Попытки осмысления новой социальной стратификации

Проблема изменяющейся социальной структуры попала в поле зрения социологов в первые послевоенные годы. К этому периоду относятся достаточно эпизодические высказывания на данную тему, однако большинство из них позволяет утверждать, что в центре внимания исследователей оказывались не столько распределение материального богатства, сколько статусная роль человека в постиндустриальном обществе.

Наблюдая резкое снижение влияния традиционного класса бур­жуа, чья власть основывалась на чисто экономических факторах, Р. Дарендорф в конце 50-х годов одним из первых высказал мысль о том, что «представителей правящего класса посткапиталистичес­кого общества следует искать на верхних ступенях бюрократичес­ких иерархий, среди тех, кто отдает распоряжения административ­ному персоналу»[146]. В тот же период К. Райт Миллс отметил, что в условиях постоянного усложнения социальной организации основ­ную роль играют не имущественные или наследственные качества человека, а занимаемое им место в системе социальных институ­тов[147]. Учитывая то значение, которое авторы теории постиндустри­ального общества придавали теоретическому знанию как важней­шему фактору социального прогресса, легко объяснить тот факт, что именно обладание информацией и знаниями, навыками и уме­ниями стало одним из оснований причисления человека к домини­рующему классу нового общества.

Понимание этого факта широко распространилось в конце 50-х — начале 60-х годов. В 1958 году М. Янг издает свою фантас­тическую повесть «Возвышение меритократии», где обрисовывает грядущий конфликт между интеллектуалами и остальной частью общества[148]; в 1962 году Ф. Махлуп вводит в научный оборот термин «работник интеллектуального труда (knowledge-worker)», подчер­кивающий ранее неизвестные черты нового типа работника: его ори­ентированность на оперирование информацией и знаниями; фак­тическую независимость от факторов собственности на средства производства; высокую мобильность и стремление к деятельности, открывающей поле для самореализации и самовыражения даже в ущерб сиюминутной материальной выгоде. Все больше исследова­телей приходят в этот период к выводу, что новая роль знания вы­зывающая массовое появление подобных работников, не может не привести к радикальным подвижкам в общественной структуре.

С начала 60-х и вплоть до середины 80-х годов в западной соци­ологии ведется анализ двух процессов, имеющих непосредствен­ное отношение к формированию новой социальной структуры пост­индустриального общества.

Первым из них является снижение влияния и внутренний рас­кол рабочего класса. Основываясь на анализе меняющейся струк­туры народного хозяйства развитых стран, многие авторы отмеча­ли, что пролетариат становится далеко не самой заметной социаль­ной группой современного общества, а его представители оказыва­ются разобщены по образовательному уровню, интересам, нацио­нальным и расовым признакам[149]. В 1973 году Д. Белл, экстраполи­руя тенденции предшествующих двадцати лет, утверждал, что к концу века рабочий класс сохранится лишь как второстепенная со­циальная группа. При этом подчеркивалось, что упадок традици­онного пролетариата сопровождался и его растущей дифференциа­цией.

В условиях становления постиндустриального общества с од­ной стороны, все большее число видов труда требуют серьезной профессиональной подготовки, а занятые таким трудом работники относятся по своим жизненным стандартам и сфере своих интере­сов к средним слоям общества, в силу чего по ряду признаков вы­ходят за рамки традиционно понимаемого пролетариата. Однако с другой стороны, те же процессы порождают потребность в значи­тельной массе низкоквалифицированного труда, применяющегося как в материальном производстве, так и в сфере услуг. Эта вторая часть прежде единого рабочего класса состоит, по словам А. Горца, «из людей, которые стали хронически безработными, либо из тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными со­временной технической организацией труда», и может быть названа «не-классом не-рабочих», или «неопролетариатом»[150]. Результа­том становится фактическое исчезновение рабочего класса в том его понимании, какое вкладывали в это понятие К. Маркс и его по­следователи.

Вторым выступает обособление новой элиты постиндустри­ального общества. Уже к середине 70-х годов среди социологов стало доминировать представление о том, что эта страта объединяет преж­де всего людей, воплощающих в себе знания и информацию о про­изводственных процессах и механизме общественного прогресса в целом. «Если в предыдущем столетии господствующими фигура­ми были предприниматели, бизнесмены и промышленные руково­дители, — писал Д. Белл, —то "новыми людьми" оказываются уче­ные, математики, экономисты и создатели новой интеллектуальной технологии»[151]. Предельно широкое определение этой социальной страты дал Дж. К. Гэлбрейт, указавший, что «она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс коллек­тивного принятия решений»[152]. В это же время ряд авторов поспе­шили не только объявить технократов доминирующим классом пост­индустриального общества, но и назвать его субъектом подавления остальных социальных слоев и групп[153].

В 70-е годы, когда теория постиндустриального общества толь­ко еще формировалась, было предложено множество новых опре­делений господствующей элиты. В большинстве случаев в их ос­нове лежало понимание того, что основой причисления человека к новому высшему классу являются его способности к творческой деятельности, к усвоению, обработке и продуцированию информа­ции и знаний. Отсюда следовало, что этот господствующий класс не столь замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и инду­стриального обществ. Его власть базируется на обладании уникальными знаниями и принадлежности к технократической элите. Од­нако, несмотря на формальную открытость элиты постиндустри­ального общества, на то, что «информация есть наиболее демокра­тичный источник власти»[154], знания, как и капитал, обладают огра­ниченным предложением, и поэтому формирующееся общество вряд ли может стать обществом эгалитаристским.

Таким образом, несмотря на то, что исследователи с большой степенью определенности указывали на разрушение классовой структуры, свойственной эпохе индустриализма, уже к началу 80-х годов стало ясно, что постиндустриальное общество формируется как новый тип классового общества. В данном вопросе большин­ство западных авторов основывались на подходе М. Вебера, отме­чавшего, что главным признаком класса является хозяйственный интерес его представителей, а вопрос о собственности на средства производства является вторичным[155]. Принимая подобную точку зрения, нельзя не признать, что не только интересы, но даже систе­мы ценностей новой элиты постиндустриального общества и «нео­пролетариата» кардинально различны. Более того, в новых услови­ях позиции низших классов гораздо более уязвимы, так как един­ственным значимым ресурсом оказывается знание, которое не при­обретается в ходе коллективных действий. Фактически единствен­ным эффективным методом повышения благосостояния работни­ков становится «приобретение редких навыков, у которых нет лег­кодоступных субститутов»[156]; массовые формы протеста и коллек­тивные методы борьбы оказываются практически исчерпанными. В новых условиях оказывается, что классу технократов противо­стоят подавленный класс исполнителей и особо отчужденный класс, к которому относятся представители устаревающих профессий; сам же переход к новому социальному порядку становится переходом от общества эксплуатации к обществу отчуждения.

Таким образом, к 90-м годам сформировалась трактовка новой социальной структуры. На одном ее полюсе оказался высший класс постиндустриального общества, представители которого происхо­дят, как правило, из обеспеченных семей, имеют превосходное об­разование, исповедуют постматериалистические ценности, заняты в высокотехнологичных отраслях хозяйства, имеют в собственнос­ти или свободно распоряжаются необходимыми им условиями про­изводства, и зачастую занимают высокие посты в корпоративной или государственной иерархии. На другом располагается низший класс, представители которого происходят в большинстве своем из среды пролетариата или неквалифицированных иммигрантов, не отличаются высокой образованностью, движимы главным образом материальными мотивами, заняты в массовом производстве или примитивных отраслях сферы услуг, а иногда являются временно или постоянно безработными. Каждая из этих категорий выступает скорее идеальным типом, чем оформившимся классом; между тем они постоянно пополняются представителями «среднего класса», который на протяжении десятилетий считался главной опорой ин­дустриального общества.

Нестабильность «среднего класса» в современных условиях предопределяет сложность становления постиндустриальной соци­альной структуры. Еще в начале 80-х годов Д. Белл отмечал, что эта общественная страта чрезвычайно аморфна и выделяется прежде всего на основе психологического самоопределения значительной части граждан[157]; тем самым в неявном виде признавалось, что за­логом кризиса социальной структуры индустриального типа выс­тупает перемена в общественном самосознании. По мере того как подобная перемена становится все более заметной, оказываются различимы и контуры нового общества.

Сегодня можно с высокой степенью уверенности утверждать, что постиндустриальное общество не станет обществом, в котором господствует идея равенства. Открывая широкие перспективы пе­ред теми, кто приемлет постматериалистические ценности и видит своей задачей совершенствование собственной личности, новые тенденции формируют новую социальную элиту из высокообразо­ванных людей, достигающих свои цели посредством умножения знания. По мере того как наука становится непосредственной про­изводительной силой, роль этого класса усиливается. Его предста­вители обеспечивают производство уникальных благ, которые ока­зываются залогом процветания общества, и в силу этого в их рас­поряжение переходит все большая часть общественного достояния. Однако способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга гораздо больше, чем масштаб их личного материаль­ного богатства; более того, эта способность не может быть приоб­ретена мгновенно и не подлежит радикальной корреляции. Поэто­му новый высший класс имеет все шансы стать достаточно устой­чивой социальной группой, и по мере того, как он будет рекрутиро­вать в свой состав наиболее достойных представителей иных слоев общества, потенциал этих слоев будет лишь снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в индустриальном обществе, где в периоды кризисов крупный предприниматель мог разориться и вер­нуться в состав класса мелких хозяйчиков, в данном случае почти исключена, ибо раз приобретенные знания могут совершенствовать­ся, но утраченными быть практически не могут. Поэтому, на наш взгляд, можно предположить, что современное общество эволюци­онирует в направлении жестко поляризованной классовой структу­ры, чреватой не вполне понятными нам противоречиями и кон­фликтами.