры­тия стратегически важных районов ополчение все-таки позволило.

О. Маринин. Ополчения (не толь­ко первое, но и второе, морское) су­щественно влияли на обстановку внут­ри страны. Вплоть до конца войны число желающих записаться в опол­ченцы не уменьшалось, поскольку в народе стал распространяться слух, что эти указы императора содержат в себе волю и землю. Этот слух был настолько устойчив, что в апреле 1856 года Манифест Александра II об окончании войны многие сочли до­казательством справедливости этих сведений. Более того, на юг, в те рай­оны, которые должны были отойти от России, хлынуло крепостное насе­ление, потому что в народе считали, что именно там будет воля. И это движение имеет непосредственное отношение к созданию ополчения.

— Интересно было бы узнать: ка­кое мнение об этой войне возоблада­ло в тогдашнем русском обществе?

А. Левандовский. Что касается нескольких десятков человек, кото­рые и представляли, например, мос­ковское общество, то их позиция хорошо просматривается по мемуа­рам и дневникам. Вспоминают чаще всего Каткова, который тщательно собирал все известия о поражениях России, Галахова, который уроки свои прогуливал... А была и пози­ция, которую наиболее ярко выра­зил Сергей Михайлович Соловьев: «Мы с болью воспринимали сведе­ния о поражениях России, зная, что известия о победах привели бы нас в пропасть». Тесная взаимосвязь Рос­сии и Николая и, мягко говоря, не­приязнь к Николаю...

Николай на протяжении тридца­ти лет упорно отучал Россию от того, чтобы люди в его стране выражали собственные мысли.

Как реагировала на войну рус­ская провинция, сказать очень труд­но. Люди в подавляющем боль­шинстве жили собственной жизнью и совершенно не привыкли давать оценки политическим событиям.

Л. Кошман. К сожалению, вопрос о реакции русской провинции на Крымскую войну практически не исследован в нашей исторической науке. Между тем материалы мест­ных архивов и различных «Губернс­ких ведомостей» содержат на этот счет интереснейшие подробности.

О. Маринин. Если говорить о нынешнем состоянии нашей истори­ческой науки, то напрашивается грус­тный вывод о том, что круг уже вы­явленных источников практически исчерпан. И все же эту тему отнюдь не стоит считать закрытой и пол­ностью изученной. Хотел бы привлечь внимание историков к такому, каза­лось бы, всем известному комплексу документов, как фонды III отделе­ния Собственной его императорско­го величества канцелярии, хранящи­еся в ГА РФ. Ведь до сих пор только академик Н. М. Дружинин в своей работе о Москве времен Крымской войны использовал эти материалы.

О. Айрапетов. Когда мы говорим о реакции общества, мы обязатель­но должны-упомянуть Александра Ивановича Герцена. В этом отноше­нии он как бы стал предтечей Лени­на в пропаганде поражения своего отечества.

А. Смирнов. Осенью 1876 года, в самый разгар кризиса, обернувше­гося новой русско-турецкой войной, корреспонденты из Псковской губер­нии писали, что в народе царит во­одушевление, тем более что речь идет о войне с турками и англичанами, с которыми связаны воспоминания о севастопольском погроме. Заметим, что французов здесь нет...

А. Левандовский. При Николае I значительная часть общества воспри­нимала власть как безусловное зло.., Соответственно, поражение этой влас­ти воспринималось как несомненное благо. Многие чуть ли не с востор­гом ловили на лету и распространя­ли слухи о неудачах русской армии, о казнокрадстве, различных безобра­зиях в снабжении и т.п. Правда, пос­тепенно ненависть и злорадство сме­нялись более естественным чувством: душа за Родину все-таки болела... И все же для русского общества это была чужая война — именно в эти годы закладывалась печальная традиция вза­имного противостояния, как раз тог­да, когда ощущалась острая пот­ребность в максимальном единении. — Действительно, война оказа­лась потрясением, быть может, пот- рясением не столько оттого, что войну проиграли, сколько оттого, что (надо же!) не выиграли! Но ведь мы знаем, что смена царства — это ведь тоже потрясение. Допустим, умер бы Николай I без вой­ны. Может быть, и приход к влас­ти Александра II без Крымской войны привел бы к таким нее пере­менам?

А. Левандовский. Крымская вой­на, как и почти всё, что происходи­ло в тогдашней России, носила глу­боко личностный характер: это была личная война Николая I, поражение в ней стало его личной трагедией... Я думаю, историкам еще предстоит разобраться в этой яркой и совсем не простой фигуре — у нас ведь до сих пор бытует крайне упрощенный, почти карикатурный образ царя-еф­рейтора. Хотелось бы выделить, по крайней мере, одну чрезвычайно при­влекательную черту Николая — чув­ство глубокой ответственности за свое царское дело. Он совершенно искрен­но считал, что ведет Россию по пути славы; когда же понял, что это не так, — умер... Все обстоятельства смерти Николая говорят о страшном душевном кризисе, надломе, которые пережил этот человек, убедившись в том, что утянул Россию в пропасть.

Н. Киняпина. Не могу согласить­ся с тем, что это была только личная война Николая I; не меньше его в войне были заинтересованы европей­ские державы и Турция (ее интересы лежали на Кавказе).

О. Айрапетов. Сама николаевс­кая система воспитывала беспощад­ных критиков любой неудачи. Ведь поражений до падения Севастополя практически не было, были во вся­ком случае не проигрыши. Как по­ражение было воспринято сражение на Альме, но такая оценка отнюдь не бесспорна. Мне кажется, что в стране, где привыкли к простым ло­зунгам типа «Мы всегда должны по­беждать», большинство обычно ока­зывается не в состоянии понять про­исходящее (эта ситуация хорошо из­вестна нам и в XX веке). Русское об­щество, русская армия, русский со­лдат оказались тотально не готовы к поражениям. При любой неудаче у нас сразу же начинается поиск ви­новных, раздаются крики о предатель­стве и т. д.

Война была проиграна, но без ко­лоссальных поражений. Уроки войны вроде бы учли, проведя на француз- ский манер военную реформу Д. А. Милютина, в результате кото­рой уничтожили все то, что было хорошего в николаевской армии.

М. Шевченко. Не стоит забывать, что войну 1877—1878 годов выигра­ла как раз армия, построенная еще на старых николаевских основах.

О. Айрапетов. Именно николаев­ская, а не милютинская армия ока­залась способной лучше переносить неудачи.

А. Васильев. На фоне триумфа 1812—1815 годов и побед над турка­ми и персами в войнах конца 20-х годов даже небольшое поражение вос­принималось как трагедия. Тот факт, что в Крымскую войну ни одно по­левое сражение не было выиграно, так же как и обстоятельства сдачи Севастополя, торжество противника, захватившего трофеи, — все это силь­но повлияло на мироощущение це­лых поколений.

О. Айрапетов. Война создала об­раз национального оскорбления, на­несенного России Францией и Ан­глией. Ведь не случайно в 60-е годы кадровое офицерство с симпатией от­носилось к Пруссии. И, наверное, оно никогда не забывало, чьи по­рядки громили немецкие пушки под Седаном. Вспомним хотя бы добро­вольцев из России в прусской армии во времена франко-прусской войны.

Н. Киняпина. Все-таки главным фактором морального унижения Рос­сии, как мне кажется, надо считать совершенно иные обстоятельства. А именно невозможность страны защи­тить свои черноморские границы, что мешало осуществлять роль покрови­теля православных христиан. Поэто­му все усилия князя Горчакова, став­шего министром иностранных дел после Парижского конгресса, были направлены на то, чтобы вернуть России роль великой державы.

В. Виноградов, Я не вполне раз­деляю мнение о создании по окон­чании Крымской войны новой сис­темы международных отношений в Европе во главе с Англией, Фран­цией и Австрией. Эта тройственная коалиция развалилась уже спустя три года. Я согласен, что самое тяжелое поражение, как странно это ни зву­чит, потерпела Австрия. Худо-бедно, но всю первую половину прошлого века австро-прусско-российская сис­тема противостояла системе морских держав. Австрия, выпав из Священ­ного союза, быстро покатилась вниз. Начала разваливаться система на Бал­канах. Отделилась Румыния, через 15 лет был отменен пункт о проли­вах... Мне кажется, что говорить о системе международных отношений, определенных Парижским догово­ром, не совсем корректно. Парижс­кий мир ставил совершенно нереаль­ные задачи. Ведь война велась во имя сохранения Османской империи.

Н. Киняпина. Но у европейских держав были и другие цели, в час­тности они стремились ослабить вли­яние России в Европе и на Ближнем Востоке.

А. Кухарук. Сравнивая по источ­никам боевые потери русских, ан­гличан и французов, я пришел к вы­воду, что эта война, в смысле по­терь, была самой благоприятной для России. Британская же армия, напри­мер, никогда не имела такого коли­чества дезертиров, как в Крымскую войну. Из призванного контингента в 120 000 человек около 30 тысяч дезертировали. Во Франции было около 10 процентов дезертиров.

— Страна, которая находится на подъеме, не может проводить ре­формы без внутренних потрясе­ний. Для масштабных преобразова­ний, как правило, нужно вначале потерпеть неудачу...

А. Левандовский. В начале XX века Петр Бернгардович Струве высказал несколько парадоксальную точку зрения. Он писал о том, что для отмены крепостного права в России было не так уж много объек­тивных причин, и доказывал, что бар­щинное хозяйство себя в значитель­ной степени оправдывало. И тем не менее крепостное право умерло. По­жалуй, Струве первым очень четко поставил вопрос о том, что крепос­тничество было необходимо отме­нить, исходя из государственных интересов. В таких условиях было не­возможно создавать систему желез­ных дорог, принципиально новые предприятия. К началу 50-х годов XIX века Россия стала отставать от Европы уже катастрофически. Крым­ская война подвела своего рода ито­ги развития по прежнему варианту и послужила, может быть, не очень громким, но выразительным сигна­лом необходимости перемен.