Обратная сторона «революции интеллектуалов»: формирование устойчивого низшего класса

Развитие индустриального прогресса, приведшее в начале 60-х годов к радикальному сокращению масштабов имущественного неравенства, казалось бы, создало предпосылки для преодоле­ния бедности. Учитывая, что в 1959 году за чертой бедности на­ходились 23,2 процента американских граждан, администрации Дж. Ф. Кеннеди и Л. Джонсона поставили целью искоренение бeдности к 1976 году. С 1960 по 1975 год суммы прямых денежных трансфертов и пособий малоимущим выросли более чем вдвое, с 22,3 до 50,9 млрд. долл.; на выделение им бесплатного питания и медицинских услуг правительство направило в 1975 году 107,8 млрд. долл. — в четыре раза больше, чем в 1960 году; при этом наиболее быстрыми темпами росли затраты на социальное страхование (с 65,2 до 238,4 млрд. долл.), а также профессиональную подготовку и иные формы обучения (с 0,5 до 12,1 млрд. долл.)[170]. В результате доля бедных американцев снизилась к 1974 году более чем вдвое и достигла минимального значения в 10,5 процентов населения.

Однако с середины 70-х годов, когда постиндустриальные тен­денции начали проявляться во всех сферах общественной жизни, прогресс в данной области приостановился. В 1979 году, согласно официальным оценкам, за чертой бедности в США находились 11,7 процента населения, а к 1983 году эта доля достигла 15,2 про­цента; за те же годы «poverty gap», то есть выраженная в денежной форме сумма дотаций, необходимых для обеспечения всем неиму­щим прожиточного минимума, вырос с 33 до 47 млрд. долл. [171] В странах Европейского Союза имели место аналогичные тренды: к 1997 году доля живущих ниже черты бедности достигла 17 процен­тов населения, причем наиболее тяжелое положение сложилось в Великобритании, где за чертой бедности оказалось 22 процента жителей. При этом нельзя не отметить, что в условиях постиндус­триального общества проблема бедности приобрела новые очерта­ния, охватив работников, занятых полный рабочий день. В 1992 году 18 процентов работавших на постоянной основе американских ра­бочих (и 47 [!] процентов работающих американцев в возрасте от 18 до 24 лет) получали зарплату, не достигавшую прожиточного минимума.

Государство приходит сегодня на помощь все более широкому кругу своих граждан. На цели социальной поддержки в США ежегодно направляется около 500 млрд. долл., или около 17 процентов всех расходов федерального бюджета. Государственные субсидии являются основным источником финансовых поступлений для бо­лее чем 22 млн. американцев. О масштабах этой помощи говорят следующие цифры: в 1995 году доход 20 процентов наименее обес­печенных американцев без учета трансфертов и пособий составлял лишь 0,9 процента распределяемого национального дохода, тогда как с учетом таковых достигал 5,2 процента[172]. Если бы заработная плата была единственным источником доходов американских граж­дан, в 1992 году 21 процент работающих американцев жили бы за чертой бедности, а для пожилых людей эта цифра составляла бы 50 (!) процентов. Усилия государства снизили эти показатели соот­ветственно до 16 и 10 процентов. Каковы же причины, вызываю­щие к жизни данные тенденции, и могут ли они быть устранены на путях развития постиндустриального общества? — эти вопросы ста­новятся сегодня как никогда актуальными.

На наш взгляд, обострение проблемы бедности на протяжении последних лет выглядит естественным следствием становления постиндустриального общества и отражает расслоение общества на «интеллектуальную элиту» и низший класс, оказывающийся от­чужденным от процесса современного наукоемкого производства. В этой связи само понятие «низшего класса» (underclass), применя­емое в социологии с начала 70-х годов, нуждается в пересмотре.

Изначально западные исследователи предпочитали причислять к «низшему классу» заведомо антисоциальные элементы. В авгус­те 1977 года в журнале «Тайм» появился ряд материалов, в которых низший класс был изображен как состоящий из несовершеннолет­них правонарушителей, отчисленных из школ учащихся, наркома­нов, матерей-одиночек, живущих на пособие, грабителей, преступ­ников, сутенеров, торговцев наркотиками, попрошаек и т. д. Эту позицию закрепил известный журналист и социолог К. Аулетта, вы­ступивший в 1981 году с серией статей в журнале «Нью-Йоркер», где дал определение низшего класса, развитое затем в специально посвященной этой проблеме книге²*. Однако такой подход пред­ставляется нам несовершенным. Определяя underclass в качестве социальной группы, выключенной из состава общества либо по обстоятельствам непреодолимого характера (инвалидность, психи­ческие расстройства и т. д.), либо фактически по собственному же­ланию (устойчивые группы лиц с антисоциальными проявлениями и проч.), социологи фактически выносят эту группу за рамки обще­ства, изображая конфликт между обществом и его «низшим клас­сом» как внешний. Относя к этой категории не более трети лиц, официально находящихся за чертой бедности, исследователи фак­тически отказываются рассматривать данный социальный слой как значимую силу в современном обществе.

Иная, более предпочтительная, на наш взгляд, точка зрения была предложена в 1963 году известным шведским экономистом Г. Мюрдалем, определившим underclass как «ущемленный в своих интере­сах класс, состоящий из безработных, нетрудоспособных и заня­тых неполный рабочий день лиц, которые с большей или меньшей степенью безнадежности отделены от общества в целом, не уча­ствуют в его жизни и не разделяют его устремлений и успехов»[173]. Именно в этом смысле мы и используем понятие «низшего клас­са». Полагая, что в ближайшие десятилетия основными сторонами нового социального конфликта способны стать высокообразован­ная элита общества и те социальные группы, представители кото­рых не могут найти себе адекватного применения в условиях экс­пансии высокотехнологичного производства, мы относим к фор­мирующемуся «низшему классу» не только самые обездоленные слои общества, но и всех граждан, находящихся за чертой беднос­ти, а также тех, кто получает сегодня доход, не превышающий по­ловины дохода среднестатистического индустриального работни­ка, занятого полный рабочий день. При таком подходе к данной категории относится не менее трети населения развитых постинду­стриальных стран.

Предлагаемое нами определение «низшего класса» использу­ется прежде всего для адекватного противопоставления его средне­му классу и «классу интеллектуалов». Относя к последнему наибо­лее высокообеспеченные 20 процентов населения, мы считаем воз­можным разделить оставшиеся 80 процентов на две неравные груп­пы: одна из них представляет собой «низший класс», куда входит 13-15 процентов населения, находящегося за гранью бедности (сюда включаются и представители деклассированных групп), а также около 15 процентов населения, чьи доходы не превышают полови­ны среднего дохода современного наемного работника. Оставшие­ся 50 процентов и формируют сегодня тот средний класс, который в ходе становления информационного хозяйства подвергается ак­тивной дезинтеграции, в результате которой большая его часть пе­реходит в имущественный слой, близкий к низшему классу, а отно­сительно немногочисленная пополняет высшие страты общества. В такой трактовке «низший класс» не представляется чем-то вык­люченным из общественной жизни; напротив, именно консолида­ция и формирование его самосознания способно оказаться в буду­щем одним из факторов нарастания социального конфликта. Под­ходя с таких позиций к анализу тенденций, отчетливо проявляю­щихся в хозяйственной жизни постиндустриальных обществ на протяжении последних десятилетий, мы находим подтверждения для самых пессимистических ожиданий.

Основной причиной происходящей сегодня в западных стра­нах социальной стратификации выступает развитие экономики, базирующейся на потреблении и производстве информации и зна­ний. В этих условиях, как отмечают большинство социологов, «чис­ло рабочих мест, не требующих высокой квалификации, резко со­кращается, и тенденция эта сохранится (курсив мой. — В. И.) и в будущем»[174]. Важнейшими вехами, отражающими становление но­вой реальности, являются, с одной стороны, середина 70-х, а с дру­гой — вторая половина 80-х годов. В первом случае во всех постин­дустриальных странах была зафиксирована разнонаправлснность движения долей капитала и труда в национальном доходе; доля ка­питала стали расти, а доля заработной платы снижаться. Наиболее рациональным объяснением этого феномена выступает, на наш взгляд, апелляция к тому, что в высокотехнологичных компаниях, где собственность и управление не разъединены, доходы создате­лей компаний отражаются в статистике как предпринимательские доходы, как доля капитала, а не как вознаграждение за высококва­лифицированный труд, каковым по своей природе являются. Во втором случае заметно гораздо более фундаментальное изменение: производительность в промышленных компаниях начала расти при стабильной и даже снижающейся оплате труда. Этот факт ярко сви­детельствует, на наш взгляд, о том, что принципы организации ин­дустриального общества окончательно преодолены. С данного мо­мента присвоение возрастающей доли национального богатства оказалось связанным не с интенсивностью труда, не с эффективно­стью использования материалов и оборудования и даже не с уров­нем полученного формального образования, а с тем, насколько спо­собен или неспособен человек использовать и генерировать новое знание, наращивать свой интеллектуальный капитал. Развитие по­добных тенденций приводит к тому, что низкоквалифицированные работники оказываются сегодня в гораздо более тяжелом положе­нии, нежели раньше, поскольку даже «экономический рост не мо­жет обеспечить их "хорошими" рабочими местами, как это было в прошлом»[175]. В то время как обладатели уникальных знаний и спо­собностей оказываются в привилегированном положении на рынке труда, представители среднего и низшего классов сталкиваются со все большими трудностями не только в обеспечении достойного уровня жизни, но даже в поиске работы как таковой.

В 90-е годы положение лишь усугубилось в силу роста роли технологического фактора в развитии производства. Доходы низ­ших 20 процентов населения, достигнув своего минимально воз­можного значения, перестали снижаться в относительном выражении и стабилизировались на уровне 3,7-3,9 процента националь­ного дохода. Продолжающийся рост доходов «класса интеллектуа­лов» происходит сегодня за счет среднего класса. С 1990 по 1995 год доля 60 процентов американцев, объединяемых в эту катего­рию, в национальном доходе снизилась почти на пять процентных пунктов и составила 47,6 процента, а низшая граница среднего клас­са опустилась до уровня, за которым начинается официально при­знаваемая бедность: по состоянию на начало 1998 года почти 15 процентов населения США официально считались бедными и в зна­чительной мере существовали за счет государственных субсидий, тогда как 18 процентов работников, занятых полный рабочий день, получали заработную плату, соответствующую официально опре­деленному прожиточному минимуму[176].

В последние годы «низший класс», как и «класс интеллектуа­лов», становится в значительной мере наследственным. Анализ бед­ности среди белых американцев, проведенный в начале 90-х годов, свидетельствует, что среди выходцев из семей, принадлежащих к высшему слою среднего класса, доля бедных составляет не более 3 процентов, тогда как она возрастает до 12 процентов для тех, чьи родители живут фактически у черты бедности, и до 24 процентов — для выходцев из собственно бедных семей. В еще большей степени зависят подобные перспективы от образовательного уровня роди­телей: если он низок (незаконченное школьное), то вероятность их детей пополнить низший класс составляет около 16 процентов, а если очень низок (начальное образование) — повышается до 40 процентов[177]. Таким образом, становление основанного на зна­ниях общества порождает устойчивые социальные группы, как кон­тролирующие информацию и знания, так и отчужденные от них.

Тенденции, вполне проявившиеся на протяжении последних десятилетий, свидетельствуют о том, что формирующееся постиндустриальное общество не лишено социальных противоречий и не может рассматриваться как общество равенства. Напротив, распро­странение информации и знаний как основного фактора производ­ства становится основой новой поляризации общественных групп и формирования нового господствующего класса. Опасность этого нового противостояния заключается в том, что впервые домини­рующее положение одной социальной группы по отношению к дру­гой представляется вполне оправданной, так как ее материальное богатство выступает воплощением не эксплуатации человека чело­веком, а креативной деятельности самих ее представителей. В рам­ках современной этики не находится серьезных инструментов для обоснования несправедливости подобного положения вещей, так как оно объективно проистекает из реализации людьми своих неотъем­лемых прав на развитие и совершенствование собственной лично­сти в формах, которые непосредственно не направлены на созда­ние препятствий для развития других человеческих существ.

* * *

Между тем этот факт не снимает остроты возникающего про­тиворечия, а только подчеркивает ее. Поэтому важнейшим вопро­сом, вытекающим из анализа проблемы неравномерного распреде­ления богатства в современном обществе, проблемы, кажущейся сугубо экономической, становится вопрос о том, может ли постин­дустриальное общество преодолеть классовый, антагонистический характер, присущий не только индустриальному строю, но и всей экономической эпохе в целом, или же останется очередным исто­рическим типом классового общества.

Контрольные вопросы.

1. К какому периоду относятся первые попытки новой трактовки приро­ды доминирующего класса постиндустриального общества?

2. На основании какой трактовки понятия «класс» строится современ­ная теория социальной стратификации постиндустриального обще­ства?

3. В каком направлении эволюционировало имущественное неравенство в первой половине XX века?

4. Почему становление постиндустриального общества сопровождает­ся ростом имущественного неравенства?

5. Каковы основные социальные страты постиндустриального общества?

6. Каковы основные черты представителей «интеллектуального класса»?

7. Как западные исследователи определяли понятие «низшего класса» и какие недостатки несет в себе подобное определение?

8. Выступает ли «низший класс» активной стороной социального конф­ликта в современном западном обществе?

9. Носят ли классовые противоречия постиндустриального общества антагонистический характер?

Рекомендуемая литература.