Н.А. Панова 25 страница

Традиционная японская культура и капитализм

Истории драматической культурной эволюции могут быть рассказаны практически о любом из народов мира. В подобных историях часто присутствуют две взаимосвязанные сюжетные линии. Первая состоит в том, что ситуация каким-либо существенным образом меняется, вторая же - в том, что исходная культура оставляет за собой право придавать собственную окраску процессу ассимиляции этих изменений.

Одна из этих наиболее примечательных и своевременных историй связана с внедрением капитализма в традиционную японскую культуру в 1870-е годы. В это время Япония была волевым решением открыта для торговли с Западом. Первые путешественники, побывавшие в Японии в это время, заключили, что страна никогда не станет хоть сколько-нибудь богатой. Их мнение основывалось отчасти на верном тезисе о том, что Японские острова обладают незначительными естественными ресурсами, отчасти же - на свойственном наблюдателям тех лет (и кажущимся очень странным современным наблюдателям) убеждении, что японцы слишком ленивы и слишком любят удовольствия, чтобы иметь производительную экономику.

В течение последующих пятидесяти лет японцы показали себя мастерами капиталистических способов производства и распределения. Они построили динамичную и преуспевающую экономику, ориентированную на высокую производительность труда и экспорт продуктов производства, достигшую пика в период перед второй мировой войной, а после произведенных войной разрушений выстроили ее заново, подняв на еще большую высоту. Однако более всего впечатляет то, что им удалось изменить саму суть капитализма не только в своей стране, но постепенно и во всем мире. Подобное изменение природы капитализма подразумевает отношения большего сотрудничества между трудом и капиталом, отношения, согласующиеся с традиционным для японского общества явлением, а возможно, и объяснимые с его помощью, - речь идет об особом характере связей между феодалом и его вассалом (Doi, 1971).

В традиционной японской иерархии подчиненный не имел никаких <прав>. Поскольку в прошлом у подчиненных не было контрактных отношений, единственной надеждой для них было попытаться пробудить доброту и благоволение в тех, кто был выше по статусу. Достигалось это путем апелляции к отеческим чувствам и чувствам благодарности. Способность пробуждать манипулятивным путем доброту и благоволение у старших по статусу называется по-японски <амаэру> (De Vos, 1985, с. 160).

Сотрудники любой японской компании ожидают от своего босса как от современного воплощения субъекта подобных отношений проявления тех же родительских чувств по отношению к себе.

И действительно, связанные с его ролью социальные ожидания часто вынуждают его демонстрировать поведение, предполагающее наличие подобных чувств, независимо от того, есть они у него или их нет.... Он должен интернализовать чувство ответственности за людей, находящихся под его началом, и проникнуться им... Например, в Японии руководители любого звена, не исключая и высшее, могут принимать участие в устройстве женитьбы кого-нибудь из своих подчиненных. В этом усматривается проявление родительской ответственности и это на самом деле является чем-то вроде отеческой заботы о благополучии подчиненных (De Vos, 1985, с. 160).

Современная японская корпорация, таким образом, напоминает семью в гораздо большей степени, чем любой ее западный аналог. Управляющие заботятся о повседневной жизни сотрудников, искренне верящих, что те преследуют их интересы. Неизбежного, по утверждению Маркса, фундаментального конфликта интересов между двумя классами Японии в значительной степени удалось избежать. Все это дало Японии моральные и экономические преимущества, вылившиеся в повсеместную имитацию японских приемов управления персоналом в Америке - той самой стране, где (как мы еще будем это обсуждать в гл. 8) Курт Левин впервые создал приемы смягчения конфликта между работниками и работодателями - приемы, основанные не на японской <семейной> модели, а на американском идеале демократического участия.

ЛИЧНОСТНЫЕ ЧЕРТЫ, ЭТНИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ И КООРДИНАТЫ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ РАЗЛИЧИЙ

Что же мы успели к настоящему моменту узнать? Наиболее важными нам представляются следующие уроки:

1. Экономические обстоятельства вместе с другими объективными фактами социальной жизни, такими, как отношение к той или иной группе со стороны других групп, глубоко влияют на характеристики культуры. Результатом является то, что культуры могут существенно различаться между собой по своим ценностям и привычным формам поведения.

2. Субъективные аспекты культуры, включая религиозные и идеологические, влияют на реакцию индивида на объективные ситуации и в некоторых случаях играют жизненно важную роль в формировании новых социальных и экономических обстоятельств.

3. Хотя культуры - это напряженные системы, которые обычно консервативны и сопротивляются изменениям, однако они могут выступать и в роли мощных локомотивов перемен. Когда изменяются объективные давления и ограничения либо когда вследствие контактов с другими группами, изменяются субъективные интерпретации, культура может меняться - иногда очень глубоким и непредсказуемым образом.

4. Одни аспекты культуры могут значительно меняться и при этом оставлять незатронутыми другие ее аспекты. Вряд ли можно распознать местечковых евреев в их уверенных и пользующихся социальным признанием потомках, населяющих студенческие городки и восседающих за столами советов директоров компаний, хотя дух учености и прагматизма, заложенный в еврейскую религиозную и торговую традицию две тысячи лет назад, легко уловим в любой группе западных евреев и сегодня. Грязного и невежественного ирландца сегодня трудно найти по обе стороны Атлантики, хотя у них по-прежнему сохраняется традиция великолепного владения языком, а алкоголь все еще остается предписываемым культурой средством борьбы со стрессом и печалью.

Формирующиеся в настоящий момент дисциплины - <культурная психология> и <когнитивная антропология> (D'Andrade, 1981; Shweder, 1991; Stigler et aL, 1990) могут в конце концов помочь нам описать и предсказать динамику вышеописанных процессов более удовлетворительным и систематическим образом. Эти новые дисциплины, находящиеся на пересечении антропологии, экономики, социологии и психологии, занимают очень выгодное положение для того, чтобы воспользоваться преимуществами междисциплинарного духа, воскресшего в социальных науках. И традиционная социальная психология тоже должна сыграть важную роль в совместных усилиях найти некоторую логику в хаотическом нагромождении имеющихся у нас сведений о культуре.

сПОСОБНЫ ЛИ ЭТНИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЗАНЯТЬ МЕСТО ЛИЧНОСТНЫХ ЧЕРТ?

Во вступительных абзацах данной главы мы обращали внимание на ту роль, которую знание культурных особенностей может сыграть в деле предсказания и адекватного реагирования на поведение, наблюдаемое нами в повседневной социальной жизни. Мы надеемся все же, что ни эти вступительные замечания, ни дальнейшие рассуждения, приводимые в данной главе, не сформировали у читателя впечатления, что знание о существовании этнических и культурных различий способно вымостить гладкую дорожку для предсказания индивидуальных различий, которые не удалось предсказать в ходе исследования личностных черт. Несмотря на то что знание особенностей культуры или субкультуры может многое сказать нам о том, что с ее позиций скорее всего будет желательным, допустимым или запретным во многих областях социальной жизни, применение этого знания на практике имеет свои ограничения. Мы мало что сможем сказать, например, о том, каким образом поведение Билла в некоей конкретной ситуации будет отличаться от поведения Джека, основываясь лишь на знании о том, что Билл является южанином ирландского происхождения, имеющим невысокий социально-экономический статус и проживающим на юго-западе страны, в то время как Джек - живущим в Лос Анджелесе евреем, принадлежащим к среднему классу.

Как бы глубоко ни различались практики поведения людей, принадлежащих к различным обществам, внутри этих обществ подобные различия редко бывают большими или взаимно согласованными.

Причина подобной гомогенизации заключена в феномене социального влияния, а также в том, что члены различных социальных групп, существующих в обществе, обычно сталкиваются с довольно сходными объективными реалиями и формируются под их воздействием. Действительно, некоторые из описанных в этой главе культурных, этнических и классовых различий, существующих в нашем обществе, могут быть не очень большими (по крайней мере когда они представлены традиционными показателями). Существенным, например, является совпадение в ценностях и убеждениях между представителями социальных групп, обладающих более высоким или более низким социально-экономическим статусом. Что до этнических различий, то они становятся особенно заметны лишь тогда, когда объектом нашего внимания становится частота экстремальных поведенческих проявлений, таких, как, например, алкоголизм, убийства, либо исключительный вклад в развитие музыки, искусства, спорта или специфических сфер интеллектуальной деятельности, что вполне согласуется с нашими рассуждениями о статистике индивидуальных различий, приведенной в главе 4.

Важно также сознавать, что хотя многие этнические различия и вписываются в традиционные координаты личностных черт (так, например, протестантская этика неплохо ложится на обыденные представления об ответственности и сознательности, а традиционная латиноамериканская simpatica, или межличностная отзывчивость, хорошо совмещается с такой чертой, как дружелюбие), многие этнические особенности не столь хорошо представлены в обыденной психологии и, похоже, не являются частью традиционных параметров индивидуальных различий. Например, многие из аспектов коллективизма, такие, как значимость родственных отношений, а также многие аспекты различий между социальными классами, такие, как локус контроля, не соответствуют параметрам, открывающимся обыденному наблюдателю.

Как следствие, общаясь друг с другом, люди могут упускать из виду либо неправильно истолковывать некоторые интересные и важные культурные различия. Когда различия в поведении возникают в результате действия норм или различий в интерпретации, имеющих культурное происхождение, они могут быть ошибочно отнесены к какому-либо концептуально связанному с ними параметру индивидуальных различий. Предсказания же поведения в новых ситуациях, сделанные без учета упомянутых культурных факторов, будут скорей всего ошибочными или по меньшей мере необоснованно уверенными.

пОЧЕМУ ЭТНИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ИГРАЮТ ВСЕ ВОЗРАСТАЮЩУЮ РОЛЬ СОВРЕМЕННОЙ ЖИЗНИ?

По мере того как XX в. близится к завершению, во всем мире все более преобладающими становятся два факта: один - вселяющий надежду и другой - порождающий тревогу. Обнадеживает то, что экономические и политические системы развитых стран действительно сближаются. А тревожит то, что межэтнические границы как внутри одной страны, так и между разными странами, по всей видимости, лишь упрочиваются. Подобные границы можно усмотреть и в расовых конфликтах среди студентов американских университетов, и в межэтнических раздорах, разгоревшихся по мере ослабления централизованной власти перед распадом Советского Союза, и в непрекращающихся по всему миру племенных и религиозных бойнях.

Не может ли быть так, что эти два факта как-то соотносятся между собой?

Начнем с первого. Можно усмотреть явную связь между рационализмом Просвещения и Реформации и типом экономической модели, которая, похоже, лучше всего работает в современном мире. Будучи в основе своей капиталистической, она находит пути смягчения ужасных пророчеств Маркса об эксплуататорских тенденциях капитала, например, в государственном перераспределении богатства по образцу скандинавских стран или в патерналис-тских установках капиталистов, исповедующих японский стиль управления. Системы хозяйствования и те общества, которые их поддерживают, являются наиболее рациональными и человечными из всех, когда-либо известных миру.

Однако сама открытость и рациональность подобных обществ может содержать в себе семена этнического конфликта. Во-первых, в обществах, где хорошо идентифицируемые группы в разной степени преуспевают - не важно, по причине ли предвзятого отношения к ним со стороны других или разного уровня владения необходимыми для работы навыками и разного отношения к работе, - сам свободный характер этих обществ позволяет этническому конфликту быстро развиваться. Во-вторых, далеко немногие из экономически развитых обществ сформировали к настоящему моменту идеологии, способные удовлетворить человеческую потребность в осмысленном существовании и ощущении общности. Во многих из этих современных обществ религия уже слаба, а этническая общность представляет собой привлекательную, хотя и опасную альтернативу ей.

Если новые факты о роли этничности не являются преходящими и если наши рассуждения об истоках этих фактов заслуживают хоть какого-нибудь внимания, то это значит, что ученым в области социальных наук необходимо определить содержание этнических различий, разъяснить его представителям различных общественных кругов и изыскать пути уменьшения возможностей для разжигания конфликтов.

Применение социальной психологии на практике

Некоторые методологические уроки для исследователей-практиков и их клиентов; Когда <крупные> социальные проекты терпят крах; Когда <мелкие> социальные проекты удаются; Влияния атрибуций и навешивания ярлычков в школьном классе; Субъективные восприятия и их объективные последствия для здоровья; Применение социальной психологии в повседневной жизни

Когда социальные психологи применяют достижения своей науки к проблемам, возникающим в наших учебных заведениях, на рабочих местах или по месту жительства, все их усилия в этом направлении испытывают сильное влияние, а зачастую являются впечатляющим свидетельством правоты принципа ситуацио-низма. Там, где житейская мудрость видит причины возникающих проблем в первую очередь в общих несовершенствах человеческого рода или слабостях отдельных индивидов, социальный психолог сопротивляется тому, чтобы <винить во всем жертву>. Вместо этого, анализируя лежащие в основе причины и предлагая возможные пути решения, социальный психолог пытается увидеть ситуационные барьеры и стратегии их преодоления. Более того, те из нас, кто присоединился к последователям школы Левина, склонны концентрировать свое внимание на непосредственном окружении, в особенности на тех социальных процессах, которые порождают поведенческие нормы, и на канальных факторах, опос-редующих взаимоотношения между аттитюдами и поведением.

Несмотря на то что социальные психологи-практики просто обречены быть ситуационистами, успех их деятельности зависит в конечном счете от их понимания двух фундаментальных положений, также обсуждаемых на протяжении этой книги, - решающей роли субъективной интерпретации и динамической природы когнитивных и социальных систем.

Первое из этих положений обязывает практика принимать во внимание (а при необходимости и пытаться изменить) субъективные оценки, даваемые людьми той конкретной ситуации, в которой они находятся, а также субъективные оценки любых воздействий, задуманных для улучшения этой ситуации. Второе из упомянутых положений обязывает социального психолога-практика отслеживать динамику как социальных систем, в пределах которых разворачивается деятельность людей, так и когнитивных систем, посредством которых они обрабатывают получаемую информацию. В частности, искушенный практик отдает себе отчет в том, что стабильность системы социального сообщества, равно как и стабильность системы убеждений, поддерживается мощными силами, но что при этом оба типа систем могут быть подвергнуты глубоким изменениям, если случайно или преднамеренно влияние этих стабилизирующих сил будет поколеблено.

По мере обсуждения нами на протяжении данной главы различных случаев успешных и безуспешных социальных проектов мы будем снова и снова возвращаться к этим фундаментальным положениям социальной психологии, а также к тем урокам, которые вытекают из них для всех нас - не только исследователей, планирующих социальные программы, но и всех людей, живущих в социальном мире: детей и родителей, студентов и преподавателей, пациентов и терапевтов, работников и работодателей. Эти уроки обладают способностью изменять наше понимание и способы реагирования на события, из которых и складывается наш социальный опыт: повседневные социальные обмены, в которых мы участвуем и которые лично наблюдаем, примечательные происшествия, о которых нам рассказывают окружающие, а также более масштабные события, находящие отражение в средствах массовой коммуникации. Однако вначале мы должны уделить какое-то время рассмотрению некоторых Уроков, имеющих отношение не к теории социальной психологии, а к ее методологии.

Некоторые методологические уроки для исследователей-практиков и их клиентов

Квалификация дипломированных социальных психологов проявляется не только в том, как они проводят свои собственные исследования, но и в том, как они реагируют на комментарии относительно социальных проблем и способов их решения, предлагаемые средствами массовой коммуникации. Что особенно примечательно, социально-психологическое образование прививает глубочайший скептицизм в отношении заявлений, которые делаются исключительно на основании теоретического анализа или <клинического опыта> и не опираются при этом на надежные исследовательские данные. До некоторой степени этот скептицизм проистекает из знания о тех последствиях, которые влекут за собой подобные заявления.

Мы уже видели ранее, насколько часто предсказания <экспертов> о социальных тенденциях и их последствиях бьют мимо цели. Мы видели также, насколько часто программы социальных воздействий, казавшиеся разумными с точки зрения как теории, так и здравого смысла, оказывались в конце концов неэффективными или же имели обратный эффект. Наш скептицизм может быть также связан с теми общими теоретическими принципами, о которых мы писали выше, касающимися тонкого и скрытого характера ситуационных влияний, превратностей субъективной интерпретации и сложной динамики когнитивных и социальных систем. О какой бы проблеме не шла речь - будь то долговременные социальные последствия эпидемии СПИДа, издержки и преимущества легализации кокаина, наилучшее решение проблемы бездомных, сравнительные преимущества различных вариантов ухода за детьми или даже преимущества высшего образования, даваемого в Стэнфорде, по сравнению с образованием, даваемым в Мичигане, присущие нашей дисциплине указанные фундаментальные принципы обязывают нас признать, что при отсутствии прямых эмпирических доказательств любые предлагаемые ответы имеют ограниченную ценность.

Одновременно с этим исследования обыденных умозаключений (Dawes, 1988b; Kahnemann, Slovic & Tversky, 1981; Kunda, 1990; Nisbett & Ross, 1980) предостерегают нас против разнообразных когнитивных, мотивационных и даже перцептивных тен-денциозностей, заставляющих людей ощущать огромную, но ничем не подкрепленную уверенность в своих убеждениях и предсказаниях, - тедценциозностей, создающих как у экспертов, так и у обычных людей иллюзию того, что им вполне понятен смысл происшедших событий (Fischhoff & Beyth, 1975; Fischhoff, Slovic & Lichtenstein, 1977) и они в состоянии предсказать будущее (Dunning et а1., 1990; Vallone et al., 1990). Мы многое узнали о методологических ловушках и артефактах, способных сбить нас с толку во время проведения прикладных исследований, но еще больше нам стало известно о недостатках суждений и решений, принимаемых вообще без исследований - на основании одной лишь интуиции или идеологических соображений.

Когда речь заходит о вопросах социальной политики, уроки нашей науки побуждают нас отстаивать ценность и экономическую оправданность вдумчиво разработанных и тщательно выполненных эмпирических исследований. Мы имели возможность убедиться в том, что лабораторные и <полевые> исследования действительно могут представлять ценность при обращении к темам, составляющим ядро нашей правовой системы (Ellsworth, 1985; Hastie, Penrod & Pennington, 1983), равно как и при проверке эффективности образовательных программ, разработанных с целью улучшения здоровья и повышения безопасности населения (Evans, 1982; Meyer, Maccoby & Farquahar, 1980; Robertson et al., 1984). В результате мы выступаем поборниками формальных экспериментальных. проектов в тех случаях, когда их реально можно применить, и сторонниками необходимых методологических, статистических и интерпретационных предосторожностей в случаях (которых гораздо больше), когда применение строгих экспериментов не представляется возможным (Campbell, 1969; Campbell & Stanley, 1963, 1966; Cook & Campbell, 1979; Cronbach, 1982).

О пользе <чистых экспериментов>

Некоторые наиболее важные и драматические иллюстрации ценности формального (выполненного по всем правилам) экспериментирования и тех угроз, которые таят в себе <клинические> методы исследования, получены в медицине. Классическим примером служит история исследования эффективности <портокавального шунтирования>. Прибегнув к нечасто применяемому методу метаанализа, Грейс, Мюнх и Шальмер (Grace, Muench & Chalmers, 1966) сопоставили выводы, к которым пришли исследователи, использовавшие различные методологические схемы для оценки эффективности популярного некогда метода хирургического лечения цирроза печени. Метод заключался в соединении воротной вены пациента непосредственно с его полой веной*. Результаты произведенного сопоставления приводятся в таблице.

Таблица

Анализ исследований

Экспериментальная схема; Степень энтузиазма (Ощутимый; Умеренный; Отсутствует).

Не было контрольных групп; 24; 7; 1; Были контрольные группы, но не было случайного отбора пациентов; 10; 3; 2; Были и контрольные группы, и случайный отбор пациентов; 0; 1; 3;

Примечание. Выводы 51 исследования эффективности портокавального шун-тирования зависели от схем организации исследований. Корректно проведенные сопоставления показывают, что операция имеет незначительный эффект либо она вообще неэффективна. Некорректно спланированные исследования преувеличивают эффективность хирургического вмешательства. (В таблице обобщены данные, приводимые в следующих работах: Grace, Muench & Chalmers, 1966, p. 685; Freedman, Pisoni & Purves, 1978, p. 8.)

Мы видим, что в 32 случаях, составляющих большую часть общего числа опубликованных отчетов (51), исследователи полагались на стандартные для клинической практики процедуры оценки.

Иными словами, в своих заключениях исследователи исходили из количества случаев улучшения или случаев отсутствия улучшения, имевших место у совокупности пациентов, которым была сделана операция (хотя, предположительно, исследователи каким-то образом учитывали информацию и о тех больных, которым операция сделана не была). Как явствует из таблицы, практически все исследователи пришли к положительному заключению об эффективности портокавального шунтирования.

*Воротная вена - один из наиболее крупных сосудов человеческого организма, доставляющий венозную (насыщенную продуктами обмена и лишенную кислорода) кровь от органов брюшной полости непосредственно к печени. Полая вена - самая крупная вена человеческого организма, доставляющая кровь к правому предсердию. Портокавальное шунтирование состоит, таким образом, в создании искусственного канала (шунта) от воротной вены к полой вене в обход печени. (Примеч. пер.)

Во второй по численности группе исследований (15 исследований во второй строке таблицы) ученые прямо сравнивали состояние пациентов, перенесших операцию, с состоянием пациентов, которые операции не подвергались, хотя больные циррозом печени не были распределены по этим двум группам случайным образом. Подобный метод сравнения вновь привел большинство исследователей к положительным выводам. Только четыре исследования были основаны на методе случайного распределения испытуемых по разным экспериментальным условиям, использование которого необходимо, чтобы подобный эксперимент мог быть признан <чистым>. Именно они позволили медикам прийти к правильному заключению. Оно сводилось к тому, что порто-кавальное шунтирование не приносило пациентам вообще никакой пользы и, следовательно, на получение положительных результатов при использовании менее корректных методов сравнения оказали влияние либо <эффекты плацебо> (которые мы еще будем обсуждать ниже), либо тенденциозности, возникающие из-за неслучайного отбора пациентов в группу, которая подвергалась хирургическому вмешательству.

Некоторые из возможных тенденциозностей становятся вполне очевидными, стоит лишь обратить на них внимание. Если какой-либо новой лечебной процедуре должна подвергнуться лишь часть пациентов, то вероятность того, что отобранные для нее люди окажутся <хорошими кандидатами>, будет весьма высока. То есть эти пациенты не будут страдать другими заболеваниями, способными осложнить лечение или повлиять на оценку его результатов; им будут свойственны позитивные аттитюды и они с большей вероятностью будут следовать предписаниям врачей. Возможно даже, что этими пациентами окажутся люди, чьи семьи будут оказывать им всестороннюю поддержку, желая, чтобы их родственники получили новейшее и наилучшее на данный момент лечение. И когда окажется, что все эти <хорошие кандидаты> продемонстрировали лучшее послеоперационное состояние по сравнению с больными, получающими стандартное лечение (либо не получающими вовсе никакого), различия между ними могут иметь лишь очень небольшое отношение (а может быть, и вообще никакого) к терапевтическим преимуществам нового метода лечения. Вместо этого упомянутые различия станут попросту отражать преимущества <хороших кандидатов> в плане изначального состояния их здоровья, степени их готовности следовать врачебным предписаниям или наличия поддержки со стороны родственников. Влияние тенден-циозностей, похожих на вышеупомянутые, ощущается в социальных экспериментах, когда, например, уровень рецидивизма среди <подходящих> или <заслуживающих этого> заключенных, которые были включены в специальную программу социальной реабилитации, сравнивается с уровнем рецидивизма среди тех, с кем обращались стандартным образом.

Хотя у исследований конкретных случаев (case studies) и плохо организованных сравнений есть свои недостатки, они по крайней мере оберегают нас от опасности иллюзорного представления о том, что можно обойтись вообще без исследовательских данных. Трагическая история социальной программы, не имеющей под собой ничего, кроме здравого смысла и добрых намерений, хорошо прослеживается на примере строительства многочисленных <башен посреди парка>, которые были очень популярны в 50-е и 60-е годы как способ <расчистки трущоб>. Положенная в их основу логика казалась очевидной. Берем городской квартал, застроенный осыпающимися трех-и четырехэтажными многоквартирными домами, и переселяем живущих в них людей в одну двадцатиэтажную башню, которую строим в центре квартала, превратив освободившееся место в детские площадки и парки. После этого садимся отдыхать, пожиная социальные плоды, которые обязательно должно принести подобное <усовершенствование> среды обитания.

Однако планировщики в своем благонамеренном, но неискушенном ситуационизме не смогли учесть тонко сбалансированной экологии старомодных кварталов многоквартирных домов. Объективные физические условия существования в таких домах могли быть ужасающими, но при этом каждый из живущих в них людей был знаком со всеми остальными, поддерживая отношения с ними в ходе ежедневного общения. Для жителей этих домов имело значение доброе мнение соседей, социальные же нормы распространялись и насаждались в них так, как это происходит в любом нормально функционирующем сообществе людей. Более того, каждый очень хорошо знал, что происходит и перед домом, и в его закоулках, а матери могли, выглянув в окно, видеть, что их дети спокойно играют на тротуаре либо сидят на крыльце.

Будучи помещенной в стерильную башню, вся эта напряженная система оказалась разрушенной. Уровень неформальных социальных влияний и групповой сплоченности резко снизился, поскольку люди имели теперь минимум возможностей развивать личные отношения и наблюдать за повседневным поведением друг друга. Неугодных пришельцев и преступников уже нельзя было вынудить убраться из дома, потому что их было уже трудно отличить от других членов сообщества, а также потому, что социально изолированные жители не склонны были чувствовать себя ответственными за решение коллективных проблем. Молодежь была вынуждена сидеть заточенной в своих квартирах либо безнадзорно слоняться по зданию или укромным уголкам парка. Вскоре аномия, страх и отчаяние, не говоря уже о вандализме, довершали социальную и физическую деградацию и так уже нищего сообщества, представлявшего собой до этого, несмотря ни на что, жизнеспособную социальную систему.